Евкарпий стал подавать признаки жизни, зашевелился, сел на полу, мутными глазами глядя на Соколова и, видимо, безуспешно пытаясь припомнить случившееся.
Женщина оставила Соколова, села на пол рядом с мужем, сквозь всхлипы взмолилась:
— Слышь, расскажи их превосходительству все, не таись, ирод проклятый! Сердца уже не хватает, извела-ася я вся-я…
Соколов вновь сел на стул. Выждал, когда рыдания и всхлипывания женщины чуть стихли, с сочувствием произнес:
— Евкарпий, а твоя жена права. Лучше все расскажи, я к тебе тогда со снисхождением отнесусь. Граф Соколов никого не обманывал. Ну?
Евкарпий оттолкнул бабу. Цепляясь за стоявшую рядом кровать, поднялся на ноги. Подошел к столу, налил стакан водки, единым махом опрокинул его в глотку. Лишь затем оторопело взглянул на сыщика, покрутил головой.
— Уже сам Соколов за меня принялся! — Помолчал, скрипнул зубами. — И чего же мне теперь будет?
Соколов похлопал его по спине:
— Ну, фитюк, ты совсем глупый дурак! Куда ж против меня драться лезешь? Ты меня больше не огорчай! А то ненароком оторву тебе башку. Выкладывай, как дело было.
Женщина с мольбой протянула руки к Соколову:
— Ваше благородие, какой день я Карпуше твержу: иди в сыскную, расскажи все как на духу. Начальники умные там сидят, поймут. Что делать, коли уж так вышло. — С ненавистью стукнула мужа кулаком по спине: — Ан нет, уперся бык племенной, хоть кол ему на голове теши.
НевоздержанныйСоколов с мягкостью в голосе вновь обратился к Евкарпию:
— Твоя баба оказалась умней тебя, дурака. Если я дело принялся распутывать, то до самого корня все равно раскопаю. Сам скажешь, поможешь мне — и я за тебя словечко замолвлю где нужно.
Баба перестала всхлипывать, с необычной яростью крикнула:
— Только одно ему подавай… По три раза на дню, хоть и в постный день. Греховодник! Вся порода у них такая упорная! Из-за срамного дела все и случилось! — Снова заплакала, теперь уже потише. — А чего, дурака, дожидать? Сама все расскажу. Вы, господин полицейский, зачтите ему это. Ведь вся беда из-за меня и случилась.
— Зачту, если врать не станешь!
Баба махнула горестно рукой:
— Уж теперя все, отовралися! Господь нас за все и наказывает. День был пятничный, постный. На дворе стужа лютая. А тут я из лавки иду, в сумке снедь разная, чекушку с белой головкой купила за шесть копеек. Гляжу, на посту, что на углу Волхонки, мой Карпуша с ноги на ногу переминается, совсем иззяб. Пожалела мужика своего, возьми да ляпни: приходи, мол, рюмку тебе налью, капусткой похрустишь кислой да опять на пост побежишь. А мой Карпуша головой в башлыке мотает: мол, прав нет таких с посту сбегать. А я ему по-бабьи, неразумно: да на минут один, и опять топать взад-вперед будешь.
Евкарпий замотал головой:
— Господин полковник, не слухайте, чего Матвеевна несет. Это я один виноват, один и отвечать буду.
Вновь заголосила баба, мужа облапила:
— Куды ниточка, туды иголочка. Я, Карпуша, за тобой в Сибирь этапом поплету-у-усь…
Соколов подбодрил:
— Евкарпий, рассказывай толком.
— Ушла моя Матвеевна домой, а я и думаю: может, дескать, и впрямь рюмку водки перекувыркнуть? За три минуты ничего страшного не стрясется. Уж мороз очень досаждает. Дело к вечеру подошло, сумрак упал, пешеход — и того почти нет, все по домам разбежались. Ну и отважился, побежал домой.
— Карпуша, ты скажи, не забудь, кого встретил!
— Обязательно! Гляжу, а возле нашего подъезда неизвестный мне господин переминается, по сторонам оглядывается, будто кого ждет. «Ну и пусть себе ждет!» — это я так подумал, а сам в подъезд заскочил. А в подъезде еще двое мужчин, прилично одеты, тоже ошиваются, а рядом, к стене привалив, ковер большого размера. — Евкарпий поднял руку над головой. — Я этих господ не знаю, вежливо спрашиваю:
— Чего, милостивые государи, в нашем подъезде прохлаждаетесь?
Один из них, в шапочке пирожком и с черненькими усиками под носом, с готовностью отвечает:
— Ожидаем квартиранта Александрова из третьей квартиры. Изволила его супруга нынче редкой работы антикварный ковер персидский в нашем магазине на Солянке приобрести. Приказала доставить, сказала, муж в начале пятого придет, а сама она на репетиции в опере господина Зимина.
Спрашиваю:
— А почему супруге или служанке не отдадите?
— Никого нету там! Мы уже в звонок гремели.
Прикинул я: все совпадает. По этой причине успокоился и позволил:
— Ждите себе ради удовольствия и пользы дела. Господин прокурор точно приходит в пятом часу.
Сказал я так и к себе вниз побег. Чего, думаю, напрасно время здесь тратить? Вот коли бы из квартиры уносили предметы, тогда следует обязательно проверить. А так — пустые хлопоты.
Супруга, с интересом слушавшая рассказ, встряла в разговор:
— Вижу, мой Карпуша прибег, я ему сальца шматочек вот такой отрезала, — показала на мизинце, — капустку маслом полила, а чарку водки он сам наполнил. Тут бы и идти на пост, да…
Евкарпий густо покраснел, торопливо перебил жену:
— Ты, Матвеевна, не лезь! Я сам…
Соколов понял, что городовой что-то хочет скрыть.
Счастливая находкаСыщик строго сказал:
— Евкарпий, помолчи пока. Когда я тебе приказывал, ты как в рот словно воды набрал, а теперь перебиваешь. Говори, Матвеевна!
— Чего уж скрывать, раз стыд произошел! — горячо затараторила женщина. — Карпуше на службу бы бежать, на углу прохаживаться, тогда бы и все ладно было. А он, бык племенной, прости, Господи, по мужскому делу на меня полез. Я ему резон: «Нынче день постный, пятничный, нельзя блудом заниматься, и так утром согрешили. Кыш!» Да разве его остановишь, когда он весь распалится! Пока чего, глянула я в окно, а там три мужика громадный ковер на сани кладут. Да быстро так, спешат. Кричу своему: «Карпуша, гляди, уезжают эти, про кого рассказывал мне».
— Помолчи, помело! — прикрикнул Евкарпий. — Я, господин полковник, в окно нечайно взглянул, и сердце у меня — вот так! — ходуном пошло. Эти самые, что ковер будто отдать хотели, суют теперь его в пошевни. Я ведь страсть какой приметливый.
В разговор вновь встряла Матвеевна:
— Ты скажи господину полицейскому, ну, про толщину… Забыл, что ль?
В голосе рассказчика зазвучали хвастливые нотки.
— Как же, гляжу, ковер стал какой-то толстый, словно в него что завернуть успели. К тому ж концы неровно скручены. Понимаю: торопились, когда закатывали. А чего честному человеку торопиться? Эх, думаю, дело керосином пахнет. Украли чего-то, охмурялы бессовестные, мурзики каторжные. Хотел я на мороз выскочить, крикнуть, стой, мол, дать знать постовому городовому. Как раз Василий Казовой стоял. А куда мне? Я, извиняйте, без исподнего. — Помолчал, повздыхал. — А уж когда шум начался, я и сообразил: то революционеры прокурора Александрова дожидались, его в ковер завернули и украли. Где он теперь?
— Ты бы, дурья башка, сразу все и рассказал сыскарям!
— Как расскажешь, когда с поста ушел, дома водку пил, с бабой в постный день лежал, а тут шантрапа под носом действовала. Это меня со службы вмиг высвистели бы — без выходного пособия.
— Давно служишь в полиции?
— Без малого десять лет… — Евкарпий горестно взмахнул рукой. — На Пасху как раз в первый разряд переводят. Отсутствовал всего ничего, а вышел — карамболь с краковяком. И делать ничего другого не умею, а тут квартирного довольствия годового — сорок рублей, дрова казенные и четыреста двадцать рубликов-с жалованья. — Вздохнул. — Остальное я сам зарабатываю. — Повернулся к жене: — Матвеевна, собери мне чего для тюрьмы.
Соколов надел шубу, строго произнес:
— Я тебя, Евкарпий, в тюрьму брать не буду. Понадобишься — пришлю за тобой.
Жена Евкарпия схватила руку Соколова и осыпала поцелуями:
— Спасибочки, что в тюрьму не взяли! Карпуша только насчет бабьей плоти невоздержанный, а так он хороший, исправится…
Сыщик отвесил подзатыльник Евкарпию и направился к двери. Тот, счастливый исходом дела, вдруг воскликнул:
— Ваше превосходительство, тут у меня кое-что… Обнаружил после этих господ, на ступеньках в подъезде лежало. — Евкарпий полез в кладовку, где хранилась разная хозяйственная утварь — метлы, щетка, какие-то тряпки.
Повозившись, он вытащил стеклянную, плотно закупоренную банку, вытащил оттуда полотенце и завернутую в него губку, протянул все это Соколову:
— Воняет гадостью! А я все забывал дать своей бабе, чтоб простирала. Руки вытирать самый раз.
Соколов втянул воздух и понял: губка и полотенце смочены эфиром, который употребляется для наркоза.
— Молодец, Евкарпий! Положи обратно в банку, закупорь, я с собой возьму.
Сыщик пожал руки хозяевам и удалился.
