Лазе стоит на вершине невысокого холма и хорошо укреплен. Войдя в город через северные ворота, называемые вратами Святого Поликарпа, вы вскоре достигнете собора Святого Поликарпа. Это старая церковь, совсем небольшая и скромная. Церковные палаты рядом с ней, возведенные позднее, украшены более затейливо. Дворец епископа был когда-то гостевым домом общины каноников, еще до того, как Папа Бонифаций XIII учредил епархии Памье и Лазе в 1295 году. С тех пор здание подвергалось перестройке (по крайней мере, так говорят), и теперь там больше комнат, чем может понадобиться даже архиепископу. Это несомненно самое красивое здание в Лазе.
Перед собором, в месте пересечения пяти дорог, располагается многолюдный рынок. Здесь можно найти вино, сукно, скотину, дерево, рыбу, посуду, попоны и другой товар. Посреди площади стоит каменный крест, возвышаясь над неглубокой ямой, покрытой настилом, наподобие грота, которая принадлежит каноникам общины Святого Поликарпа. Говорят, что давным-давно, когда города еще не было, в этой пещере пятьдесят лет обитал один отшельник, никогда не выбиравшийся наружу (и даже не выпрямлявшийся во весь рост, судя по размерам ямы), и что он предрек основание Лазе. Имя ему было Галам, и хотя он и не причислен к лику святых, его пещеру местные жители доселе почитают как святыню. Люди приносят и оставляют здесь дары для каноников — иногда деньги, чаще хлеб или овощи, сверток ткани, пару туфель. Сбор даров происходит ежедневно на закате солнца.
Вину за то, что в последнее время поток даров совсем оскудел, возлагают на Святую палату, ибо ее обвиняют во всех несчастьях, случающихся в наших местах.
Двигаясь от рынка по улице Галама, вы увидите замок Конталь. Некогда семейное гнездо графов Лазе (чей род угас, впав в пагубную ересь), замок служит резиденцией королевскому сенешалю[12] Роже Дескалькану. Лет четырнадцать тому назад, когда король Филипп посещал сей край, он почивал в комнате, где сейчас спит Роже, — о чем сам Роже не преминет вам сообщить. Ежемесячные судебные разбирательства, на которых он обычно председательствует, также проводятся в замке, а две из его башен служат тюрьмой. Городской гарнизон размещается в казармах и в сторожке.
Обитель братьев проповедников находится к востоку от замка. Как один из старейших доминиканских монастырей, она не раз принимала святого Доминика, который одарил ее скромным набором хлебных крошек и ветхих одеяний, бережно хранимым в здании обители. Здесь живут двадцать восемь монахов, а также семнадцать братьев мирян и двенадцать послушников. В библиотеке у нас сто семьдесят две книги, четырнадцать из них разными путями попали туда благодаря отцу Жаку Вакье. Согласно высокочтимому Гумберту Романскому, посвятившему свой труд жизнеописанию отцов церкви, именно в Лазе некий брат Бенедикт, претерпевая невыносимые муки от семи крылатых бесов, которые немилосердно его истязали, покрыв все его тело гнойниками и наполнив ноздри смрадом, лишился рассудка, так что его приковали цепями к стене, дабы он не смог нанести вреда остальным братьям. Когда святой Доминик изгнал этих демонов, их повелитель явился во плоти — приняв обличье черной ящерицы — и хулил Господа, пока не был сражен силой общей молитвы.
К счастью, ничего подобного здесь больше не случается.
Обитель расположена в двух шагах от зданий Святой палаты. Однако, когда я провожал туда отца Августина, меня четыре раза поприветствовали знакомые горожане — перчаточник, судебный пристав, трактирщик и одна благочестивая матрона. Причем каждый раз мой спутник удивленно косился на меня.
— Разве вы не говорили мне, — сказал он наконец, — о враждебном отношении к Святой палате жителей города?
— Боюсь, что это так.
— И все же они, кажется, видят в вас друга.
Я засмеялся:
— Отец мой, на их месте я бы тоже постарался завести дружбу с местным инквизитором.
Мой ответ, казалось, удовлетворил его, хотя объяснение не было вполне правдивым. На самом деле сам я изо всех сил старался ладить с обитателями Лазе, ибо для того, чтобы составить себе четкое представление о родственных, дружеских и деловых связях между горожанами, равно как и о разъединяющей их вражде, необходимо общаться с ними. Уверяю вас, что вы сможете глубже проникнуть в сердечные тайны женщины, перекинувшись парой слов с ее горничной или соседом, чем допрашивая ее на дыбе (чего мне — благодарение Господу — пока не доводилось делать). Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков: итак, будьте мудры, как змии, и просты, как голуби[13]. Эти слова — суть первая заповедь не только проповедника, но также и инквизитора.
Я всегда говорил, что хороший инквизитор не задает свидетелю много вопросов. Хороший инквизитор заранее знает все ответы. И ответы берутся не из размышлений о божественном величии Христа.
— Ну вот и тюрьма, — объявил я, когда мы достигли городской стены. Ибо в Лазе, равно как и в Каркассоне, обвиняемых в ереси содержат в одной из башен, украшающих крепостную стену, словно драгоценные камни ожерелье. — К счастью, наши палаты нарочно построены вплотную к тюрьме, что позволяет нам легко и быстро перемещаться между двумя зданиями.
— Удачное расположение, — задумчиво согласился отец Августин.
— Обстановка здесь не столь богатая, как в Тулузе, — добавил я, зная, что некоторое время он работал с Бернаром Ги, которому выделили дом возле Нарбоннского замка, подаренный ордену Петром Селлой. — Мы не можем похвастаться трапезной или парадным залом, как Каркассон. У нас есть конюшни, но нет лошадей. Работников всего несколько человек.
— Лучше немногое при страхе Господнем[14], — пробормотал отец Августин.
Затем я показал ему устройство конюшен: они были вырублены в пологом склоне холма, так что большие деревянные двери, запиравшиеся изнутри на засов, открывались на улицу, проходящую ниже дороги, на которой располагался главный вход. В сущности, хотя здание имело три яруса — нижним служили конюшни, — с северной стороны оно казалось двухэтажным и лепилось к тюремной башне, точно ягненок, жмущийся к матери.
Но, быть может, не следует уподоблять здание Святой палаты ягненку, твари слабой и боязливой. Хранилище многих важных тайн, оно, как и тюрьма по соседству, было надежно укреплено толстыми каменными стенами с тремя узкими щелями бойниц. Ширина и высота главной двери едва позволяла протиснуться внутрь человеку среднего телосложения. Как и двери конюшен, она запиралась на засов изнутри. Однако в то утро мы столкнулись с выходящим из здания Раймоном Донатом, так что стучать нам не пришлось.
— О, Раймон Донат! — сказал я. — Разрешите представить вам отца Августина Дюэза. Отец мой, это наш нотарий, все силы отдающий исполнению наших особых поручений. На протяжении восьми лет он является верным слугой Святой палаты.
Раймон Донат оторопел. Я догадался, что он вышел, чтобы опорожнить мочевой пузырь (ибо его руки судорожно теребили одежду), и не ожидал встретить на пороге нашего нового инквизитора. Тем не менее он быстро овладел собой и отвесил низкий поклон.
— Ваш приезд делает нам честь, отец мой. Сердце мое преисполняется радостью.
Отец Августин заморгал и пробормотал благословение. Его, казалось, несколько удивила эта излишняя, если не сказать напыщенная, вежливость. Таков, однако, был Раймон: он неизменно впадал в крайности, так что слова его были подобны манне небесной либо молоту, сокрушающему камни. В течение дня он не раз переходил от мрачности к веселью и обратно. Он был вспыльчив и резок, шумлив (когда пребывал в духе), прожорлив и похотлив как козел (чья кровь так горяча, что плавит алмазы). Человек низкого происхождения, он весьма гордился своим образованием. Кроме того, был щеголем и любил похваляться своими виноградниками.
Но все эти мелкие недостатки искупались в нем мастерским владением языком права и удивительной беглостью письма. Никогда за все время моих странствий не встречал я нотария, который мог бы с такой быстротой записывать человеческую речь. Говорящий не успеет еще закончить предложения, а оно уж на бумаге.
Дабы завершить его портрет (что Цицерон назвал бы effictio[15]), я скажу, что лет он имел около сорока, роста был среднего и телом плотен, но не тучен, с красным лицом и густыми волосами, черными, как третий конь Апокалипсиса. У него были великолепные зубы, кои он всегда охотно показывал, и теперь так свирепо просиял, глядя на отца Августина, что тот, как мне показалось, даже несколько растерялся.
Желая прервать неловкое молчание, я объяснил, что Раймон Донат ведает записями всех инквизиционных дел и хранятся они наверху.
— Ах да! — воскликнул отец Августин, внезапно оживившись, и с удивительной прытью ринулся внутрь. — Да. Реестры. Я хочу поговорить с вами о реестрах.
