— Извольте. Знакома ли вам Надежда Толоконкина?
— Эта глупенькая купеческая дочка?
— Да, она на фото с вами левый угол пентакля держит.
— Приходила, пыталась умничать. Ужасная посредственность. А что такое?
— Вчера вечером она была у вас в гостях?
— С какой стати? Нет, конечно…
— Когда видели ее последний раз?
— Несколько дней тому. А в чем дело?
— Сегодня утром ее нашли мертвой в двух шагах от вашего дома. Она лежала в сугробе, из одежды на ней — одна рогожка.
Профессор вжался в спинку кресла:
— Это, конечно, ужасно, но я здесь при чем?
— Разве она не к вам приходила?
— Конечно, нет!
— К кому тогда?
— Да откуда мне знать! У нее свои знакомства. Вот их и ищите.
— Дамы, которые на фото с вами, ее подруги?
— Скорее всего.
— Где их найти?
— Ванзаров, я не хожу к ним в гости и не знаю их адресов! — крикнул Окунёв. — Поймете вы это или нет? Если они иногда заходят ко мне, это не значит, что я посвящен в подробности их личной жизни.
— Как их зовут?
— Я называю их Марианна и Елена. Достаточно?
— Назовите их фамилии.
— Иванова и Петрова. Устраивает?
Ванзаров кивнул:
— На каких интересах строится ваша дружба с этими дамами?
— Да что же это! Они мои ученицы. Мы беседуем о литературе и вреде религии. Надеюсь, это не запрещено? На этом пытка закончена?
— Еще немного. Прошу вас назвать настоящее имя и фамилию Ивана Наливайного.
Профессор схватился за голову:
— Да сколько же повторять! Я рассказал вам все, что знаю. Я к Ивану в паспорт не заглядывал. Все, у меня кончилось терпение! Уходите, оставьте меня в покое! Мне очень жаль погибшую девочку, но еще больше мне жаль своего здоровья и нервов. Прошу вас выйти вон!
Поклонившись учителю, Ванзаров оставил негостеприимную квартиру.
Конспект лекций полковника жандармского корпуса Герасимова Александра Васильевича, начальника петербургского Охранного отделения в отставке
Вызвав ротмистра Владимира Модля, одного из самых толковых моих людей, я отдал распоряжение задействовать все силы Охранного отделения, а также привлечь дополнительно свободных сотрудников для розыска особо опасного преступника. Я не стал уточнять, что преступник — мой агент.
Мне требовалось сосредоточиться, чтобы составить записку о положении в рабочей среде. Но мысли все время возвращались к ситуации с агентом. Что еще можно сделать, чтобы поймать Шмеля как можно скорее? Кто занимается делами о двух смертях? Конечно же, сыскная полиция. У них там имеется толковый сотрудник, который может быть полезен в нынешнем положении. Я уже собрался искать в справочнике номер сыскной, как ожил мой телефонный аппарат.
Вам может показаться странным, господа офицеры, но в то время прямой номер начальника Охранного отделения (как сейчас помню: № 95) можно было найти в «Справочной книжке градоначальства», продававшейся в любом книжном магазине Петербурга. Фактически мне мог телефонировать кто угодно. Только никому это не приходило в голову. Время было такое: в чем-то глубоко простодушное. Жаль, что все вскоре кончилось.
Я машинально взял трубку и ответил.
— Полковник, не дождались меня? Как жаль! — сказал хорошо знакомый голос.
— Где вы? Советую вам немедленно явиться ко мне…
Конечно, это была грубейшая ошибка. Я не совладал с неожиданностью и ляпнул глупость: агентам категорически запрещалось появляться в Охранном отделении. Я быстро поправился:
— Иначе вынужден буду применить особые меры…
— Дорогой Александр Васильевич, «иначе» не будет, — проворковал Шмель своим волнующим голоском. — Не пытайтесь меня найти. Это в ваших интересах. Вы же не хотите получить в столице империи невообразимый хаос? Надеюсь, мы друг друга поняли… Прощайте, мой славный полковник!
Я повесил трубку на рычаг и позволил себе возмутительный поступок: саданул по столу так, что подскочило мраморное пресс-папье. Это выходило за всякие границы. Чтобы агент бросил открытый вызов всему Охранному отделению в моем лице? Такого просто не могло быть. Ради чего Шмель пошел на безумный риск?
Вероятный ответ сильно тревожил меня.
Стенограмма воспоминаний Аполлона Григорьевича Лебедева (в представлении не нуждается)
Николя, вы хуже любой пиявки. Ну разве можно так мучить пожилого великого криминалиста? Я же светоч науки, честь и совесть всего Департамента, и все такое, а вы за мной ходите и канючите. Нет бы так Ванзарова донимать. Так ведь кишка тонка! Все мне, старику, достается. Ладно, так уж и быть, любознательный и непутевый друг. Утолю вашу жажду знаний. Насколько сам владею фактами. Меня точно так же за нос водил наш обожаемый друг.
В деле том было много забавных моментов. Вам, Николя, трудно поверить, но тогда я прямо загорелся волнующей идейкой про эту индийскую заразу. Никак она у меня из головы не выходила, пока не докопался до кое-каких фактов. А как наткнулся на важные сведения, сразу бегом сами знаете к кому. Влетаю к нему в сыскную, разгоряченный, как девица перед свиданием. Дверь у меня сама собой отлетает, и вижу, что наш друг счастливо избежал легкого удара по лбу. Ему бы на пользу пошло. Нет чтобы поблагодарить, так смотрит на меня с осуждением.
Я ему с порога:
— Попался, Ванзаров!
Он так печально спрашивает:
— Будете пугать сомой?
И откуда только догадался? Ну, ничего. Сюрприз подпорчен, но не испорчен, как кто-то говорил. Я ему:
— Буду, еще как буду… Жаль, что записная книжка Окунёва утонула.
— Откуда узнали?
— Встретил сейчас Железного Ротмистра, — говорю, — которого бегать заставляете, как савраску. Вы потеряли, а вот я разыскал!
И верчу у него перед носом книжечкой в осьмушку. Другой бы ради приличия сделал вид, что удивлен, а этот прямо и рубанул:
— Эту книжку последние два года я вижу у вас то в одном, то в другом кармане.
Такой наблюдательный — беда.
— Все равно разыскал кое-что важное, — говорю.
И показываю потертую брошюру в голубой обложке. Не какая-нибудь дрянь, а одесское издание 1883 года магистерской диссертации тогда еще малоизвестного Дмитрия Овсянико-Куликовского. Называется «Опыт изучения вакхических культов индоевропейской древности» и посвящена изучению божества Сомы. Вываливаю столь интересные факты, а у него на лице хоть бы лучик радости или благодарности.
— Господин Овсянико-Куликовский столько всякой ерунды написал, что в библиотеках не помещается.
Тут уж я вскипел:
— Да как вы не понимаете! Слушайте: «Проникая в человека, оно приводит в священный трепет все силы души его, и человек чувствует, что какое-то божество — мощное и властное — вселилось в него, он теперь ощущает в себе необычайный прилив сил, он мнит себя причастным к божественной субстанции!» Вот какие ощущения дает сома!
Он мне эдак равнодушно:
— Вы же сказали, что сома — это божество?
Нет, ну каков! Я чуть не задохнулся от злости! Но сдерживаюсь:
— Напиток и божество — одно и то же! Важно вот что: сома дает ощущение неограниченных сил, она дарит чудодейственную мощь. В таком состоянии человек может сделать все, что угодно.
— Этому есть доказательства? — опять эдак равнодушно.
— Извольте! — немного кричу. — Вот: «…Мы имеем дело не с простым, но религиозным опьянением, в экстазе которого человек мнит себя всемогущим чародеем»! Как вам?
Знаете, что ответил мне Ванзаров? А вот что:
— И это все? Благодарю. Я пойду.
Ах ты, думаю… Ну, неважно, что я подумал, в сердцах был. Раскрываю книжечку записную, цитирую:
Прозорливый, преславный,
Продли нам срок нашей жизни, о сома!
Славный напиток дает избавленье,
Суставы крепит, как ремни — повозку.
Сома-царь милостив нам на счастье:
Мы твои по обету, знай об этом!
Признаться, Николя, малость разгорячился. Ванзаров меня под локоть хватает и тащит на улицу. Но не на того напал! Продолжаю:
Прочь отошли те недуги-болезни
Дурманящие — затряслись от страха:
Это мощный сома до нас добрался,
Мы пришли туда, где жизнь продлевают.
Ты, сома, нас подкрепляешь повсюду,
Солнце стяжаешь; взойди, мужезритель![22]
Тут уж прохожие на нас стали оборачиваться. Ванзаров говорит:
— Уговорили: сома — полезная вещь. Прелюдия окончена. Выкладывайте туза.
О, прозорливый жулик! Опять угадал. Не знаю уж как. Столько сил, и все напрасно, весь эффект насмарку. Приходится терпеть. На что не пойдешь ради пользы дела.
— Мы едем к человеку, который знает про сому все. Я договорился о встрече. Поверьте, это было непросто.
— Очередной барон-мистик-картежник? — он мне. — Сердечно признателен, очень ценю вашу заботу, но в другой раз, сейчас не могу.
