8. Спорт — это прекрасно.
Как видите, этот универсальный набор вполне себе респектабелен. Вы тоже можете им пользоваться. Однако, если люди решили, что вы сумасшедший, вам не поможет даже это. Мне неинтересно мнение людей обо мне, так как я всё равно не в силах его изменить.
Многословие предназначено для людей. Они беспрерывно чт-то кому-то говорят. А когда говорить не о чем, то поют или смотрят телевизор, где говорят и поют другие люди. Разве это не бред? Хорошо, что ночью большинство людей спит молча. Хотя не всё. Но и та чушь, что несут болтуны во сне, мало отличается от того, что говорится ими утром.
Больше всего, как вы уже поняли, я люблю молчание. Но моё молчание не мешает мне читать, слушать музыку. Я просто люблю слова внутри, а не снаружи.
Самая интересная история происходит со мной прямо сейчас. И слова о ней протекают внутри меня. Я влюбилась, что немаловажно, и поэтому молчание наиболее красноречиво, а внутренние слова сбивчивы и многочисленны. Я — Лаура. Я в лавине слов любви. Назовём моего избранника — Казанова, ибо он и есть воплощение любви. Мне кажется, что он должен быть коварен, лжив и бесчестен. Он должен быть убийцей, вором и растлителем. Он полная противоположность мне, и потому мы сочетаемся с ним как форма и содержание. Как свежий кекс и силиконовый стаканчик. Но если вынимать кекс резко, он треснет. По моему сердцу проходит ужасная трещина. Марианская впадина. Казанова. Я его совсем не знаю, но чувствую, что Казанова непременно должен быть холоден и ироничен, презрителен и ленив. Совсем как «не я». Иначе любовь не состоится. Когда он ответно полюбит меня, я охладею.
Он сидит в обширном полуразрушенном холле на груде сложенных как попало кирпичей и рисует в большом блокноте. Я заглядываю через его плечо, но вижу только формулы и чертежи. Казанова нанят моей бабушкой для реставрации дома. Он считает, сколько времени, труда и денег нужно вложить в эту развалину, чтобы можно было забыть о пожаре и его последствиях.
У него прямая спина под синей холщовой рубашкой навыпуск, на которой проступили пятна пота. Пахнет он восхитительно. Его длинные выгоревшие кудри спутаны, перевязаны сзади шнурком. Я двумя пальцами осторожно развязываю узел, потянув за кончик шнурка. Казанова нетерпеливо поводит плечами.
— Привет, ты мне мешаешь, — раздражённо говорит он.
— Привет. Сегодня чудесное утро, — выдаю я мысль из стандартного набора фраз.
— Уже полдень, и я устал. — Казанова наклоняет голову набок и разминает кистью шею сзади и сбоку.
— Старуха сварила кофе и испекла булочки.
— Это звучит сомнительно. В двенадцать дня я привык к сочному бифштексу.
— Старуха готовит обед только к четырем дня, когда я обычно обедаю, — с ударением на «я» произношу я.
— Придётся потерпеть? — усмехается Казанова.
— Видимо, да. Но я могу попросить её поторопиться. — я пытаюсь угодить
— Не стоит, я схожу «К Ленни».
К сожалению, этот диалог тоже происходит в моей голове, так как Казанова не входит в круг людей, с которыми я могу общаться. Это небезопасно. В действительности я стою за его спиной, тихо рассматривая записи в блокноте. Заметив меня, Казанова встаёт с груды кирпичей, складывает блокнот и карандаши в заплечную сумку и, подмигнув мне, уходит. В его представлении я — тупая аутичная девица, которая не смотрит в глаза никому, ковыряется в носу и пускает слюни.
Я иду завтракать, молча беру булочку, намазываю её мягким сыром и наблюдаю за садовником. Он поливает розы под окном, а я медленно жую. Садовник — мой старый приятель. По его длинному и горячему взгляду понятно, что он не прочь поменяться местами с Казановой, чтобы занять место в моём сердце.
Выпив кофе с булочкой, я чувствую, как моя любовь к Казанове постепенно возвращается на своё место, я снова могу думать о нём, а не о позднем завтраке. Я думаю о свое любви, когда одеваюсь, обуваюсь, выхожу из дома, киваю встречной служанке. В её руках свежий вилок капусты.
— Добрый день, на обед будет бигус.
— Эта штука восхитительна.
Я думаю о Казанове, когда иду по освещённой солнцем улице, когда сворачиваю на перекрестке, когда перехожу дорогу, когда чуть не сталкиваюсь с велосипедистом, когда завязываю свой шнурок на левом кроссовке. Я думаю о Казанове, потому что это самые приятные и текучие мысли. Они похожи на розовую воду в полупустом парфюмерном флаконе. Они чистые, потому что между мной и Казановой ещё ничего не было. Я знаю, что Казанова пробудет в моём доме еще несколько месяцев, пока работа не будет сделана, и я могу приходить к нему в любое время, смотреть, как он чертит и считает, как кричит на подрядчиков, как стучит на печатной машинке, как он ест бургеры от Ленни. Всё, что он делает — прекрасно. Но на самом деле — он жестокий убийца, хотя о том не подозревает никто. Мне нравится думать, что он тоже многомерный кристалл, как и я, иначе мужчина неинтересен. Мне нравится думать, что он из России, где все носят меховые дохи, гуляют по тайге с медведями и жарят грибы с картошкой. Надо спросить его, откуда он родом, потому что его выдаёт славянская внешность. И почему кровавый киллер избрал для себя личину простого реставратора? Кого он намеревается убить? Наверное, меня. Ах, как это захватывает… Сколько я всего напридумала за четверть часа!
У каждого человека есть тайна. Она может быть маленькой, как камешек в ботинке или большой как воздушный шар. В любом случае её очень трудно хранить. Тайна мешает жить спокойно. Но она делает жизнь человека не такой уж пресной. Тайна ограничивает тебя в твоих поступках и мыслях, и потому — тяготит. В душе каждый хранитель тайны мечтает, чтобы тайна была раскрыта. Влюблённый жаждет признания и боится его. Удачливый вор стремится стать знаменитым, чтобы его мастерством восхитились все. Поэт, пишущий в стол, грезит о признании толпы. Но развенчание тайны — это своеобразное свержение с пьедестала.
Я представляю собой исключение. Моя тайна не должна быть раскрыта, потому что она касается убийства. Пока моя тайна остаётся таковой — я могу жить спокойно. Я привыкла к своей жизни, и перемен в ней не жажду.
Моя тайна как картина, поверх которой написана ещё одна, а поверх другой — третья. К сожалению, есть люди, которые догадываются о какой-то части моей тайны, но я надеюсь, что сложить все части мозаики воедино у них не получится, так как для этого им нужно встретиться и поговорить. Но, как же они будут говорить, если совершенно не умеют слушать друг друга?
Надеюсь, я смогу водить за нос всех достаточно долго, а когда бдительность будет окончательно усыплена, я нанесу такой удар, от которого им точно не оправиться".
На этом записи обрывались. Возникало ощущение, что это только часть текста. Интрига беспокоила Хью Барбера и давало ему пищу для размышлений. Что можно почерпнуть из этого текста, учитывая, что он может носить биографический характер? Что если текст написан не Лаурой? Что если он написан не о Лауре? Что, чёрт возьми, происходит?
Глава 16. Последнее свидание
Хью полюбил прогулки по набережной. Изар был красивой в любое время года, но конец августа сам по себе был хорош, и раскрасил Изар яркими солнечными пятнами уходящего лета. Теплый мягкий вечер обещал приятную встречу с Лаурой. Хью остановился у цветочницы и купил букет белых астр, завёрнутых в упаковочную бумагу. Хью сомневался, понравится ли букет Лауре, но разве есть девушки, равнодушные к подаркам? Хью не знал, в какое время освободится Лаура от забот по дому и решил прийти к шести часам, полагая, что именно с этого времени следует отсчитывать понятие «вечер». Пока Лауры на набережной не было, Хью прогуливался между газетными киосками и изучал своё отражение в витринах. Светлые щёгольские джинсы, крупной вязки жакет и полосатая рубашка — всё куплено на аванс старухи Майер и вызвало невольную улыбку Барбера. Никогда ещё слежка за убийцей не превращалась для него в романтическое свидание, и никогда ещё Барбер не был так увлечён девушкой.
