— Вы правильно сделали. — Элевайз была уверена, что это решение принесло старикам не меньшую пользу, чем самой Эсиллт. — Значит, она в прачечной?
— Да.
Слегка поклонившись, сестра Эмануэль бесшумно шагнула вперед и открыла перед аббатисой дверь в маленькую пристройку, где стояли вместительные каменные емкости для стирки и кувшины для холодной воды. В очаге весело полыхал огонь, над ним висел котел с горячей водой.
Сестра Эмануэль показала на фигуру, склонившуюся над корытом. Засученные рукава обнажали мускулистые руки, с усилием отстирывавшие ткань. Элевайз кивнула в знак благодарности, и сестра Эмануэль удалилась, закрыв за собой дверь.
В небольшом помещении было очень жарко. Стояло теплое утро, и разведенный огонь в сочетании с паром от кипящей воды делал пребывание здесь почти невыносимым. Эсиллт, как можно было ожидать, обливалась потом, выполняя свою работу. И — что было совсем необычно для нее — не пела.
— Здравствуй, Эсиллт, — сказала Элевайз.
Девушка вздрогнула, уронила стираемую вещь в корыто и обернулась. Было трудно прочитать выражение ее лица, но, прежде чем она изменила его и изобразила радушную улыбку, Элевайз успела заметить, что Эсиллт выглядела виноватой.
— Доброе утро, аббатиса.
Мокрой рукой она убрала с глаз волосы.
— Может быть, нам лучше выйти на свежий воздух? — предложила Элевайз.
Эсиллт слабо улыбнулась.
— Да. Здесь немного душно, правда?
— Вы усердно поработали, — сказала Элевайз, когда, выйдя из пристройки, увидела несколько только что отстиранных, вывешенных для просушки вещей.
— Да. — Эсиллт направилась к одной из скамеек, на которых обычно сидели пожилые люди, подождала, пока Элевайз усядется, и затем опустилась рядом. — Сестра Эмануэль очень мудра. Она верит, что тяжелая работа — хорошее лекарство от… ну, от того, что заставляет меня страдать.
Это было сказано без всякой жалости к себе, но с такой болью, что Элевайз мягко спросила:
— И что же это такое, Эсиллт?
Темные глаза Эсиллт устремились на аббатису.
— Я не могу рассказать вам всего, аббатиса.
— Но, Эсиллт, ты…
Эсиллт коснулась руки Элевайз.
— Аббатиса, вы хотите спросить меня, что я делала в лесу прошлой ночью? Ведь если бы я осталась здесь, в своей постели, где мне следовало быть, тогда тот бедный человек не… Я хочу сказать, я бы не увидела… того, что я видела. — Она повернулась к аббатисе, на ее лице читалось страдание. — Я сочинила для вас историю: собиралась наврать, что ходила за полевыми цветами, чтобы сделать букетики для пожилых леди, даже хотела сорвать и прихватить с собой несколько, чтобы мои слова были убедительны… — Она посмотрела на свои руки, покрасневшие и распухшие от горячей воды. — Но я поняла, что не могу. Не могу лгать вам, раз вы были так добры ко мне.
Элевайз была поражена. Она попыталась осмыслить и то, что Эсиллт только что сказала, и то, о чем она умолчала. Похоже, девушка ушла прошлой ночью в лес по каким-то причинам, о которых не готова была сообщить.
Что же, ради всего святого, это могло быть?
— Эсиллт, — наконец заговорила Элевайз, — ты не монахиня, принявшая постриг, даже не послушница. Мы просто предоставили тебе здесь работу, иначе тебе пришлось бы уйти и встретиться с опасностями внешнего мира. Но ты делаешь свое дело на совесть. Сестра Эмануэль говорит, что у тебя дар: ты знаешь, как ухаживать за стариками и больными, и она довольна тобой. Более чем довольна!
Сестра Эмануэль всегда была немного скупа на похвалы, но Элевайз, которая сама видела, как Эсиллт справляется со своими обязанностями, не собиралась жадничать.
— Я хочу сказать, что, поскольку ты не принадлежишь к святому ордену, твое положение в аббатстве несколько иное. Конечно, ты обещала сестре Эмануэль, что будешь послушной, и, естественно, мы не должны мириться с серьезными проступками, если ты их совершишь. Но если тебе захотелось отправиться ночью на прогулку в лес, мы едва ли можем остановить тебя, если только речь не идет о твоем собственном благополучии.
Эсиллт опустила голову и принялась ковырять ноготь на левой руке. Казалось, она целиком погрузилась в это занятие. Элевайз ждала, но девушка так и не ответила.
— Эсиллт? — настойчиво проговорила Элевайз.
Наконец Эсиллт подняла глаза и посмотрела на нее.
— Я видела его, аббатиса, — прошептала она. — Он был весь в крови! О Боже!
Она закрыла лицо руками.
— Не сомневаюсь, это было ужасное зрелище. — Элевайз обняла девушку за плечи; Эсиллт вся дрожала. — Лучше не бороться с этими воспоминаниями — ужасные картины все равно будут преследовать тебя какое-то время. Поверь мне, если ты попытаешься выкинуть их из памяти, ты справишься, но это займет у тебя гораздо больше времени. — Она еще сильнее прижала Эсиллт к груди. — Ты сильная. Я знаю. Ты все преодолеешь.
На краткий миг Эсиллт прильнула к аббатисе, позволив себя утешить. Но затем снова отстранилась.
Пристально глядя в глаза Элевайз, она произнесла:
— Не будьте ко мне добры, аббатиса!
— Но…
Эсиллт заплакала. Вытирая слезы, она встала, направилась к прачечной, потом обернулась, попыталась улыбнуться и сказала:
— Берегите вашу доброту для других. Как бы сильно я ни хотела принять ее, я не могу.
Улыбка исчезла.
— Я ее не стою, — шепотом добавила Эсиллт.
Она вошла внутрь и закрыла дверь.
Некоторое время Элевайз сидела в солнечных лучах, сосредоточенно размышляя. Она испытывала сильное желание немедленно позвать Эсиллт и задать ей несколько прямых вопросов.
Но принесло бы это какую-нибудь пользу?
Не лучше ли дать Эсиллт успокоиться, прийти в себя? Боже милостивый, ведь дитя, возможно, все еще не оправилось от потрясения!
Элевайз все более и более убеждалась, что знает, почему Эсиллт была в лесу и почему она не могла — и не хотела — объяснить это. Аббатиса подумала, что Эсиллт — благородная девушка. По-своему.
Вздохнув, Элевайз встала и отправилась на поиски сестры Калисты.
* * *
Немного позже, направляясь в церковь аббатства — до Часа шестого оставалось еще полчаса, и Элевайз хотела помолиться в одиночестве, — она тщетно пыталась побороть раздражение, оставшееся от разговора с сестрой Калистой.
Несмотря на все попытки аббатисы, несмотря на брошенное в лицо девушки обвинение, что она чего-то не договаривает, Калиста упрямо повторяла одно и тоже: «Пошла погулять в лес и, очарованная цветами и деревьями, потеряла счет времени».
Опустившись на колени, Элевайз тихо начала:
— Боже Всемогущий, молю, помоги мне найти истину…
Единственное, в чем Элевайз была абсолютно уверена: пока еще она не приблизилась к истине ни на йоту.
В расследовании смерти Юэна, равно как и в поисках того, кто убил Хамма, Жосс вряд ли мог ожидать от кого-либо помощи.
Юэн действительно жил со своей вечно ноющей, всем недовольной матерью до самой ее смерти. «Кончина была прямо-таки благом для этой страдалицы, — сообщил Жоссу один старик, единственный хоть сколько-нибудь полезный источник сведений, — потому как Юэн — никчемная тварь и заноза, вот что я вам скажу».
Картина получалась следующая: оболтус рос без отца, с ворчливой и не слишком умной матерью, дома старался бывать как можно реже, за свою жизнь шагу ни для кого не сделал как в прямом, так и в переносном смысле, а скудное пропитание добывал от случая к случаю браконьерством и воровством. По словам того же старика, если бы кто-то делал за него и это, сам он и пальцем не пошевелил бы.
Но вот жизнь приняла новый оборот, думал Жосс, мысленно восполняя отсутствующие сведения. Юэн объединил усилия с Хаммом Робинсоном и Сифом Миллером в рискованном предприятии и в результате лишился жизни. Как, впрочем, и Хамм. Судя по всему, не очень-то большая потеря для мира.
«Нет, ты неправ! — сурово попенял себе Жосс. — Ты думаешь в точности как шериф Пелем. А ведь Юэн мертв. Его жестоко закололи кинжалом».
Жосс сам слышал вопли несчастного и очень хорошо понимал, что это не было ни быстрой, ни безболезненной смертью.
Последними, с кем он поговорил, были два селянина, которые гнали свиней к убогим домишкам в полумиле от того места, где жила вдова Хамма. Они почти ничего не добавили к сведениям о Юэне, за исключением одного замечания: «Видать, это Сиф Миллер и укокал его; они вечно цапались».
И повторили ту постыдную мысль самого Жосса: «Поделом им обоим, и ему и Хамму Робинсону».
«Если шериф Пелем поговорит с этими двумя, — сказал себе Жосс, поблагодарив селян и повернув коня, — то Сифа завтра же вздернут на первой попавшейся виселице».
* * *
Направив коня по тропе, ведущей в лес, Жосс принялся размышлять, как ему лучше вести осмотр места преступления, и вдруг увидел всадника.
