— И ничем другим.
— Так давайте найдем ее, в самом деле. Хотя результат мне заранее известен.
— Тогда не мешайте мастерам своего дела делать свое дело.
— Ни в коем случае, — Ванзаров говорит, — берите на себя спальню, а я кухней займусь. Как ваша сома может выглядеть?
— Да откуда мне знать! Что-то жидкое в чем-то стеклянном.
На том и разошлись.
Пошел я в спальню. Обыск — дело трудное. Особенно если нельзя следы оставлять. Заглянул в шкаф платяной, тумбочку обыскал, кровать обшарил, даже под ковер заглянул и подоконник осмотрел. Снадобий сколько угодно: Окунёв и сердечком страдал, и печень у него пошаливает. Во все банки залез. Ничего подозрительно. Обычные домашние лекарства.
Выхожу в гостиную. Ванзаров уже ждет. Спрашиваю, что на кухне интересного. Говорит: кухня девственно чиста. На массивной плите ни пятнышка. Крышка самовара белая от пыли. Ни вязанки дров, ни даже засохшей корочки хлеба. На полках буфета груды тарелок и пустых кастрюль. Ножи и вилки горкой в серебряной корзинке для сладостей. В нижних секциях кухонная утварь, которой не пользовались давно. Ни банки с сахаром или мукой, ни щепотки соли или спичек. Очевидно, профессор готовить не очень любил. Ничего похожего на загадочный эликсир не попалось. Давайте займемся гостиной. Время истекает, а силы околоточного не беспредельны. Окунёв ему уже весь букварь переписал наверняка.
Гостиная, как видно, служила и столовой: квадратная комната с круглым столом посередине. Пыльная, неприбранная, в общем — берлога одинокого старика. Четыре мягких стула вокруг стола, небольшой диванчик и две консоли, забитые папками с рукописями. Еще имелся вместительный буфет. У профессора явная страсть к массивной мебели. Чтобы тут что-то найти, часа три надо, не меньше.
Ванзаров распахивает створку буфета и говорит:
— Посмотрите на это…
Заглядываю: пылятся чашки, бокалы. В нижней части стопка накрахмаленных скатертей.
— И что такого? — спрашиваю.
Он на скатерти указывает:
— Ничего не напоминает?
Приглядываюсь — мать честная! Так ведь это ж…
— Рад, что узнали, — говорит Ванзаров. — Как раз одной не хватает. Ошибки быть не может?
Я взял верхнюю, потер, растянул на свет, узор, вышитый красными нитками, изучил и говорю:
— На сто процентов скажу после анализа, но на девяносто восемь могу сейчас: одна и та же домотканка…. Ай да профессор, ай да сукин сын! Значит, он купеческую дочку в эту тряпку замотал. Ну все, теперь попался. Джуранский страшно обрадуется.
— Я бы предпочел не спешить с выводами, — заявляет он мне эдак равнодушно и скатерть на место кладет.
— Разве эта улика не выдает его с ног до головы?
— Ничего не выдает. Скорее наоборот. Если, конечно, оба филера не спали как убитые.
— Ну, не знаю, чего вам надо. После такой находки профессору одна дорога: писать признательные показания.
— Я потом вам объясню. Мы здесь, чтобы найти вашу сому.
Что с этим жуликом делать? Пошли в кабинет.
Там еще хуже. Сплошь книжные шкафы, забитые под самый потолок книгами. Стол рабочий завален бумагами. Ванзаров мне:
— Вы тут поищите, а я пока снимки изучу.
И действительно: руки за спину заложил и давай картинки рассматривать. А мне — все самое тяжелое. Я, конечно, понял, что время зря теряем. Так, для очистки совести, прошелся мимо шкафов. И недели не хватит, чтобы все разобрать. А свернуть на пол, как это у нас при обысках любят делать, нельзя. Хозяин заметит беспорядок. Надоело мне это бесполезное занятие, говорю:
— Если желаете все перерыть, милости прошу.
Ванзаров оторвался от фотографий, подходит к стеллажам, осматривается и говорит:
— Не замечаете определенный порядок?
— Замечаю, что у нас осталось не более четверти часа.
— Порядок есть. Смотрите: верхние полки все по древнегреческой литературе. Далее — оккультизм и магия. Ниже собраны труды по мифологии, религии и верованиям народов мира. Потом — вся латынь. Вижу корешки с арабской вязью и орнаментами хинди. Далее — Англия, затем Германия, ниже Франция, а в самом низу русские классики. Ничего не удивляет?
— Удивляет. Как он в такой грязище живет. А еще профессор.
— Мы считаем, что профессор изобрел сому. Но у него нет книг по химии или ботанике. Или по алхимии, хоть «Tresor de Philophie, ou original de Desir Desire»[23] Николя Фламеля и «De Alchimia» Альберта Великого. Но ведь их нет. Как же эликсир изобретал?
— Большой талант, — говорю. — Дошел до всего своим умом.
— Что это там стоит? — показывает на нижнюю полку.
Ну, стоит. Большой корешок, на котором готическим шрифтом красуется «Faust». Ванзаров наклоняется, вытащил томик и давай его листать. Нашел время! Я уже нервничать стал. А ему хоть бы что. Раскрыл книгу на гравюре первого появления Мефистофеля: коварный искуситель предлагал Фаусту все богатства мира за его душу.
Аккуратно намекаю:
— Публичная библиотека еще открыта, можете успеть.
Он шутку пропускает, заглядывает в щель между книгами и зовет меня. Наклоняюсь, присматриваюсь, и от удивления даже словечко крепкое вырвалось. Ну Ванзаров! Ну умница!
— Это не то, что вы сказали, — он мне заявляет, — а потайная дверца. Давайте аккуратно вынем ближайшие тома.
Вынули мы их рядком, чтобы не перепутать. Действительно — дверца. Явно от потайного сейфа. Металлический круг с пятью колесиками кодового замка. На каждом делении — латинские буквы.
— Вот это профессор, — говорю. — Мало того, что сейф устроил, еще и затейливый рисунок изобразил.
— Что-то часто пентакли попадаются… — он мне. А сам к замку присматривается.
— Вы про пентакли теперь все знаете благодаря старому доброму фон Шуттенбаху. Вам и карты в руки.
— Была бы охота голову всякой глупостью забивать. Особенно кашей из имен ангелов, мистических планет и еврейских букв на концах лучей.
— Тогда отложим на другой раз. Околоточный профессора еще раз вызовет, а мы вернемся или с бароном, или со слесарем. Один из них сейф точно вскроет.
— Одна попытка, — говорит Ванзаров. Набирает на колесиках буквы, дергает ручку и… сейф открывается.
— Просто волшебник! — восторгаюсь. — Как шифр угадали?
— Слово из пяти букв…
— Водка?
— Окунёв считает себя сверхчеловеком, Фаустом.
— Неужели «гений»?
— Нет, все проще: Faust.
Даже обидно, как же сам не догадался. Все же очевидно. А между тем времени совсем не осталось. Профессор наверняка уже на пороге участка с околоточным лается. Беру на себя почетную миссию, засовываю руку в темноту, шарю и вытаскиваю какую-то книжонку. Смотрим на свет: нелегальное издание «Катехизиса революционера» Нечаева. Всего-навсего запрещенная литература. На первой странице дарственная надпись: «С вечной любовью от всего сердца. Будь достоин великой свободы! Твоя В.». И никакой сомы. Что ты будешь делать! Я, конечно, расстроился. А Ванзаров доволен. Ничего не объясняет, только хитро усы топорщит.
Прибрали мы за собой следы, а тут вдруг дверной колокольчик звякнул. Кто бы это мог быть? Не Окунёв же к себе звонит. На лестнице остался филер, мимо которого не проскользнешь. Честно говоря, стало не по себе: застукают в чужой квартире, потом беды не оберешься. Этому-то все равно, а моя репутация не железная. Что тут предпринять?
А колокольчик зашелся как ненормальный, чуть со шнурка не слетает. Подходим на цыпочках к двери, Ванзаров спрашивает:
— Кто там?
Из-за створки голос раздается:
— Господин Ванзаров, срочное сообщение!
Открыли. На пороге — Ерохин:
— Господин Джуранский прислал городового. Велел передать: телефонировали из ресторана «Медведь» — американец появился…
Сразу понял: вечер будет долгим. И хорошо. Хоть какое развлечение в однообразной скуке наших дней…
Папка № 19
Сведения о событиях того вечера крайне противоречивы. Воспоминания Джуранского не соответствуют рассказам Аполлона Григорьевича. Поэтому мне пришлось восстанавливать цепь происшествий, опираясь на собственное чутье и опыт.
Когда Ванзаров с Лебедевым добрались до ресторана, оркестр играл вальс, в зале пили за победу русского оружия и оплакивали пропавшую жизнь, предчувствуя скорое прощание с вишневыми садами. А за крайним столиком сидел мрачный Джуранский. Он доложил, что американец находится в пятом номере, дамы при нем не имеется. Ванзаров распорядился: как только появится одна из знакомых персон, постараться перекрыть выход и дать знать ему. Ротмистр пообещал, что деваться ей некуда, на входе дежурят два проверенных филера. Ловушка готова.
Попросив Лебедева обождать, Ванзаров постучал в кабинет. Ему разрешили войти.
Отдельный кабинет был оформлен в русском стиле, посередине большой стол, люстра и бра. Американец сидел с бокалом воды. Узнать его было трудно. Лицо посерело, глаза слезились, он держался за живот, словно получил удар ножом.
