Когда подобное происходило где-то далеко и Ванзаров узнавал о нем из газетных заметок, это было неприятно и тревожно, но не более. Впервые лично попав в водоворот страшных событий, он ощутил, какой заряд ненависти таится в народе. В студентах, в профессуре, в казаках, топтавших лошадьми упавших и беззащитных людей. А дальше виднелась огромная и пока молчаливая масса фабричных и заводских рабочих, толпы лавочников, приказчиков, мастеровых. А за ними – вовсе безбрежное море крестьян. Если они встанут? Ненависть закипала в народе. Пока она выплескивалась у самых говорливых и образованных. Но дальше…
Цензура сколько угодно может вымарывать опасные реплики из пьес и книжек. Когда захотят выразить протест, подойдет любой повод. Колосс Министерства внутренних дел с охранкой, корпусом жандармов, Особым отделом и Департаментом полиции гоняются за кучкой революционеров-бомбистов и не замечают, что законопослушные граждане в один миг могут взорваться, как пороховая бочка. Пишутся горы докладов, но на самом деле весь аппарат полиции не в состоянии предотвратить ничего. В лучшем случае – разогнать малочисленную демонстрацию интеллигенции. А если к ним присоединится народ, который безмолвствует? Что тогда сможет полиция?
Ванзаров заметил, что посадил еще одну кляксу, и убрал ручку от греха подальше. Чистые листы соблазняли взять и прямо сейчас положить на них прошение об отставке. И будь что будет. Зачем искать убийцу с венецианской шпагой, когда такое происходит на улицах? Некто нацепил черный плащ с треуголкой, зарезал двух фабричных и думает, что его не поймают? Думает, что останется безнаказанным, потому что умнее и хитрее всех? Нет такого призрака, который уйдет от сыскной полиции. Его дело изобличить и поймать убийцу. Что бы ни происходило вокруг… В этом Ванзаров нашел твердое основание, на которое смог теперь опереться. Если не под силу спасти всю страну, он может спасти чьи-то жизни. Знать бы только чьи…
Он развернул последнюю из записок, оставленную братом. Всего Борис Георгиевич прислал их за день три. Ему передали, что брат к тому же не меньше раз телефонировал. И что старшему неймется? Записка была краткой: «Срочно найди меня». Звучит как приказ. Ванзаров отложил листок. Может быть, в самом деле что-то случилось? Матушка тогда бы дала знать. А какие могут быть неприятности у перспективного чиновника? Не в карты же проигрался…
Ванзаров понял, что не в силах заставить себя заниматься бумажками, и легонько отпихнул стопку. Он прикинул, что брат сейчас наверняка уже дома, можно заглянуть, выслушать жалобу, заодно заслужить семейный ужин. Мысль показалась не так уж и плоха. Горячий сытный ужин был необходим ему в такой день. Ванзаров встал из-за стола, чтобы покинуть опустевшее здание управления.
В приемную заглянул чиновник Перкельев, оставленный на дежурстве.
– О, Родион Георгиевич, какое счастье, что вы еще не ушли! – обрадовался он.
– Вы полагаете, это можно назвать счастьем?
– Там телефонируют, просят лично вас.
– Благодарю за честь, мой присутственный день окончен, я ведь всего лишь чиновник, – ответил Ванзаров, натягивая пальто. – Скажите: ушел, не застали.
– Как хотите, – согласился Перкельев. – Лично господин Лебедев телефонирует…
Ванзаров мысленно попрощался с ужином в семейном кругу.
– Как удачно, что поймали меня на пороге. Господину Лебедеву нельзя отказать. Иначе рискуешь попасть в список его врагов. Чего я вам, Перкельев, не пожелаю.
Ящик дежурного телефона располагался прямо по коридору, в приемной начальника сыскной полиции статского советника Михаила Фроловича Чулицкого. Он в этот час давно сидел дома. С такими подчиненными Михаил Фролович мог спокойно предаваться отдыху. Они все сделают…
Этажи доходного дома в Безыменском переулке отражали вертикаль общества, как в перевернутом зеркале. На втором этаже располагались квартиры самых обеспеченных господ. Над ними, на третьем, жила публика попроще: чиновники и инженеры. На четвертом этаже квартиры сдавались по комнатам рабочим высокой квалификации, фабричным мастерам и приказчикам. Обычно к десяти вечера окна светились только на втором этаже, где господам не надо было утруждать себя ранним подъемом. Сегодня дом был встревоженным ульем: мелькали огоньки свечей и керосинок. Жильцы выглядывали в окна, но рассматривать было нечего. На улице виднелись мерлушковые шапки городовых, топтавшихся у парадных дверей.
Показывать зеленую книжечку не пришлось. На посту стоял Монин, господина из сыска он узнал бы в полной темноте. Ванзаров кивнул городовому и был допущен внутрь. Пройти по лестнице было решительно невозможно. На первом пролете плотной толпой теснились чиновники участка. Глубоко несчастный Василий Автономович Макаров вытирал лицо и затылок, взволнованно озираясь, словно ища прощения за совершенное злодеяние. Но его муки совести ровно ни у кого не вызвали интереса. Все внимание приковал к себе Лебедев, нависший над головами собравшихся, словно статуя возмездия. Сигарка его беззастенчиво светилась огоньком, великий криминалист то и дело выпускал облако дыма, которое, взмыв к потолку, медленно и неотвратимо опускалось на головы чиновников. Господа жмурились, кашляли, но терпели. Василий Автономович Макаров утирал слезы, не сносив рьяного табака. Только пристав Давыдов держался молодцом. Не пасовал, не прятался от дыма, как не кланялся бы в атаке вражеским пулям, а строго и твердо стоял в уголке, заложив руки за спину.
У лестницы суетился прыщавый господин в байковом халате. Он старательно вставал на цыпочки, тянул шею и крутил головой, словно это помогло бы заглянуть за спины полиции. Городовой Иванов мрачно посматривал на него, как на собачонку, которую давно следовало выставить вон. Сильно надоел ему этот вздыхающий и бормочущий субъект. Господин в халате тихонько причитал: «Ай, что наделали!» и «Ой, что творится!», иногда добавляя: «Да как же это возможно!», но вопросы эти оставались без ответа.
– Господин домовладелец… – скорее определил, чем спросил Ванзаров.
– Да, я Кукин… – затараторил господин, запахивая халат.
– Что случилось?
– И-и-и… такое натворили! – И Кукин в отчаянии махнул рукой, словно гнал приставучую муху. – Как жить дальше? Как квартиры сдавать?..
Совет Ванзаров дать не успел. Лебедев заметил его и рыкнул собравшимся расступиться. Что было проделано удивительно быстро. Раскрылась свободная лестница, чиновники трогательно выстроились по стеночке. Ванзаров в три прыжка одолел лестничный пролет, на ходу приветственно кивая приставу. Он зашел на площадку, выложенную кафелем, и замер, чтобы не сделать лишнего шага. Лебедев пыхнул сигаркой и жестом пригласил не стесняться и делать что вздумается.
На лестничную клетку выходило две двери. Одна была распахнута. Около нее, выставив ноги в носках, лежал мужчина. Брюки от смокинга и белоснежная сорочка, затянутая у шеи бабочкой, сидели на нем с щегольским изяществом. Лицо с застывшими глазами и раскрытым ртом было спокойно. Кудри, какие не взять никакой расческой, чернели густой копной. Крепкий орлиный нос выдавался вперед, но тонкие модные усы усмиряли его. У мужчины был отличный загар. Лежал он прямо – похоже, упал плашмя. Только на левой груди виднелась ровная красная полоска, будто кто-то чиркнул бордовыми чернилами.
Рассмотрев его, Ванзаров обернулся к приставу.
– Около восьми в участок прибежал дворник… – не дожидаясь вопроса, сказал Давыдов. – Глаза выпучены, еле слова связать может. Кричит: «Убили». Мы прибыли… А он тут лежит…
– Установили… – только начал Ванзаров.
– Князь Вачнадзе Багратион Шалвович, – поторопился пристав. – Прибыл в столицу месяц назад, снял квартиру, паспорт в порядке… Судя по записи в домовой книге, был в длительном путешествии за границей… Домовладелец говорит, что князь заплатил вперед за три месяца… Когда мы прибыли, старались ничего не трогать, пока искали господина Лебедева, потом вас найти не могли…
– Благодарю, Викентий Александрович, вы сделали что могли.
– Да что я… – Пристав вздохнул. – Опять зарезали?
– Это мы установим чуть позже… – Ванзаров извинился и придвинулся к Лебедеву.
Криминалист наградил его не только дымом, но и равнодушием.
– Аполлон Григорьевич… – начал Ванзаров сдержанно.
– Ладно, так и быть, прощаю, – сообщили ему величаво. – Сердце у меня доброе, отходчивое. Это я приказал вас найти любой ценой.
– Неужели? – изумился Ванзаров как можно более натурально. – А как же наше пари?
– Пари в криминальных романах хороши, а тут дело серьезное. Да и была бы охота лишаться табака. – Порой Аполлон Григорьевич бывал чрезвычайно наивен. Или умело делал вид.
– Полагаете – венецианская шпага?
– Желаете, чтобы я при всех в теле покопался…
– Не будем ставить опыт над беззащитными участковыми.
