что нас в это Третье отделение перевели? – спросил второй ищейка, наклонившись к первому.
– И почему третье, а не самое первое? – спросил тишину первый.
– Два дня уже назначение празднуем… – сказал второй. – Может, поспим?
Лавр Петрович стукнул кулаком по столу:
– Сидеть! Раз аспид исчез, то и наказывать некого. А когда наказывать некого, то приходится награждать. Вот нас и того… Повысили до небесных высот.
– Скольких же наш убивец порешить не успел? – спросил первый ищейка.
Лавр Петрович поставил в ряд три пустых полуштофа.
– Если верить генералу Бенкендорфу, – проговорил он, – то… полковника Дидериха, графа Витта и господина Бошняка… Покойника нашего в отставке.
– Жив курилка? – сказал второй ищейка.
– А ты думаешь, кого Каролина Адамовна у себя дома выхаживает? – спросил Лавр Петрович.
– Вот так баба, – покачал головой первый ищейка. – Гром и мечты.
Из-за соседнего стола на компанию с подозрением поглядывали булочники-немцы. В драных пестрядинных халатах и бумажных колпаках. Они уже пропили в этом кабаке гору украденного теста и патоки. И теперь не знали, куда идти. Немцев в Петербурге было много. Лавру Петровичу стало казаться, что он пропустил какую-то неподалёку случившуюся с Пруссией войну.
– Мил человек! – окликнул Лавр Петрович трактирщика. – Немцам чего от меня налей. А то праздник портят.
И он показал немцам козью морду. Те в ответ покачали запущенными головами. Лавр Петрович наполнил лафитник, поднял, грозно глянул на первого ищейку:
– Мы жизнию ежечасно рискуем, и всё ради отечества нашего, прости Господи, бескрайнего и сильного, но требующего опеки и любви сыновней… И жертв… Да, особенно жертв, которых не счесть, да и кому их счесть? Когда все заняты великим делом и посылом сыновним. Да и… да и… – Лавр Петрович не знал, что именно «да и», но всё равно решил, что в мнении своём твёрд и неколебим, хотя к чему он клонил и куда послали сына, так и осталось для всех загадкой.
Лавр Петрович опрокинул лафитник, поморщился, хрустнул солёным огурцом:
– Вот так! – сказал. – А то в Москву… В Москву. – Грустно окинул взглядом трактир. – Хрен вам, а не Москва.
Второй ищейка подавился, зашёлся в кашле. Первый в сердцах ударил его по спине. Второй ищейка тут же, как сорвавшаяся с пружины шарманка, запел:
Где ж ты, милая моя…
Лавр Петрович и первый ищейка подхватили:
Твой платок цветастый где…
Двери трактира распахнулись. На пороге возник квартальный. Пошёл на песню, наклонился, стал шептать. Лавр Петрович слушал и всё ещё пытался петь:
Улетел тот голу……нас хра…Уле…
Встрепенулся:
– Кто?
– Полковник Дидерих, ваше благородие, – повторил квартальный.
– Где?
– Аккурат в двух кварталах отселева. Пешочком можно-с.
Лавр Петрович взбрыкнул ногами. Под столом покатились пустые бутылки. Пузатые, вытянутые, кривые, белого, зелёного, коричневого стекла.
Лавр Петрович грузно поднялся, дал подзатыльник второму ищейке, который без пригляда уже положил голову на руки, собираясь вздремнуть:
– А ну.
Все четверо вышли на улицу.
– Идти куда? – повернулся Лавр Петрович к квартальному.
– Так ведь вона, – квартальный указал на противоположную сторону улицы, где часть крыш скрывалась в остывающей дымке.
– Вот и о нас аспид подумал, – сказал Лавр Петрович. – Под боком накуролесил. Чтоб, стало быть, зря не гонять, – Лавр Петрович выпрямил спину второму ищейке, – эту пьяную сволочь.
Навстречу не торопясь проехала подвода с пустыми бочками. Лица у пожарных были будто загажены мухами. Один из них обнимал покрытую копотью гитару.
Лавр Петрович, ищейки и квартальный перешли улицу и вяло зашагали дворами. Квартальный показывал дорогу, однако Лавр Петрович всё равно шёл впереди.
– По Москве-то всё больше степенно да с калачами ходили, – посетовал второй ищейка первому.
Первый ищейка встрепенулся, окликнул Лавра Петровича:
– Куда бежим, ваше благородие?
– К печали, – бросил тот через плечо.
– А сразу чего не позвал? – обратился к квартальному.
– Так ведь искал-с… – сказал тот. – А вы, оказывается, под рукой были-с.
Запах гари разъедал ноздри. Прошли последнюю арку и оказались в задымлённом дворе. Перед глазами раскинулось пепелище, вокруг которого бродили фигуры с чёрными лицами. Мужики и бабы вытаскивали из головешек оплавленные серебряные оклады. Дом был большой и выгорел до основания. Мокрые головни струили густой вонючий дым. Беззубый мальчик кричал тонким голосом:
– Кыс-кыс-кыс…
Квартальный указал Лавру Петровичу на перемазанную сажей бабу, которая сидела среди пепелища.
– Вон… – сказал он. – Сенная… [26]
Закрывая лицо платком, Лавр Петрович заковылял к бабе по чёрным брёвнам. Баба вертела в руках колун с обгоревшей ручкой.
– Видела чего? – спросил Лавр Петрович.
– Кто таков? – не глядя, спросила баба.
– Отвечай, не егози, – спокойно проговорил Лавр Петрович.
Первый и второй ищейки подошли, привычно взяли бабу под руки. Она усмехнулась щербато, уронила колун на ногу первому. Тот охнул.
– На улице бельё вешала, – спокойно сказала баба. – А он как раз и вышел из дома-то.
– Барин? – спросил Лавр Петрович.
– Зачем барин? Барин теперя у порога… дымится.
Лавр Петрович кивнул первому ищейке. Тот захромал мимо пожарища к тому месту, где раньше было парадное крыльцо. Возле ступеней враскоряк лежал тёмный от копоти труп. Одежды на нём не было. От опалённых волос на груди и голове шёл дым.
Первый ищейка пригляделся, присел над телом. Взял труп за подбородок, надавил. Рот раскрылся. Блеснула золотая цепочка. Ищейка запустил пальцы в рот покойника и вытянул из глотки золотые Breguet [27]. Щёлкнул крышкой – заиграла музыка. Лицо ищейки растянулось в улыбке. Под крышкой лежала записка.
Баба между тем отвечала на вопросы Лавра Петровича:
– Вышел такой… в обносках. Здоровый, что твой… – она поискала сравнение. – Картуз… А тут и дом занялся.
– Разглядела?
– На лбу у него эта… – баба ткнула себя в лоб.
– Что? – хмуро спросил Лавр Петрович.
Второй ищейка ухватил бабу за руку, но та дёрнула руку, так что тот чуть не упал:
– За свою бабу держись.
Ищейка сконфуженно отодвинулся.
– Повязка чёрная, – закончила баба.
– Лавр Петрович! – позвал первый ищейка.
Лавр Петрович неуклюже зашагал к парадному. Подойдя, принял записку, но читать не торопился. Оглядел чёрный труп. Повернулся к бабе.
– Хм… – сказал. – Голым вытаскивали?
– Барин голым сроду не хаживал, – заметила баба. – Его как-то собака за дружка цапнула.
– Шея, как у курёнка, свёрнута… – добавил первый ищейка.
Лавр Петрович развернул бумажку. На клочке было написано: «И власти древнюю гордыню…»
Лавр Петрович схватил первого ищейку за горло.
– Где?!
Толстые пальцы Лавра Петровича были сильны настолько, что казалось, будто разжать их не под силу даже ему самому.
– Уди-ви-тельны мне сло-ва ва-ши, – задыхаясь, выдавил первый ищейка.
– Нашёл где?
– Во рту…
– Может, в жопе? Может, туда нос твой сунуть, чтобы ты, поганец, глянул, какая там благодать?
Первый ищейка захрипел, закатил глаза. Лавр Петрович оттолкнул его. Ищейка рухнул в чёрную от копоти лужу.
– За дурака меня держишь?! – сказал Лавр Петрович. – Записка-то чистёхонька! Где была?
– Колун для вразумления дать? – усмехнулась баба.
Первый ищейка поспешно вынул из порток часы.
– Прикарманить хотел, пёс? – Лавр Петрович занёс над ищейкой кулак. – А ну дай сюда!
Отобрал часы, повернулся к бабе:
– Хозяйские?
Та покачала головой.
– Не любил он часов. В цифрах всё время путался, с тех пор как дружка потерял.
Лавр Петрович сунул часы в карман, пошёл со двора:
– Вот и допраздновались, ядрёна вошь.
Лазарет доктора Пермякова на
