— Мазурин… — Я искал слова, чтобы придавить свой гнев. — Дело в том, что руководители партийного аппарата посчитали необходимым доверить проведение операций сотрудникам Народного комиссариата внутренних дел хирургу, а не коммунисту.
Он смотрел на меня с земли, и на освещенном лунным светом лице его я не видел никаких чувств. Просто сидел человек и смотрел. Таким же взглядом, наверное, он смотрел на матче «ЦДКА» — «Динамо» на лицо Федотова, с тем же безразлично-деревянным лицом он тыкал в меня оголенными проводами.
— Я тебя, сука, волоку на себе с единственной целью — сохранить тебе жизнь… А ты висишь на мне и обвиняешь меня в антисоветском поведении?… Встать, ублюдок!.. — Я понял, что не смог побороть то чувство. Оно меня победило. Но если бы на глазах моих не убивали беззащитных мальчишек, если бы я не видел спаленных домов в Умани, то был бы сейчас, наверное, более спокоен. — Встать!..
Вспомнив о пытке током, я вспомнил и о том, что от пота и антисанитарии мой бок воспален, опух и ноет. Я чувствовал, что ничего страшного нет, это просто раздражение, я вне опасности, но сам факт получения этой раны и последние слова Мазурина сдернули с меня покрывало терпения.
— Резать для пользы? — приглушенно произнес я, приближая лоб к переносице чекиста. — Я вижу без лампы, мой друг, что оба верхних резца у тебя поражены кариесом. А не удалить ли мне их, во имя великой цели? Шагом марш, капитан!..
Мазурин наклонился, поднял с земли сук и медленно пошел меж деревьев.
«Смотреть на это невозможно! Когда мы дойдем до ближайшего села, нам будет под пятьдесят!» — с отчаянием пронеслось в моей голове.
— Еще раз заговоришь со мной в таком тоне, вышибу все зубы, понял?
На мое приближение Мазурин отреагировал совершенно спокойно. Так кивают люди, дожидающиеся момента, когда ты решишь отвернуться.
— С-сукин сын… — Обойдя его, я подсел и завалил на плечо.
Идти долго я так не смогу, но зато мы уходим на восток все дальше и дальше.
— Я недавно по привычке смотрел на свою руку… чтобы узнать время, и вспомнил, что часы мои… вместе с документами остались у твоего начальника. Что с ним? Где он?…
— Он погиб… — раздалось за моей спиной. Мазурину сейчас не просто тяжело, ему больно — раненую руку ему некуда пристроить, она висит вдоль моей спины и, я знаю, наливается кровью. Кровь приливает к ране — это боль.
— Заведи руку за спину и положи себе на поясницу… — приказал я. — Она не должна висеть… Расскажи, как погиб Шумов.
Я уже различил меж веток рощи тусклый, едва видимый огонек. Два чувства боролись во мне: «мы дошли» и — «это немцы». Но, даже просчитывая вариант с последним, я отчего-то радовался. Мы куда-то дошли, и это уже важно. Мазурин огня не видит, и не надо. Как только это случится, он мгновенно почувствует усталость, боль, голод, жажду… Все, что может почувствовать на его месте человек. А мне нужны его силы. Сейчас организм чекиста работает на износ, он мобилизован.
— Ты оглох? Как умер Шумов?
— Как только я вышел из подвала, — донеслось до меня, — я бегом направился к грузовику с бочкой топлива. Водитель «эмки» был уже там, Шумов ушел в штаб отмечать командировочные предписания… Когда машина была заправлена, Шумов велел подъехать к самому крыльцу штаба и сказал мне: «Веди его сюда…» Открыл дверцу и вышел, на ходу вынимая папиросы из кармана… Я как сейчас помню — он положил коробку на левую ладонь, открыл, вынул папиросу, закрыл коробку и три раза стукнул мундштуком…
* * *
— Веди его сюда! — приказал Шумов, выскочил из «эмки» и выхватил из кармана папиросы. — Что ты смотришь? — прикрикнул он на Мазурина, наблюдающего за тем, как тот открывает коробку. — Еще полчаса, и нам отсюда не вырваться!
Взяв папиросу, он стукнул ею по коробке, выбивая застрявший в мундштуке табак…
Взрыв страшной силы поднял в воздух «эмку», и Мазурин, которого ударила в грудь невидимая сила, спиной вперед полетел от крыльца. Все то время, что он летел, почти не касаясь земли ногами, его не покидала мысль о том, что сзади за ремень ему закинули крюк с растянутым до отказа резиновым бинтом. Он летел от крыльца и видел, как переворачивается в воздухе Шумов, как взлетает над ним рассеченный наплечный ремень портупеи и как веером разлетаются над майором, словно верша пик циркового номера, папиросы…
Упав на землю и перевернувшись, вспахав сапогами клумбу с цветами, Мазурин сидел и, дико осматриваясь, пытался сообразить, что происходит. Увиденное его потрясло. Он впервые оказался на войне, и все, что он видел до этого, — взрывы, выстрелы — никоим образом не касалось его самого. Он ехал в машине с Шумовым и словно был вне происходящего. Он знал: вот сейчас они доберутся до места, арестуют Касардина, врага народа, и поедут обратно. Воевать Мазурин не рассчитывал. Врага хватает и в тылу.
И сейчас, когда он видел, как Шумов, шатаясь из стороны в сторону, держится за голову и меж пальцев его течет кровь, впал в ступор. Развороченная «эмка» штаба армии горела. Внутри нее бился в агонии водитель, но помочь ему было нельзя. Заполненный до горловины бак с бензином вспыхнул в одно мгновение после угодившего раскаленного осколка, и взрывом покорежило двери. Стекла вылетели, но ноги водителя оказались зажаты рулем. И, дико крича, — этот крик был единственным звуком в тот момент, когда Мазурин сидел на земле, — сержант держался за руль и пытался вырвать ногу из рулевой колонки. Безумие предчувствия смерти…
Очень скоро он замолк — огонь охватил пропитанную топливом одежду, и Мазурин видел, как лопается кожа уже мертвого шофера…
— Володя! — кричал капитан, обращаясь к начальнику. — Володя!..
Тот обернулся и уставился на капитана изумленным взглядом.
И только сейчас Мазурин понял, что территория штаба и прилегающие к нему окрестности подверглись артобстрелу. Взрывы один за другим стелились неподалеку, перепахивая дома и поднимая в воздух ограды, калитки, ворота… Треск деревьев, хруст кирпичей — все звуки смешались в один монотонный грохот.
И вдруг все стихло. Они как стояли на одном месте, так и остались. И вокруг — ни души. А потом словно прорвало плотину…
Из школы, выскакивая из окон и сталкиваясь в дверях, стали выбегать люди. Без головных уборов, некоторые даже без ремней и оружия.
— Что происходит, черт побери?! — зарычал, отнимая руки от лица, Шумов. Длинный шрам, рассекший его лицо от глаза до подбородка, сочился кровью.
— Немцы! — на бегу прокричал, хватая воздух ртом, какой-то лейтенант. — Немцы перешли через мост, линия обороны смята, товарищ майор! Уходим!..
— Черта с два ты угадал! — прохрипел Шумов, выхватывая из кобуры «ТТ» и нетвердым шагом направляясь к крыльцу.
И вдруг остановился как вкопанный.
— Товарищ майор!.. — крикнул ему Мазурин.
— Уходим отсюда, Мазурин…
— Но Касардин!..
И Мазурин, уже почти метнувшийся к крыльцу на подмогу начальнику, увидел совершенно дикую картину. С начала войны он никогда не задумывался над тем, что это может случиться…
По улице Умани, на которой располагался штаб армии, неслись, прыгая на кочках и объезжая дымящиеся воронки, немецкие мотоциклисты. В плексигласовых очках, касках и металлических бляхах поверх шерстяных кителей, они были похожи на мистических чудовищ. Что-то просвистело над головой Мазурина — словно пролетела стая стрижей.
— Беги за мной, Мазурин! — услышал чекист голос Шумова. — Беги быстрее, иначе они нас положат!..
Сидящие в люльках мотоциклисты поливали улицы очередями из стоящих на сошках пулеметов. Мазурин, стремительно несший свое тяжелое тело вслед за майором, был в состоянии полушока. Казалось ему, что он видел все вокруг. Сзади, справа, слева — он видел каждый участок школьного двора, был свидетелем тому, как падают, застигнутые пулями, советские бойцы. Как на них наезжают, прыгая по ним и ломая их кости, мотоциклы…
Оглянувшись, капитан увидел, как два мотоцикла, развернувшись под углом в девяносто градусов, влетают в школьную ограду.
— Мы должны успеть!.. — услышал он теперь уже за спиной голос Шумова. И вслед за этим — треск ломаемых штакетин — начальник отдела уже перемахивал через ограду.
Управляемый неизвестным ему ранее чувством, Мазурин выхватил из кармана «ТТ», вскинул руку и трижды выстрелил. Сидящий в люльке немец откинулся на спину. Из раны в горле фонтанчиком брызнула кровь. Словно кто-то зажал отверстие пальцем, а потом отпустил, и струя под давлением ударила прямо под потолок…
— Ага, сволочи!.. — дико расхохотался Мазурин. — Так вы смертны?!
И он, придерживая «ТТ» свободной рукой, расстрелял весь магазин.
Одна из пуль, прошив руку немца, держащего руль, вонзилась ему в бок. Оскалившись, немец грязно выругался (Мазурин слышал этот лай) и потерял управление. Руль круто вывернулся вправо, и мотоцикл с дугообразной табличкой на переднем крыле, словно наехав на люльку колесом, перевернулся. Машина перевернулась, и тот, что пытался задушить себя, удерживая хлещущую из горла кровь, упал — и руки разошлись. И кровь ударила в последний раз, заставив немца скрести сапогами по притоптанной дорожке школьного парка…
