— И все более и более уязвим для других воздействий, — вставил я.
Нахт кивнул.
— Он никогда не был по-настоящему способен отстоять свою власть хоть в чем-то, отчасти потому, что после Эхнатона его бы никто не поддержал, а отчасти потому, что он вырос в зловещей тени Эйе — а каким тираном тот оказался! Ничего удивительного, что мальчик не может проявить собственную власть.
Мы с удовольствием сознавали, что оба питаем тайную, но глубочайшую ненависть к регенту.
— Я нанес Эйе визит сегодня утром, — промолвил я, наблюдая за лицом Нахта.
На нем отобразилось изумление.
— Зачем, ради всего святого, тебе это понадобилось?!
— Не потому, что он меня позвал. Это было необходимо мне.
— Очень любопытно, — сказал мой друг, наклоняясь вперед и подливая мне своего превосходного вина.
— А вчера вечером я встречался с Анхесенамон, — продолжил я, выдержав драматическую паузу.
— О!..
Нахт медленно кивнул: кусочки свидетельств, которыми я его осмотрительно снабжал, начинали складываться воедино.
— Она прислала за мной одного из своих людей.
— Кого именно?
— Хаи, главного писца.
— Да, я его знаю. Держится так, словно у него золотая трость застряла в заднице… И что же тебе сказала царица?
— Она показала мне кое-что. Камень. Из Ахетатона. С резным изображением Атона.
— Интересно. Но ничего особенного.
— До тех пор, пока не обнаруживаешь, что кто-то полностью стесал диск Атона, руки, держащие анхи, имена царей и богов, а также глаза и носы царских фигур, — отозвался я.
Нахт уставился в глубь своего сада, на идиллическую картину, пестрящую цветом и тенью.
— Насколько понимаю, даже малейшее надругательство над священными символами может иметь серьезные последствия, особенно в этом дворце.
— Вот именно. Они все перепуганы до смерти, потому что не в силах понять, что это значит.
— А ты сам что думаешь? — спросил он.
— Ну, это может означать всего-навсего, что кто-то, имеющий к царской семье давние счеты, потратил немного своего времени, чтобы придумать, каким образом нанести ей тяжелое оскорбление.
— Но такое совпадение…
— Знаю. Мы не верим в совпадения, верно? Мы верим в связи между событиями. Мертвый мальчик с переломанными костями, элитный амулет, а теперь еще и мертвая девушка с золотой маской, скрывающей отсутствие лица.
Нахт был потрясен.
— Как это ужасно! Такое варварство… Времена определенно меняются к худшему.
Я кивнул.
— Есть некоторые моменты, касающиеся изощренности всех этих деяний, а также соответствие стиля, которые заставляют меня думать, что объект, подброшенный во дворец, может быть связан с двумя другими событиями. Мне пришло в голову, не может ли уничтожение солнечного диска означать также нечто конкретное…
— А именно? — с сомнением спросил Нахт.
— Затмение, — поколебавшись, ответил я.
— Ну что же, очень интересная идея, — он уже погрузился в размышления о возможных последствиях. — Солнце в битве уничтожается силами тьмы, а затем восстанавливается и возрождается вновь… символы весьма убедительные. И чрезвычайно подходящие к настоящему моменту.
— Да, что-то вроде этого, — отозвался я. — Поэтому я подумал, что мне стоит проконсультироваться с человеком, который знает о звездах больше любого другого из моих знакомых.
— Ну, прежде всего, это аллегория, — улыбнулся он, мгновенно загораясь любимой темой.
Я не имел представления, что он хочет этим сказать.
— Расскажи поподробнее.
— Давай пройдемся.
Мы не спеша двинулись по одной из дорожек между клумбами, и он принялся объяснять. Как всегда, имея дело с Нахтом, я не понимал всего, но терпеливо слушал, поскольку знал, что если прервать его вопросом, то это приведет лишь еще к одному, не менее замечательному, но бесконечно трудному для постижения отступлению.
— Подумай о том, как мы понимаем загадки окружающего нас мира. Ра, бог Солнца, плывет через голубой океан дня в Золотой дневной ладье. Но на закате бог пересаживается в Ночную ладью и исчезает в Ином мире. Перед нами раскрывается черный океан ночи с его яркими звездами — Сияющей, самой яркой, и пятью звездами Гора, и звездами Осириса, и Путем Дальних Звезд на верхушке неба, и кочующей звездой рассвета. Все они плывут по темным водам, следуя за Солнцем, чье ночное путешествие, с его опасностями и испытаниями, мы не можем видеть, но можем лишь представлять. В Книге Мертвых мы уподобляем это путешествию души после смерти. Пока что все понятно?
Я кивнул:
— Самую малость…
— Дальше все становится тоньше. Слушай внимательно. Наиболее значительное и поистине загадочное из этих испытаний — это соединение Солнца с телом Осириса в самой темной точке ночи. Как сказано: «Солнце покоится в Осирисе, Осирис покоится в Солнце». Это самый таинственный момент — когда Солнце опускается обратно в изначальные воды, кипящие хаосом. Однако именно в этот темный момент оно получает новые жизненные силы, и Осирис возрождается. И вновь живые не могут быть очевидцами подобного события, поскольку оно скрыто от людского взгляда в отдаленнейшей области Неведомого. Но вновь мы можем его представить — хотя и с немалым умственным усилием. Затем, на рассвете, Солнце возвращается, рожденное заново и видимое для глаза, поскольку Ра — творец самого себя и всего существующего. И мы называем эту возвращающуюся форму бога Скарабеем, Хепри, — тем, кто развивается, толкая самого себя из небытия в бытие. И так начинается новый день! И все вещи так вечно движутся вперед, день за днем, год за годом, жизнь за жизнью, смерть за смертью, перерождение за перерождением, беспрестанно и неизменно.
Я знал, что Нахт любит такие разговоры. Проблема была в том, что все это звучало слишком похоже на хорошую сказку. И подобно всем сказкам, которые мы рассказываем сами себе и своим детям, — о том, как все в жизни происходит и почему все устроено так, как оно устроено, — это невозможно было доказать.
— Но какое отношение это все имеет к моему вопросу'? — спросил я.
— Дело в том, что существует единственный момент, когда мы, живущие, все же можем оказаться свидетелями такого божественного единения.
— Во время затмения?
— Совершенно верно. Разумеется, существуют различные объяснения подобного рода события, в зависимости от того, на какой авторитет ты опираешься и чье мнение принимаешь. Одно гласит, что богиня Хатхор, владычица Запада, закрывает бога своим телом — то есть речь идет о божественном слиянии света и тьмы. Другое, противоположное мнение объясняет затмения тем, что некая темная сила, чьего имени мы не знаем, а следовательно, не можем и назвать, временно оказывается сильнее — но свет вновь возвращается и торжествует победу в небесной битве.
— К счастью для всех нас.
— Воистину. Ибо без света не было бы и жизни. Царство Тьмы — это страна теней и смерти. Но есть вещи, которых мы даже и сейчас не понимаем. Впрочем, я искренне верю, что придет день, когда наши знания будут способны объяснить все существующие явления.
Он остановился возле гранатового куста, играя с розовыми лепестками — последняя мода, — затем сорвал несколько увядающих цветков, словно демонстрируя собственную богоподобную власть над своим творением.
— Как в Книге Всего Сущего? — подсказал я.
— Именно. Однако слова несовершенны, и наша система письма, несмотря на все свои великие достоинства, ограничена в способности описывать творение во всех его проявлениях и скрытом великолепии… Так что нам придется выдумать другой способ описания.
— Какой же?
— Хм-м, ну, в том-то и вопрос! Однако, возможно, ответ скрывается не в словах, но в знаках — собственно, в цифрах…
На этом мои мысли начали путаться, как это часто бывает, когда я разговариваю с Нахтом. Он питает такое пристрастие к отвлеченным размышлениям, что порой мне хочется сделать в ответ что-нибудь бессмысленно-практическое — например, подмести двор.
Он улыбнулся, увидев озадаченное выражение моего лица.
Я вновь перевел разговор на свой предмет:
— Кстати, насчет звездных календарей: я знаю, что ты можешь предсказать приход паводка и начало празднеств. Но входят ли в твои списки затмения?
Он задумался над вопросом, прежде чем ответить.
— Думаю, что нет. Я составлял календари, исходя из собственных наблюдений, но мне пока что не посчастливилось быть свидетелем солнечного затмения, поскольку такие события поистине редки. Тем не менее с террасы на крыше моего особняка я наблюдал затмение луны. Меня озадачило и заинтриговало постоянное присутствие элемента кругообразности — как в возвратном характере космических событий, так и в том, что подразумевает искривление тени, отбрасываемой на лунный лик. Ибо такое искривление говорит о полном круге — таком же, в виде какого мы видим луну и солнце, и какой мы, возможно, будем наблюдать при полном затмении. Это наводит на мысль, что круг является совершенной небесной формой, как в качестве идеи — ибо круг предполагает бесконечное возвращение, — так и в виде действительного факта.
