— Вы не поверите, господин Чосер, — рассказывал Льюис, — но когда я ее впервые встретил в Рочестере, это была худенькая стройная девочка. Это я по сравнению с ней всегда казался непропорционально толстым, как бы вы сказали.
Большую часть дня они шли легким шагом. Ранним утром проходили мимо сгоревшего здания, в котором Жан Кадо узнал бывшего «Кота». Другой гостиницы на этой дороге не было. Человеческое присутствие в этих краях выдавали лишь изредка встречавшиеся лачуги углежогов и домики пастухов, сложенные из белого камня. Иногда попадались встречные путники, пешие и конные, но всегда по двое или по трое. Поравнявшись друг с другом, путешественники настороженно обменивались приветствиями.
Как-то раз сзади донеслось громыханье. Льюис Лу дал команду остановиться. Листва приглушала звуки, и все равно достаточно четко можно было различить Цоканье копыт и скрип колес. Звуки приближались.
— Солдаты? — вслух предположил Льюис.
Чосер, вероятно, единственный из всех, у кого был опыт участия в военных действиях, отрицательно покачал головой:
— Не похоже. Эти лошади идут слишком легко и вразнобой. Может, разбойники?
— Вряд ли, — ответил Лу. — Мы сейчас на землях Флора. У него с бандитами и наемниками разговор короткий.
Понимая, что едущие сзади люди неизбежно нагонят маленькую труппу, актеры свернули на обочину и решили подождать. Вскоре на дороге появился эскорт в ливреях. Все при оружии, но легком — мечи в богато украшенных ножнах, скорее для красоты. Следом ехала карета, своим убранством отличавшаяся от повозки бродячих артистов, как шелк от холстины. Карету, выкрашенную в красный, синий и желтый цвет, везла пара белых коней. Разодетый кучер сидел на облучке, важный, как петух на насесте. Ехавшего в карете скрывали темно-синие занавески. На любой городской улице возок произвел бы впечатление. Но посреди леса он выглядел столь же нелепо, как жонглер на литургии.
Ливрейная свита удостоила прижавшихся к обочине путешественников лишь беглым взглядом. В тот момент, когда эскорт поравнялся с актерами, Бертрам неожиданно рванул к возку и выхватил что-то из-под колес, едва успев отскочить. Он поднялся, прижимая к груди извивающегося Цербера и шепча ему на ухо успокоительные слова.
Едва процессия скрылась за поворотом — о ней еще напоминали дрожащие ветви и носившиеся в воздухе звуки, — Лу произнес:
— Если я не ошибаюсь, это был Гастон Флора собственной персоной.
Больше им никто не повстречался, хотя Джеффри Чосер не сомневался, что лесистая местность вокруг дала прибежище многим из тех, кто не хотел бы показываться на людях. Временами дорога выводила на прогалину, откуда открывался один и тот же вид: речная долина в окружении крутых утесов и холмов, густо поросших могучими деревьями. Иногда проглядывали участки речной глади, блестя, как начищенная оловянная посуда. Вниз по течению проплывали крошечные баржи и баркасы. С реки доносились то крики людей, то стук и плеск весел, приглушенные расстоянием, но все еще различимые.
Проезжая один из таких открытых участков, Жан Кадо показал рукой вперед:
— Посмотрите туда, господин Чосер, это замок Гюйак.
Его голос слегка дрожал. Джеффри прищурился, чтобы рассмотреть цель, на которую указывал Кадо, — зрение у него было уже не то, что раньше, — и различил на горизонте маленький квадратик. Он выглядел не совсем таким, каким представал в памяти. В первый раз, еще в роли пленника, он подъезжал к замку с севера, а не с запада. Вдобавок дело было зимой, а теперь стояла середина лета.
— Вы хорошо знаете эти места? — спросил он своего спутника.
— Да, ведь я здесь вырос, — ответил Кадо. — Это одна из причин, почему я вызвался вас сопровождать.
В продолжение пути замок еще не раз открывался им. Долгое время казалось, что он вовсе не становится ближе. Но потом в одночасье возник так близко, что Чосер смог различить зубчатые стены главной цитадели с белыми и охристыми пятнами каменной кладки. Словно замок, точно ладья в шахматной игре, сам сделал шаг им навстречу. Крепость стояла на высоком отвесном утесе над рекой, неприступная с воды и защищенная с остальных сторон благодаря крутым склонам Холмов.
Извилистая дорога вела путников все дальше в глубь леса, и через какое-то время они вышли к подножию каменистого склона. Здесь Льюис Лу взял в руки поводья и больше не позволял лошади самой определять путь, хотя погонял он ее достаточно мягко. Маргарет непринужденно шла рядом с мужем в своем широком красном платье, колыхающемся при каждом движении. Саймон с Алисой также держались вместе. Подъем нельзя было назвать крутым, но он был длинным. По центру дороги плотным слоем лежали листья, а те, что упали по краям, были вдавлены в черную грязь множеством колес. Повозка бродячих артистов раскачивалась из стороны в сторону, что очень беспокоило собаку. Маргарет кричала на мужа, чтобы тот был поосторожнее. Для актеров повозка значила больше, чем лошадь, была для них и раем и ковчегом. А дорога делалась все ухабистей, так что даже кони, путешественников порой спотыкались.
Чосер с Кадо первыми выехали на поляну наверху холма. Природа как будто специально создала это место для привала. Отсюда сквозь лиственную завесу хорошо был виден замок. Сзади доносилось тяжелое дыхание лошадей и скрип повозки. Вдруг внимание Чосера привлекло нечто. Он огляделся. Посреди каменной плиты сидела зеленовато-коричневая ящерица длиной с ладонь. С такого расстояния Чосер мог различить ее пульсирующее горло и прикрытые веками глаза. Ящерица, казалось, не замечает, что за ней наблюдают. Чосер знавал людей, которые вели себя, как эта ящерица. Он перевел взгляд на цитадель Гюйака. Обнаженная скала, на которой высилось это грозное сооружение, органично и незаметно переходила в основание могучих стен. В долине, раскинувшейся между холмом, на котором остановились путники, и замком, стояло несколько домов и церковь, — вполне достаточно, чтобы считать это поселение деревней. В воздухе над долиной висела золотая пыль. Поляна звенела птичьими голосами.
Внимание Чосера вновь переключилось на ящерицу. Он поискал ее на камне, но та воспользовалась минутной задумчивостью человека, чтобы незаметно улизнуть. Он припомнил, что Кадо как-то упоминал предыдущего посланца к графу. Кажется, его звали Машо? Интересно, добрался ли Машо до этого места? Наверное, нет, иначе какая причина могла помешать ему проделать оставшиеся полмили до замка? Джеффри оглянулся в поисках Жана Кадо. Однако поляна была пустой. С возвышенной части поляны на противоположной стороне были слышны постукивание лошадиных копыт и скрип раскачивающейся повозки, но никто на поляну так и не вышел. В голове стремительно пронеслась мысль, что его оставили одного и теперь он уязвим. Но тут краем глаза он заметил какое-то движение. Это был Кадо. Он стоял в тени деревьев, и Чосер его просто-напросто не заметил.
— Что это?
— Ничего, — ответил Кадо. — Но я подумал…
Остальные слова потонули в звоне с церковной колокольни. В этот момент появились остальные. Они столпились на той стороне поляны, откуда открывался вид на замок, и какое-то время молча созерцали конечную цель похода. Потом двинулись вниз по склону. У Чосера сжалось сердце.
* * *
Из тенистого укрытия Губерт наблюдал, как всадники и пешие осторожно двинулись вниз по склону. Он почти заволновался, глядя, как проводник всей этой кавалькады прочесывает опушку. Даже обыкновенно самодовольное выражение на одутловатой физиономии Чосера сменилось настороженностью. Но все в порядке, он отчетливо расслышал эти слова проводника. Дождавшись, пока смолкнет стук копыт и скрип повозки, Губерт повернул в лес и неожиданно столкнулся лицом к лицу с незнакомым человеком.
Лохматые волосы, лицо в царапинах и шрамах. Губерт оказался застигнут врасплох. Он не почувствовал присутствие постороннего. Инстинктивно он пригнулся — эта поза давала некоторое преимущество при защите — и напряг руки. Серый мешок лежал в стороне. У него на ремне висел кинжал, но за спиной. Он редко применял оружие, полагаясь больше на руки. И насколько он успел оценить своего противника, кинжал ему, скорее всего, не понадобиться. Он справится с ним голыми руками. Поскольку у человека с взлохмаченной шевелюрой была только одна рука.
У нее были золотистые кудрявые волосы и голубые улыбающиеся глаза; он никогда не встречал лица с более утонченными, изящными чертами, с губами такими алыми, что могли бы поспорить с розой или вишней в пору середины лета, когда они впитывают в себя все соки природы; ее маленькие белые зубы; ее груди, крепкие и округлые, проступали из-под одеяния как два ореха; ее талия была столь тонка, что можно было охватить пальцами двух рук, а маргаритки, которые попирала ее ножка, казались черными, столь белоснежной была ее кожа.
