Уэллс покосился на собеседника.
– А ведь увидеть себя самого – потрясение то еще, – задумчиво проговорил он. – Я имею в виду, когда давно зеркала под рукой не было. Забываешь что и как, верно?
– Нет, – возразил Тауфаре. – Никогда. – Лицо его оставалось в тени; в отсвете лампы линии вокруг его губ обозначились еще более отчетливо, отчего лицо выглядело по-ястребиному хищным и мрачным.
– А я бы, наверное, забыл.
– У нас есть присловье, – промолвил Тауфаре. – Taia a moko hei hoa matenga mou[83].
– Я изрезал лицо человека ножом, – рассказал Уэллс, по-прежнему не отрывая глаз от собеседника. – Шрам остался. Вот тут. От глаза до губ. Кровищи вытекло – страсть сколько. А ваши сильно кровят?
– Сильно.
– Тауфаре, а тебе доводилось убить человека?
– Нет.
– Нет, – повторил Уэллс, вновь присасываясь к бутылке. – Вот и мне нет.
Часть VIII
Правда об «Авроре»
22 августа 1865 года
42° 43′ 0′′ южной широты / 170° 58′ 0′′ восточной долготы
Глава, в которой Цю Лун подает жалобу, а Джордж Шепард, чья личная ненависть к Су Юншэну со временем распространилась на всех китайцев без исключения, отказывается ее принять, причем по поводу совершенной несправедливости Шепард не испытывает ни малейших угрызений совести, ни тогда, ни впоследствии.
– Не понимаю, что вы такое говорите.
А-Цю вздохнул. В третий раз указал на свой экземпляр контракта, лежащий на столе между ними. В графе «настоящее место работы» значилось: «Аврора».
– Пустышка, – объяснил он. – «Аврора» – участок-пустышка.
– «Аврора» – участок-пустышка, и вы работаете на «Авроре». Да, это я понял.
– Мэннеринг, – продолжал А-Цю. – Мэннеринг делать пустышка не пустышка.
– «Мэннеринг делать пустышка не пустышка», – повторил Шепард.
– Очень хорошо, – закивал А-Цю. – Он поступать очень плохо.
– Так он поступает очень хорошо или очень плохо?
А-Цю нахмурился. И наконец выговорил:
– Очень плохой человек.
– И как же он делает пустышку – не пустышкой? Как? Как, я вас спрашиваю?
А-Цю достал кошелек, поднял его повыше. Очень неспешно, чтобы смысл происходящего непременно дошел до Шепарда, он извлек серебряный пенни и переложил его в левый карман. Подождал немного, затем вытащил пенни из кармана и вернул обратно в кошелек.
Шепард вздохнул.
– Мистер Цю, – проговорил он, – я вижу, что срок вашего контракта истекает не раньше чем через несколько лет, однако ж запас моего терпения истек несколько минут назад. Я не располагаю ни временем, ни средствами для того, чтобы начать расследование финансовой деятельности мистера Мэннеринга на основе невнятной наводки. Предлагаю вам вернуться в Арахуру и благодарить судьбу за то, что у вас хоть какая-то работа есть.
Глава, в которой Алистер Лодербек, официально объявив о своих намерениях баллотироваться в новозеландский парламент IV созыва от округа Уэстленд – каковой честолюбивый замысел не только поспособствует его и без того блистательной политической карьере, но и в ближайшие несколько месяцев уведет его через Альпы в Уэстленд, на встречу с незаконнорожденным братом, о которой последний так долго мечтал, – ныне задумывается о вопросах чисто практических или, точнее, просит давнего знакомого позаботиться о чисто практических вопросах от его, Лодербекова, имени.
Акароа, 22 августа
Мой дорогой Том,
Вы, должно быть, уже знаете о моем намерении баллотироваться в парламент от округа Уэстленд, но если это известие окажется для Вас сюрпризом, то я вкладываю вырезку из «Литтелтон таймс», объясняющую и саму эту новость, и причины, меня сподвигшие, на подробное изложение которых здесь времени у меня нет. Разумеется, мне не терпится увидеть великолепные достопримечательности Западного Кентербери своими глазами. Я планирую прибыть в Хокитику пятнадцатого января, с поправкой на погоду, поскольку приехать собираюсь по суше, а не морем, дабы заодно проинспектировать будущую Крайстчерчскую дорогу. Поеду налегке, сами понимаете: я распорядился, чтобы мой дорожный сундук с личными вещами переправили из Литтелтона в конце декабря. Может ли «Добродетель», отплывающая десятого января, забрать багаж в Данидине и доставить его на побережье? Как человек в Западном Кентербери чужой, я полагаюсь на Ваш опыт в том, что касается хокитикских гостиниц, ресторанов, найма экипажей, членства в клубах и т. д.
Я полностью доверяю Вашему вкусу и деловой сметке, и на сем остаюсь,
искренне Ваш и т. д.,
Алистер Лодербек
Глава, в которой Мэннеринг, везя Анну Уэдерелл в Каньер, подмечает в ней новое качество: внутреннюю жесткость, своего рода отчужденность; это наблюдение пробуждает в нем жалость к девушке, однако когда он наконец нарушает молчание – через несколько миль после того, как впервые пришло это осознание, – то не затем, чтобы утешить, ибо за минувшую часть дороги сам внутренне ожесточился.
– Вот только нытья не надо. Нытье никакому бизнесу не на пользу. На него не поставишь – и против него тоже, а наше дело такое – либо то, либо это. Поняла?
– Да, – кивнула Анна. – Понимаю.
Мэннеринг вез девушку в Чайнатаун, где уже ждал А-Су со смолою и с трубкой.
– Я в жизни не приказывал девицу укокошить и избить не приказывал, – заявил он.
– Я знаю, – кивнула Анна.
– Так что можешь мне доверять, – подвел итог Мэннеринг.
Глава, в которой Стейнз доверяется Мэннерингу настолько, что делится своими сожалениями касательно заключенного с мистером Фрэнсисом Карвером договора о спонсорстве, объясняя, что первоначальное впечатление, составленное им, Стейнзом, о характере и биографии Карвера, было и есть прискорбно ошибочное, ибо теперь он считает, что Карвер – первостатейный негодяй и удачи совершенно не заслуживает, на что Мэннеринг, посмеиваясь про себя, предлагает жульническое решение, от которого просто дух захватывает.
– На золотых приисках есть только одно по-настоящему тяжкое преступление, – заявил Мэннеринг Стейнзу, продираясь вместе с ним через подлесок к южной границе участка «Аврора». – Убийство, воровство, государственная измена – это все чепуха. Мошенничество – вот величайшее из преступлений. Это ж издевательство над надеждами старателя, а у старателя ничего больше и нету, кроме надежд. Приисковое мошенничество бывает двух видов. «Солить» участок – это первое. Предложить для продажи пустышку – второе.
– А что считается серьезнее?
– Смотря что понимать под словом «серьезный», – отозвался Мэннеринг, отбрасывая с пути лиану. – Если вы «присаливаете» участок и вас застукают, вас, чего доброго, зарежут в собственной постели, а вот если выставите на продажу пустышку и вас уличат, то, скорее всего, линчуют. Хладнокровное убийство – или убийство в состоянии аффекта. Выбор за вами.
Стейнз улыбнулся:
– То есть мне предстоит вести дело с человеком хладнокровным?
– Сами решайте, – объявил Мэннеринг, делая широкий жест. – Вот она – «Аврора».
– Ага. – Стейнз тоже остановился. Оба слегка запыхались от быстрой ходьбы. – Что ж, неплохо.
Вместе они оглядели участок. Ярдах в тридцати Стейнз заприметил китайца: тот сидел на корточках, покачивая промывочным лотком.
– А как будет «билет домой» наоборот? – полюбопытствовал Мэннеринг спустя какое-то время. – «Домой-невозвращалец»? «Подавись-мистер-Карвер»?
– Кто это? – спросил Стейнз.
– Да Цю, – отозвался Мэннеринг. – Он тут останется.
– А он знает? – понизив голос, осведомился Стейнз.
Мэннеринг расхохотался:
– Знает ли он? А о чем я вам только что твердил? Я вовсе не горю желанием, чтоб меня зарезали в собственной постели, спасибочки!
– Он, должно быть, считает участок ужасно маловыгодным.
– Понятия не имею, чего уж он там считает, – презрительно бросил Мэннеринг.
Глава, в которой А-Цю, обняв ладонями закованные в броню округлости Анниного лифа, делает удивительное открытие, истинное значение которого оценит лишь восемь дней спустя, когда, перевидав все четыре Анниных муслиновых платья по очереди, сумеет подсчитать в уме объем содержащегося в них богатства – понятное дело, за исключением золотого песка, зашитого в оранжевое шелковое платье, которое Анна в Каньер никогда не надевает.
Анна лежала совершенно неподвижно, закрыв глаза, пока А-Цю водил ладонями по ее платью. Он исследовал ее корсет до последнего дюйма, прощупал каждую оборку, он подобрал утяжеленный подол и пропустил ткань сквозь пальцы. Его методичные прикосновения словно бы укореняли ее во времени и пространстве: ей казалось насущно важным, чтобы он познал каждую деталь ее одежды, прежде чем дотронуться до нее, и эта уверенность наполняла ее прозрачно-ярким, властным спокойствием. Когда он просунул руку ей под плечи, чтобы перевернуть ее, Анна беззвучно покорилась, поднеся обмякшие руки ко рту, как младенец, и уткнулась лицом ему в грудь.
