— «Ну, ты, Окраина, хватит мне тут воду в ступе толочь! Я и сам всё вижу!» — грубо оборвал недовольный первый оправдывавшегося второго.
А Надежда, напротив, восторгалась сделанным в её офисе ремонтом:
— «После ремонта места стало так много! Почти по одному квадратному метру на рыло!» — поделилась она радостью с Ноной.
А та, удивившись её выводу, посадила пустобрёшку в её же квадрат:
— «Так ты вырой себе один квадратный метр, и посмотри, много это, или мало!».
Первые в году дни рождения Надежды и Платона прошли обыкновенно.
Непосредственно на день рождения Платона к нему домой в гости заезжали Анастасия с Антоном — приёмным сыном их двоюродного брата Сергея Комарова из Выксы.
Ещё на Новый год Настасья Петровна пыталась навязать Антона Иннокентию, или вообще семье брата, а самой отдохнуть от поднадоевшего родственника-квартиранта.
Ей естественно было отказано со ссылкой на то, что этого Антона семья Платона видела всего один раз на похоронах Алевтины Сергеевны, и он до сих пор не поддерживал никаких отношений ни с одним из членов семьи Платона, хотя и имел в то время много общего с Даниилом.
И вот теперь Настя решила исправить свою предновогоднюю ошибку и подложить соломки на будущее. Пользуясь удобным и, главное, безотказным поводом, она буквально навязалась в гости к Платону.
На пару с тётей подарив двоюродному дяде большой альбом для фотографий, Антон решил ещё и всех удивить своими кулинарными способностями. Но сделанный им салат Оливье с ананасами у давно избалованных деликатесами москвичей не потянул даже на тройку.
Дабы не мучить всех пустыми, дежурными разговорами, хозяин дома сразу повёл беседу об Антоне, его делах и проблемах, глубоко вникая в них и давая неформальные, дельные советы.
Поначалу удивившийся такому вниманию, Антон с удовольствием принял самое активное участие в обсуждении своих давно наболевших вопросов, связанных с работой, жильём, пропиской и женитьбой.
По всему было видно, что из парня уже вырос современный рвач-хапуга, для которого меркантильные вопросы — главные. Он цинично обсуждал вопросы взаимоотношений разводящихся родителей, а также свои альфонсовские отношения с выгодными женщинами.
Глядя в его беспристрастно-тёмно-карие глаза, Платон даже подумал, что тот знает истину о своём происхождении.
Это косвенно подтвердилось его недовольной гримасой на предложение гостеприимного хозяина вести далее тому самому свою ветвь родословной Комаровых.
И это теперь выглядело лицемерно. Ведь ещё за столом Антон сам провозгласил тост за то, чтобы теперь чаще встречаться. На что виновник торжества сразу же скептически подумал: вряд ли!
После беседы снова подсели к столу за сладкое. Пошли шутки да анекдоты. Платон, как старший, задал тон, но, якобы нечаянно, скатился на фривольности, как всегда «проверяя нового гостя на вшивость». Антон неожиданно подхватил тему, но, не выдержав теста, попался в ловушку.
Постепенно затянувшееся праздничное застолье пришло к своему неумолимому завершению. Настя заторопилась домой.
— «Ой! Скоро автобусы и троллейбусы перестанут ходить!» — взволновалась она.
На что у расслабившегося и потерявшего бдительность Антона нашлась просто убийственная реплика, как пружина, вытолкнувшая наружу торчащие ушки:
«Тогда пойдём пешком. Хоть долго, зато пропердимся!».
Все остальные молча переглянулись.
Да! Деревня, есть деревня! — грустно и молча заключил его дядя.
На том и распрощались. И, как и предполагал Платон, Антон опять исчез. Для него, за исключением его приютившей тёти Насти, остальные московские, якобы, родственники были теперь, в общем-то, без пользы. Он даже не звонил Платону по поводу его других известных всем праздников.
Да и единственная дочь Платона Екатерина по телефону поздравила отца с днём рождения только после SMS-напоминания тёти Насти.
А в выходные дни приезжали отметить папин день рождения и Даниил с Александрой.
Провозглашая свой тост за свёкра, и желая ему здоровья, в пожелании творческих успехов, Саша на этот раз как-то уж очень не лестно намекнула всем на творчество Платона, лишь как на творчество для самого себя. И этим поначалу обидела его.
Но мудрый Платон отнёс эти слова, прежде всего к недостаткам её культуры и воспитания, а также к некоторой авторской зависти, как невольной конкурентки-неудачницы. Огорчаясь иногда этим обидным моментом, Платон вспоминал и весьма странное поведение невестки на даче.
В миниатюрной и изящно попке Александры всё ещё иногда играло детство.
Выйдя из веранды в большую комнату, она тихонько вылезла через окно в сад, и через некоторое время, как ни в чём не бывало, вернулась на веранду через обычный, главный и единственный вход.
Её округлившиеся серо-зелёные глаза словно ждали от присутствующих мужа и свёкра удивления или изумления от её проказы.
Ну, что с неё взять? Ведь ребёнок ещё! — решил тогда добрый свёкор.
Ну, а пока, рано стаявший снег словно обрубил раньше времени на редкость неполный лыжный сезон.
Ещё в его раннем конце Платон почувствовал наступление весны и, предвкушая это, лирично заметил:
Птицы, просохнув от мокрого снега,
На Солнце щебечут. В душе уже нега
Бальзамом струится по телу поэта.
Картина такая в лесу была где-то.
Физическое самочувствие Платона было стабильным. Все выходные дни и вечера весенних рабочих дней он теперь просиживал за компьютером с прозой, изредка разбавляя его домашними ремонтами и модернизациями.
В начале марта семья Платона получила неожиданное приглашение от Елены посетить Малаховку по случаю полугодовщины смерти Олега Борисовича Кочета.
Но Платон съездил один. Иннокентий был занят Кирой, учёбой и работой. А Ксении что-то нездоровилось, да и не очень видимо хотелось.
Но и муж не настаивал, надеясь без помех повидаться и пообщаться с Танюшкой. Но её там на этот раз тоже не было. Студенческие или какие иные заботы окончательно развели её и Платона. Из её семьи были только одни лишь родители Виктор и Мария.
По взглядам на себя и некоторым их репликам Платон понял, что родители Татьяны в курсе многого и уважают его.
Ещё бы, именно через них, не стесняясь, Платон передавал любовные стихи Татьяне. Видимо и их содержание, и качество ещё больше подняли авторитет Платона в глазах её родителей.
Вот и на этот раз он передал Виктору последнее для Татьяны, а также ему самому лично, как имевшему ещё и двух мальчишек, стихотворение «Сыну», которое Платон писал Кеше, но которое очень понравилось всем сослуживцам, и было автором для них тиражировано. На это Виктор, прореагировал как-то подобострастно, но вполне серьёзно:
— «Спасибо! У нас лежит уже целая стопка!».
Платон поспрашивал его про успехи детей в учёбе, демонстративно специально не интересуясь Татьяной, а также полюбопытствовал, кто их них, чем занимается. Потом Платон напомнил, что случайно встретил самого младшего, Андрея, который учился в школе около его работы. Виктор же пожелал Платону творческих успехов и радостей от своих детей.
В этом году, после лыжного сезона, Платон хотел было вместе с Ксенией походить в бассейн. Но жена отнеслась к предложению мужа скептически и ленно. Платон же никак не мог собраться сходить одному, и остался дома у компьютера.
Ближе к апрелю, почувствовав лёгкость ног, Платон захотел даже начать бегать по утрам. Но такая крамольная мысль всё же не нашла своего реального воплощения, так как вскоре ноги бывшего спортсмена всё же слегка заболели в голеностопных суставах.
А потом и мартовско-апрельский кашель внёс существенные коррективы в состояние здоровья Платона и его возможности.
В этом году небывало рано, 12 апреля, в один из своих многочисленных праздников, День космонавтики, Платон открыл дачный сезон.
Но его раннее начало не дало возможности доделать некоторые запланированные на зиму и весну модернизации в квартире.
Зато он увидел нечто, чего никогда ранее увидеть просто не мог.
Подходя 12 апреля к территории своего дачного товарищества, он услышал какой-то непонятный, то ли тихий, то ли далёкий, гул. Через секунды Платон увидел у ближнего к нему западного берега восточной части пруда-болота, разделённого пополам автодорогой, лягушачий концерт.
Но это не были, с детства привычные для его музыкального уха, лягушачьи кваканья и прочие, сопутствующие им звуки. Это было нечто другое. И не только звуки. Не маленькие лягушки были нежно голубого цвета!?
Такого Платон не видывал нигде и никогда ранее.
Лягушки были голенасты. От этого их копошение в воде выглядело смешным. Они надували щёки и гортань, издавая, как раз, тот самый, слышимый Платоном весьма мелодичный звук, но не тот, который все привыкли слышать летом.
