Варшавский банкир Антон Френкель, учредитель Центрального банка русского поземельного кредита, имел главною мечтою сделаться российским дворянином. Он крестился, давал деньги на благотворительные нужды, причем с такой помпой, чтоб об этом знали все от мала до велика, и в конце концов император Николай Павлович пожаловал ему потомственное дворянство. А Его Императорское Величество Александр Второй, когда еще не являлся Освободителем, пожаловал Антону Эдуардовичу «за примерное усердие при исполнении возложенных на него правительством поручений особой важности» еще и титул барона.
Иван Фредерике, глава голландско-российского банкирского дома «Велден, Бекстер и Фредерике», был в фаворе у императрицы Екатерины Великой и первым умудрился организовать заграничный заем у амстердамских банкиров де Сметов. Он сделался придворным банкиром и даже принимал участие в «сатурналиях» императрицы, устраиваемых в Эрмитаже. Говорили, что у него детородный орган достигал в длину шесть вершков с четвертью, однако этого никто не видел, так как на «сатурналиях» простой народ не бывал, а стало быть, не зрел его голым.
После его смерти придворным банкиром сделался английский купец шотландского происхождения Ричард Сутерланд. Он поддерживал деловые отношения со многими банкирскими домами Европы и способствовал заключению русских займов, особенно в Голландии, через банкирский дом «Гопе и К°», превратившийся в последней четверти восемнадцатого века в главного кредитора русского правительства. Сутерланд занимался вексельными операциями и ссужал деньги многим русским купцам и промышленникам, а также финансировал представителей русской знати из окружения императрицы. Процент он брал мизерный, но все равно никто из титулованной знати отдавать кредиты не собирался. Титул барона Екатерина Великая даровала ему, чтобы он не шибко расстраивался из-за своих финансовых потерь. Но он расстраивался, и однажды, чрезвычайно огорчившись потерей полутора миллионов рублей, данных графу Зубову вообще без всяких, даже самых мизерных процентов, повесился у себя в конторе.
Леопольд Самуилович Кроненберг, основатель и владелец банкирского дома в Варшаве и банка «Handlowy», крупнейшего в Царстве Польском и всей Российской империи, был еще и промышленником и финансировал строительство железных дорог. Ноябрьское восстание в Польше 1863 года он сумел пережить без существенных потерь, откупившись у повстанцев от разорения семейного бизнеса весьма кругленькой суммой.
Гамбургский банкир Соломон Гейне, дядя романтического поэта Христиана Иоганна Генриха Гейне, очень любил собак. Банкир Людвиг Штиглиц, выделивший правительству России кредит в пятьдесят миллионов рублей на строительство железной дороги из Москвы в Петербург, являлся страстным коллекционером картин голландских художников и приходил от их созерцания в благоговение и эротический экстаз. А вот коммерции советник Федор Родоконаки, считавшийся первым банкиром в Новороссийском крае по размерам денежных оборотов, пылал огромной страстью к наградам. Он имел уже Золотую медаль с надписью «За усердие» для ношения на шее на Анненской ленте, Золотую медаль для ношения в петлице на Александровской ленте, бронзовую медаль в память Крымской кампании на Анненской ленте и тосканский орден Святого Иосифа третьей степени. Мечтою его был орден Станислава, и он его в конце концов получил «за 30-летнюю предпринимательскую деятельность».
Банкирский дом «Рафалович и К°» Шмуэля Рафаловича тоже был весьма мощным предприятием не только в Одессе, но и во всей России. Его основатель был известен тем, что драл нещадные проценты с клиентов и поставлял гнилую парусину русскому флоту. Принятие христианства и имени Федор каким-то образом спасло его от тюремного острога. Более того, банкирский дом Рафаловича заимел весьма тесные связи с Парижем и Лондоном, не говоря уже о Петербурге и Москве. В настоящее время «Рафалович и К°» был близок к банкротству и шантажировал министра финансов Вышнеградского участием последнего в совершении секретной биржевой операции, отнявшей деньги у казны и пополнившей ими частные карманы.
Братья Юнкеры, владеющие шляпными фабриками и, скопив деньжат, переключившиеся на финансовые операции – после чего и открыли Банкирский дом «Юнкер и К°» на Кузнецком мосту в Москве, – любили только сухих и костлявых немок с отсутствующей грудью и с пренебрежением относились к русским красавицам, у которых, по их мнению, «все было не так». Позже, как о них судачили в древней столице, старший из Юнкеров переключился на мальчиков-подростков и все свободное от финансовых предприятий время проводил возле общественных ватерклозетов.
Основатель крупнейшего в России Волжско-Камского банка с двадцатью отделениями в провинциальных губернских городах (в том числе, разумеется, и в Казани) купец Василий Александрович Кокорев гнал дешевую некачественную водку «Кокоревку» и керосин. Еще он обожал живопись, сам всегда мечтал научиться «рисовать картины» и меценатствовал молодым художникам, построив, помимо прочего, приют для малоимущих студентов Академии художеств, который и содержал собственным иждивением.
Другой основатель Волжско-Камского банка, Петр Ионович Губонин, тоже купец, сколотив капиталец на подрядах по каменным работам, был крайне набожен и получил дворянство за строительство православных храмов. Ему столь понравилось крымское имение Гурзуф, что он купил его и стал устраивать в нем курорт европейского уровня. Ну хотел он так. И почти устроил.
Словом, людьми банкиры были весьма специфическими, и к каждому требовался особый подход. На что и просил обратить особое внимание Сева Долгоруков, когда настал черед выбрать банк, в который они пойдут брать кредит.
– И в какой же банк обратимся? Может, в Купеческий коммерческий, оно как-то посолиднее будет, – предложил Ленька.
– Купеческий банк сразу отпадает, – заявил в ответ Огонь-Догановский. – Ребята там ушлые, к крупным, тем паче наличным суммам относятся крайне уважительно, стало быть, сто раз все проверят и перепроверят, что нам совершенно ни к чему. Ведь стоит им копнуть наше прошлое, и они тотчас поймут, с кем имеют дело.
– Согласен, – подумав, сказал Долгоруков. – Соваться к ним мы не будем. Да и купить их будет трудно, сами на мешках с деньгами сидят. Зачем им рисковать? Ленчик, – обратился он к самому младшему из команды. – Помнится, когда-то ты получил от меня задание предоставить полный отчет по всем кредитным учреждениям города. Помнишь?
– Помню.
– Слушаем тебя…
– Значит, так… – Ленчик, как ученик начальных классов, закатил глаза под лоб, как бы вспоминая урок, и начал перечислять: – Купеческий коммерческий банк на Петропавловке…
– Про него уже был разговор, – перебил его Сева. – Дальше.
– …Казанское отделение Императорского Государственного банка на Черноозерской улице…
– Государственные конторы нас не интересуют, – снова, перебив его, вставил четкий комментарий Всеволод Аркадьевич.
– …Общественный банк на Воскресенской улице в здании Казанского Городского общества…
– Они мелко плавают… Не по чину!
– …Общество взаимного кредита на Петропавловской улице в доме Сосипатры Поповой…
– Там тоже все не просто: Совет, Правление, Приемный комитет… – принялся перечислять Огонь-Догановский. – А поскольку Общество обеспечивает кредитом только членов данного Общества, стало быть, надо вступать в него, становиться его членами, что случится далеко не сразу, ибо будет рассматриваться опять-таки Приемным комитетом, Советом и Правлением. На это уйдет уйма времени, которого у нас нет…
– А кроме того, суммы кредитов там незначительные. Нас не устроят, – заметил Давыдовский.
– Принято. – Сева посмотрел на Ленчика: – Продолжай.
– …Окружное отделение Общества взаимного поземельного кредита на Комиссариатской в доме купчихи Матадоры Новиковой, – продолжал докладывать «урок» Ленчик.
– Это то же самое, – заметил Всеволод Аркадьевич. – К тому же из крестьянского сословия у нас никого не имеется, и землевладелец у нас всего один, – он со смешинкой в глазах взглянул на Огонь-Догановского, – да и тот мошенник…
– От мошенника и слышу, – шуточно огрызнулся Алексей Васильевич, являющийся и правда смоленским помещиком.
– …Есть еще Симбирско-Саратовский коммерческий земельный банк, – продолжил Ленчик, – опять-таки в доме Сосипатры Поповой на Петропавловской улице…
– С земельными банками все ясно – не пойдет, – опять внес уточнение-комментарий Всеволод Аркадьевич. – Можешь пропустить и Нижегородско-Самарский земельный банк на Лядской улице в доме вдовы бывшего уездного предводителя дворянства Николая Евгеньевича Боратынского, сына известного поэта…
Ленчик взглянул на Долгорукова: ну если он сам все знает, то почему он заставил его рассказывать о казанских банках? Проверяет на память и сообразительность? Так память у него отменная, да и на его сообразительность еще никто не жаловался…
