На тоненьком блюдце было разложено домашнее печенье. Она что-то шепнула Лауре на ушко, но та, развеселившись, ответила ей довольно громко: «Потом, Елена» и Елена удалилась, а Лаура стала разливать горячий шоколад.
Хью отвлёкся и стал наблюдать за грациозными движениями девушки, которая заметила его взгляд и сказала: «Печенье тоже я пекла, у меня много талантов». Разлив шоколад по чашкам, угостив мнимого мистера Петерса, Лаура села в дальнее кресло, поджала свои стройные ножки и стала пить горячий шоколад, не участвуя в разговоре.
Хью чувствовал себя неловко, и, несмотря на то, что он готовился к «крестовому походу», ему было трудно начать беседу. Мистер Казарин тоже не торопился, он хмуро и беззастенчиво рассматривал собеседника.
— Наша газета планирует публиковать ежемесячные обзоры наиболее значимых культурных событий Германии, два обзора об обновлённой галерее искусств Берна и о молодом, но талантливом скульпторе Христиане Данцере уже вышли. Теперь руководство обратило внимание на выставку современного портрета «Лица и лики».
— Наверное, это благодаря удачному буклету, который мы разослали куда могли, — сварливо заметил Борис Казарин.
— Да, буклет получился очень яркий. Выставка ещё не завершила свою работу, если я успею дать хотя бы короткий пресс-релиз, то зрителей существенно добавится, — примирительно сообщил Хью Барбер.
— Хорошо, задавайте вопросы, только побыстрее, через полчаса у меня прогулка. Пока погода не испортилась, я бы хотел подышать свежим воздухом.
— Итак, приступим.
Хью Барбер, ступив на скользкую почву, начал расспросы об авторах, чьи работы были представлены на выставке, об особенностях современного искусства портрета, о стиле неореализм. Хью утешал себя тем, что по легенде он журналист, а не художник, и потому не должен разбираться в тонкостях терминологии, особенностях новых течений и веяний в искусстве. Борис отвечал медленно, словно диктовал текст Барберу. Через полчаса экзекуция закончилась. Борис милостиво позволил сфотографировать наброски к портрету «Ангел». Хью попрощался с художником и с большим облегчением покинул его кабинет.
Лаура проводила до двери детектива и неожиданно спросила:
— А как поживает герр Герберт Мюллер? Прошлый очерк писал о нас, художниках Мюнхена, именно он.
Хью Барбер восхвалил небеса за своё терпение и подготовку, так как перед поездкой в Мюнхен внимательно изучил биографии лучших столичных писак.
— Разве вы не знаете? — с деланным удивлением Хью спросил Лауру, — он эмигрировал в Канаду в прошлом году. Так вот…
— Очень жаль, — вздохнула Лаура. Было очень заметно, что она проверяет Хью Барбера и даже не сильно это скрывает.
— Я надеюсь, что мы ещё увидимся, — сказал Хью на прощанье.
— Да, — улыбнулась Лаура, — приходите на набережную завтра к вечеру, я буду там.
Хью с ликованием покинул дом Бориса Казарина. Непонятно, чему он был обрадован больше — удачной краже улик или приглашению на свидание.
Глава 15. Украденные дневники
Первым делом, придя в гостиничный номер, Хью созвонился с экспертом Ди Морен, которая нехотя пообещала ему помощь, но в последний раз. Он упаковал в одну коробку блокнот, футляр, стакан и упаковку салфеток, присовокупил к содержимому конверт с гонораром, так как Ди брала только наличные, и направил всё курьером в адрес Ди Морен, в судебную лабораторию Антверпена. Оставалось подождать с неделю, что вполне устраивало Хью.
Устроившись поудобнее, невзирая на урчание в животе от аппетита, который разбудили печенье и горячий шоколад, Хью начал читать записки, украденные из стола Лауры.
Профессия детектива не терпит чистоплюев. Либо ты согласен рыться в грязном белье, помойных баках, надевать парики, выдавая себя за трансвестита, обшаривать карманы пьяных подозреваемых и совершать ещё множество разных неприятных манипуляций, либо распрощайся с карьерой детектива. Чтение чужих дневников и писем Хью считал нормой и не испытывал угрызений совести.
Чем дальше Хью углублялся в текст, тем более терялся в догадках: что перед ним? Дневники девушки или литературный вымысел? Так причудливо было содержание этих записей. В итоге Хью для себя назвал их «Эссе о Казанове». Так раскрывалась новая грань таланта Юю— Лауры.
***
Наверное, мне сорок психологических лет. Где-то я читала, что это именно тот возраст, когда всё узнал о себе и окружающем мире. Мне кажется, что уже много лет мне сорок лет. В моём мире ничего не меняется и вряд ли изменится. И мне не хочется никаких изменений. Самое главное — моя жизнь протекает как бы в нескольких измерениях. В одном измерении я — доступна контакту с бабушкой, слугами и моим психиатром. Больше я ни с кем не общаюсь, так как в этом нет необходимости. В других измерениях я могу быть кем угодно. Я представляю собой кристалл, который открывается новыми и новыми гранями, он отражает сам себя и всё, что вокруг него. Но как это отразится и преломится в его гранях — этого не знает даже он сам. В других моих измерениях я могу быть Королевой Ночи и властвовать над вампирами, я могу быть отважным скалолазом и штурмовать Эверест. Я могу быть балериной с натруженными мозолистыми ступнями, в рваной пачке и запылённой хрустальной диадеме. Я могу быть кошкой, что лениво спит на ваших коленях, но иногда рвёт на полоски шелковые пледы. Об этом никогда не узнают люди, так как всё надёжно спрятано во мне. Мне не надо писать дневников, все мои судьбы я проживаю в моей голове. И это очень увлекательно, так как я могу быть счастлива всегда и повернуть сюжет в любом нужном мне направлении. Я могу управлять собой и другими. Например, бабушка — не только бабушка, но и штурман скоростного лайнера, который уже несколько лет кряду терпит крушение. Старуха не только служанка, но и великий живописец Вермейер, стоит только заглянуть в её кладовку, где беспорядочно разбросаны эскизы. Впрочем, Вермейером мне нравится быть и самой.
Я не намерена расширять круг своего общения. Люди — дикие животные, одетые в костюмы, на их лицах косметика, в руках газеты, свернутые трубочкой. А в них — железные пруты, которыми они могут проткнуть тебя насквозь как вертелом. Не стоит поворачиваться к ним спиной. Улыбайся и делай вид, что ты не замечаешь прута в газете, не видишь, как напряглись звериные мышцы их тел. Но никогда не давай зайти
