За участие в разгроме подпольной типографии «Народной Воли» в Женеве в 1886 году получил денежную награду в 3000 франков.
В 1888 году был командирован в Лондон с жалованием 350 руб. Более никаких сведений о нем в делах Заграничной агентуры не имеется.
Чиновник особых поручений
Красильников
13 июля 1888 года
Париж он не любил по двум причинам: во-первых, для уважающей себя европейской столицы в нем жило слишком много русских, а во-вторых, всякий приезд сюда означал для него начало крупных неприятностей.
На этот раз все начиналось вроде бы относительно благополучно. Ранним солнечным утром он высадился на Северном вокзале и шагом отправился по пустынным еще улицам в гостиницу на рю Дону, ставший уже почти родным недорогой отель с милым сердцу английским названием «Чатам». Путешествие было пешим, так как он предпочитал ходить пешком: это полезно и для перистальтики, и для кошелька. Впрочем, сейчас кошелек был пуст и это являлось подлинной причиной его пешего путешествия с багажом подмышкой от вокзала к Большим Бульварам. В его высокой худощавой фигуре, облаченной в длинное дорожное пальто-ольстер с откинутым на спину капюшоном, в тяжелой трости в руке, в гордо поднятой голове с элегантно надетым дирстокером, охотничьим картузом с двумя козырьками и завязанными на макушке ушами, во всем его облике, даже в маленьком кожаном саквояже с привязанной к нему сыромятными ремнями скаткой из пледа и засунутого в него зонта, без труда угадывался надменный сын туманного Альбиона. «Bon matin, Mister!» – обратилась к нему из стоявшей у отеля коляски шикарная дама и попросила помочь ей спустится на тротуар, но мистер прошел мимо, сжав губы в гримасе ледяного презрения. Когда швейцар распахнул перед ним стеклянную дверь, сзади донеслось хоть и с акцентом, но по-русски: «Поляк надутый!» Запоздавшая ассенизационная арба на огромных колесах, проехавшая мимо, обдала его густой волной зловония. И не так обидно было то, что его обругала невесть откуда знающая русский язык проститутка, сколько то, что в ее словах была сущая правда – приезжий и впрямь был поляком. Получив от портье ключи от номера, заказанного и оплаченного русским консульством на имя Стивена Фаберовского, он поднялся наверх, снял дорожный ольстер и дирстокер, и повесил их в шкаф.
Месяц назад он встретился с помощником комиссара лондонской Столичной полиции по Департаменту уголовных расследований Джеймсом Монро, предложившим ему еще раз поработать на благо Британской империи в той же роли, в какой ему уже приходилось выступать в прошлом году. Финансовые обстоятельства были таковы, что Фаберовский согласился не особенно раздумывая, хотя заниматься созданием фиктивной динамитной мастерской в выдуманном правительством ирландском заговоре с целью убить королеву во время празднования золотого юбилея ее пребывания на троне оказалось делом трудным, опасным и, в итоге, совершенно невыгодным – в благодарность он получил на память только серебряную юбилейную медаль. На этот раз Фаберовский был намерен сорвать-таки свой куш.
И вот теперь Монро распорядился о том, что поляк должен выехать в Париж и встретиться там с представителем министерства внутренних дел Российской империи при тамошнем посольстве неким господином Рачковским. В своей телеграмме поляку Рачковский назначил встречу на час дня в кабаре «Моя деревня» где-то на Монмартрском холме.
До встречи было еще черт знает сколько времени, поэтому Фаберовский велел кельнеру принести в номер завтрак и мрачно заглотил большую чашку скверного кофе, в котором плавали неразмолотые куски кофейных зерен, черствую булочку и пересушенный круассан. Спустившись вниз, он пролистал разложенные на столике только что доставленные утренние газеты, но не нашел в них ничего интересного, кроме анонсов объявленной дуэли между разругавшимися вчера в парламенте генералом Буланже и премьер-министром Флоке. Затем он покинул отель и отправился на улицу, где дворник облил его туфли водой из резиновой кишки вместе с асфальтовым тротуаром.
К полудню он устал, проголодался и стал еще более зол и раздражен. Хотелось засесть где-нибудь в кафе, спрятаться среди рабочих и барышень из модных салонов, магазинов и швейных мастерских, заполнивших все заведения в этот святой для всех парижан час завтрака, но пора было искать назначенное место. Выйдя на улицу Тулуз, он поднялся по ней до крутой лестницы, выходившей прямо на кабаре, устроенное под ветряной мельницей, и спросил дорогу. Веселый могильщик с лопатой на плече, возвращающийся после завтрака обратно на старое кладбище Сен-Венсан, проводил его почти до самого искомого кабачка. Заведение «Моя деревня» на углу улиц Соль и Сен-Венсан оказалось небольшим приземистым домиком с садом, отделенным от улицы низкой оградкой и тремя ивами, за которыми сиротливо ютился простой стол с двумя лавками. Внутри кабаре представляло собой небольшой полутемный зальчик с пианино и несколькими столиками.
Фаберовский сел у столика напротив двери и, заказав стакан легкого кисловатого пикколо, стал наблюдать за входящими. Наконец, один из вошедших привлек его внимание. Это был высокий, плотный, цветущего вида человек, с густыми черными усами и румяным добродушным лицом, в петличке скромного сюртука которого краснела узкая ленточка ордена Почетного Легиона. Человек сел за соседний столик и сосредоточенно рассмотрел всех находившихся здесь. Потом достал из-за пазухи старый нумер «Нового Времени», который должен был служить по договоренности с Рачковским опознавательным знаком, разложил его перед собой и заказал себе бутылку божоле и пулярку с салатом ромен. Он явно располагался здесь надолго.
Фаберовский пересел к нему за стол.
– Прошу прощения, мсье, что пригласил вас в это странное место, но сейчас среди высшего общества становится модно посещать Монмартр, – пояснил собеседник Фаберовского. – Вот и приходится совмещать приятное с полезным, осваивать здешние заведения.
– Та ласковая панна около хотелю имеет отношение к пану Рачковскому? – спросил поляк.
– Шарлотта, – снисходительно улыбнулся Рачковский. – Она не привыкла общаться со стесненными в средствах. Но мне же надо было убедиться в вашем прибытии. Кстати, вы, наверное, хотите есть? У нас еще достаточно времени, сейчас сюда должен прибыть еще один экземпляр, некто Гурин, с которым вам придется иметь дело.
Хозяйка, мадам Адель, принесла поляку бифштекс и стакан желтовато-зеленой анисовой водки, разбавленной содовой.
– М-мм-м, надо сказать, что здесь неплохо готовят, – сказал Рачковский, отведав принесенные хозяйкой блюда. – Если убрать со стен эти жутковатые картинки, – русский чиновник кивнул на стену, где висели несколько панно, изображавших историю кровавых преступлений Тропмана, вырезавшего ради денег целую семью: двух мужчин, беременную женщину и пятерых детей, и его казнь у тюрьмы Ля Рокет, – сюда можно будет приводить даже великих князей.
Фаберовский не захотел поддержать разговор на опасную тему о великих князьях. Десять лет назад, по рекомендации своего деда, жандармского полковника Фаберовского, поляк поступил на службу в Третье отделение в качестве заграничного агента. Третьего отделения уже давно не было, и поляк мог только догадываться о том, какие нравы господствуют ныне в ведомстве, замещавшем это пресловутое заведение. Возможно, это была проверка на лояльность, а при его катастрофическом положении с деньгами он не мог рисковать.
– Петр Иванович! Петр Иванович! – раздался от двери взволнованный оклик. – Господи Иисусе, вы здесь!
Рачковский привстал из-за стола и к нему бросился невысокий упитанный человек в грязновато-серых чесучовых штанах и вытертом на локтях темном твидовом пиджаке с блестящим жирным следом поперек живота от кабацких столов.
Чиновник по-отечески приобнял новоприбывшего и тот, повизгивая от радости, поцеловал начальника в плечо.
– Присаживайся, Артемий Иванович, – сказал Рачковский. – Что будешь?
– Все. Лишь бы не лягушек. Меня от этих тварей что-то тошнит.
– Когда это ты лягушек успел отведать? Мне же тебя ни разу не удалось заставить их попробовать.
– Тут такая история вышла! – всплеснул руками Артемий Иванович. – Мы с Ландезеном уговорили швейцарских народовольцев лягушек разводить, а они все разбежались…
Рачковский пояснил поляку, что Ландезен – другой заграничный агент русского правительства, и заказал Артемию Ивановичу лукового супа в горшочке.
Из рассказа Гурина выяснилось, что два года назад Ландезен на дружеской попойке русских эмигрантов в Женеве в задней комнате кафе «Грессо» рекомендовал его в качестве крупного специалиста по разведению лягушек и предложил использовать опыт и таланты Артемия Ивановича в этой области для пополнения эмигрантской кассы и одновременно для сплочения товарищей общим трудом по очистке лягушачьих водоемов от водорослей с целью получения выгоды, в том числе в денежном выражении. Сам Артемий Иванович поддержал энтузиазм и постарался представить дело в наиболее выгодном свете.
