— Вашбродь… Не погубите!.. Невиновен… Был грех, выпил, но чтоб девицу погубить… Не было такого, вот вам крест!.. Да разве ж я… Да что вы… Да и видел ее первый раз!.. Не виноватый я!
Испугался Аким по делу. И не самого ареста. Понимает, что потеряет место. В арестантской участка могут продержать «до выяснения» хоть месяц, домовладелец найдет нового дворника, и конец. Куда Акиму деваться? Где еще деревенскому мужику дадут такую хорошую работу. Дворник — человек уважаемый. Рыдает он уже взаправду. Ванзаров на него смотрит и говорит:
— Невиновен? Как же она в одной рогожке на улице оказалась? Только из твоего дома могла выйти. У кого была вчера вечером?
— Не видал я ее… — плачет Аким. — Соврал вам… В трактир пошел чаю выкушать, а как вернулся, скосило так, что и без ног свалился! В этом повинен… А ни в чем другом!..
Ванзаров известную фотокарточку достает, дворнику показывает:
— Кого из этих господ видел или знаешь?
Аким всхлипывает, слезы размазывает, но старается.
— Никого не знаю…
— А эту… — Ванзаров ему на Толоконкину указывает.
— Ни в жисть не видал!.. Не виноватый я…
— А этого? — в Наливайного пальцем тыкает.
— Никогда не видел… Не погубите, вашбродь…
— Иди работай, — говорит Ванзаров как ни в чем не бывало. — Весь двор снегом завален.
Аким такому счастью сперва не поверил, так и стоит на коленях, глазами хлопает. Я ему тихонько говорю: иди уже. Он вскочил, поклоны отвесил и как припустит. Только его и видели.
Признаюсь, Николай, сцена эта произвела на меня гнетущее впечатление. Не мог поверить, что Родион Георгиевич так измывался над несчастным. К тому же невиновным. Могу понять, когда негодяя угостить кулаком на допросе. Но зачем же так унижать публично? Разве такое скажешь? Стою молча, жду дальнейших приказаний. Он словно почувствовал мое состояние, говорит:
— Вам, ротмистр, не понравилось то, что я сделал. И вы совершенно правы. Это было отвратительно. Должен перед вами извиниться. К сожалению, на ласку и добродушие у нас с вами нет времени.
— Но не так же, — говорю.
— Иногда надо и так, — резко мне отвечает. — Подумайте: барышня среди ночи, раздетая, оказывается на улице. Откуда она могла идти, чтобы ее никто не заметил? Только из этого дома или двух ближайших.
Соглашаюсь нехотя.
— Раз так, то как она могла выйти, чтобы дворник ее не заметил? Или он ворота забыл запереть, или сам в этом деле замешан. Вот и все.
Что тут скажешь? Тяжко на душе, а приходится согласиться.
— Почему же Аким Толоконкину на снимке не узнал? — спрашиваю.
— Потому что видел ее уже в снегу, — отвечает Ванзаров. — Если бы узнал, тогда пришлось бы им заняться вплотную. Интересно другое: он не узнал никого из наших персонажей. На что я рассчитывал.
— Это же логично, — говорю.
— Нет, ротмистр, не логично. Совсем наоборот. Очень интересно.
— Почему же…
— Потом объясню. Заглянем лучше в соседний дом, ротмистр. Навестим ваших героических филеров. Как с ними закончим, прошу вас проверить всех барышень на фамилию Окунёва, что можно найти в столице. Займитесь в первую очередь.
— Так точно…
Я, конечно, понимаю, что для пользы дела порой надо применять особые приемы, но осадок на душе остался. Не по-кавалерийски это как-то. Честное слово…
Подходим к соседней подворотне, не успели осмотреться, как из-под земли вырастает сам Курочкин:
— Рад приветствовать, господин Ванзаров!.. Честь имею, ротмистр!
Старший филер, а сам на посту. Уникальная личность. Начал службу в полиции где-то в начале девяностых, слыл любимым учеником Евстратия Медникова, знаменитого создателя русской школы филерского искусства. Начинал он рядовым филером, но быстро выдвинулся благодаря исключительной пронырливости и сообразительности. И прямо-таки звериному чутью. Фигура у него высокая и худющая, должна привлекать внимание. Но Афанасий славился умением становиться невидимкой. Как ему это удавалось, понять не могу. Помощников подбирал таких же — хватких да ловких.
Вид у Афанасия цветущий. Исключительно доволен собой. Конечно, такое дело своротил.
Ванзаров ему вместо приветствий:
— Афанасий Филимонович, а где второй пост?
Мне-то объяснять не надо, какой это дурной знак, я начальника насквозь вижу. А филер наивно говорит:
— Как и полагается: на лестничной клетке, в прямом обзоре наблюдаемой квартиры.
— Каждый метр под наблюдением?
— Можете не сомневаться.
— Буду иметь в виду ваш совет, — говорит Ванзаров. — Что Окунёв делал за последние сутки?
— Вышел прогулять, отобедал в трактире, поехал на Невский, зашел в женскую аптеку Лесневской, пробыл там полчаса и домой вернулся. Сегодня из квартиры не показывался.
— Кто у него был в гостях?
— Никто не зафиксирован. — Тут уж Курочкин начал догадываться, что эти расспросы не к добру. — Я бы сразу доложил. А что…
— Объект наблюдения Рыжая появлялась около дома?
— Никак нет… Мы…
— Объекты Ласка или Вертля?
— Я бы сразу доложил…
— Тогда, дражайший Афанасий Филимонович, как объясните, что объект наблюдения Рыжая была сегодня утром найдена около дома, завернутая в одну рогожку? Какие на этот счет у вас есть соображения?
Афанасий дар речи потерял. Искренне ему сочувствую, но могу только молча сострадать.
— Как? — Афанасий еле выдавил.
— Это я и хотел знать, — говорит Ванзаров. — Как она оказалась в таком неподобающем виде в сугробе у соседнего дома.
— Так ведь мы же… Там… Не наше… Ах ты… — Тут уж у Афанасия вылетело крепкое словцо. Никогда не слышал, чтобы он выражался. Видно, сильно допекло.
На его счастье, Родион Георгиевич запал растратил, вижу: погрустнел, чихвостить филеров желание пропало, говорит:
— Лично прошу вас, Афанасий Филимонович, утроить бдительность ваших филеров. Мы имеем дело с опасным противником. Если в ближайшие часы появится объект Вертля, задерживать немедленно. Повторяю: не вести, а брать сразу. Взять ее живой. Она может оказать сопротивление. Проинструктируйте ваших сотрудников, с кем имеют дело. Надеть на нее браслеты и глаз не спускать. Вид у нее невинный, но убила уже несколько человек…
Афанасий все это в книжечку филерскую записывает.
— Не извольте беспокоиться, выполним в точности.
— Что по ледорубам, что раздели… того… что у проруби нашли?
Курочкин на меня удивленно смотрит: как же так? Опять я маху дал. Совсем в этой суете доложить забыл. Что поделать, надо на себя грех брать.
— Содержатся в арестантской 2-го Васильевского, — говорю. Жду, что на голову мою обрушатся громы и молнии, как из Везувия на Помпеи. Заслужил.
Ванзаров подает Курочкину руку и говорит:
— Вот за это огромная благодарность! Очень вовремя. Только мы с ротмистром сначала навестим родителей госпожи Рыжей, а потом вашими приятелями займемся. Надеюсь, из участка они никуда не денутся.
Ну, как его разберешь? Словно скачешь на необъезженном коне. Никогда не знаешь, что случится в следующую минуту. Служить с таким начальником, Николай, одно удовольствие.
Горестный рассказ Толоконкина Поликарпа Семеновича, купца 2-й гильдии, что держит лавку на Васильевском острове
Ох, господин чиновник, тяжко мне все это вспоминать, сердце прямо выпрыгивает. Что тут поделать, надо так надо. С чего бы начать? Даже не знаю. Стыдно признаться, что проморгали мы с матерью. Столько забот, все для Наденьки делали, обували-одевали, холили почем зря, а вот главное упустили. И ведь до последнего дня ни о чем не догадывались. Наденька-то веселая была, вечно смеялась, носилась по дому. Мать на нее сердится, а у меня на душе все поет: такая шустрая, птичка моя.
Теперь-то я понимаю, когда все началось. Где-то в начале декабря девятьсот четвертого года Надя моя вдруг за столом заявляет… Сидим в воскресенье, обедаем, как полагается. Так вот она и заявляет: надо все отжившие представления выбросить вон, религия — только помеха свободному уму, и нет в ней никакого проку. А вот если человек сам себе будет хозяин, будет распоряжаться своей волей и совестью, как ему вздумается, перед ним такие чудеса откроются, что никакой религии за ними не угнаться. Я осерчал: ты, говорю, крещеная, православная, в церковь с нами ходишь. Что же ты такие речи разводишь? А она мне: ничего вы, папенька, не понимаете, совсем от современности отстали. Скоро не будет никаких церквей и религий, а только свобода, радость и прочие удовольствия.
Я-то, конечно, решил, дурь молодая в ней бродит, не могла моя Наденька серьезно в это верить, нахваталась где-то глупостей, вот и повторяет чужие слова, смысла не понимая. И правда: после того разговора Наденька более ничего похожего не заявляла. Только изменилась: перепады настроения у нее стали слишком сильными. То мрачная ходит, злая, словно болит у нее, ничего не ест, даже глоток воды выпить отказывается, то вдруг пляшет, песни распевает. Спрашиваю у матери: что с дочкой? А она понять не может. Говорит: девичье, кровь бурлит. Я предупредил, чтобы с дочери глаз не спускала. Да где ей углядеть.
