– На что нам фуражка? – заныл было сиплый, но Борис достал из кармана шелковый шнурок покойного Вэнса и примотал рукав нищего к своей руке.
– Не хочешь фуражку – не бери, – покладисто согласился он, показав как будто случайно широкий немецкий нож.
Это решило дело – нищие безропотно поковыляли рядом. Идти до лавки Костаропулуса было далеко – ночью Борис все равно не нашел бы ее. Наконец дошли. Лавка по раннему времени была еще закрыта. Борис поверил на слово своим новым знакомцам, развязал шнурок и без слова снял с себя английский френч, вытащив предварительно все из карманов. Взамен сиплый протянул ему свою старую робу.
Борис не хотел появляться в лавке в английской военной форме – неизвестно, как отнесутся контрабандисты к английскому офицеру, вернее, известно как – плохо.
Нищие юркнули в переулок и растворились. Борис тихонько стукнул в окошко. Выглянул заспанный грек и сделал вид, что не понимает русскую речь. Однако он, несомненно, отреагировал на имя Спиридон, пролопотав что-то, и махнул рукой в сторону моря.
Борис спустился к берегу моря и сел, глядя на волны. Там, в пяти днях плавания, Феодосия. Ему нужно туда.
– Здравствуй, гаспадин хороший! – окликнул его знакомый голос.
– Спиридон! – Борис вскочил на ноги. – Ты когда отплываешь? Меня возьми с собой.
– С отплытием пока неясно, – нахмурился Спиридон. – Команды не хватает. Косту позавчера сильно порезали в кабаке, не сможет он скоро в море выйти. А без матроса никак, двоих на фелюгу мало.
– Возьми меня третьим, – неожиданно для самого себя предложил Борис.
– А сможешь? – серьезно спросил Спиридон.
Он окинул Бориса внимательным взглядом, прищурился насмешливо при виде рваной нищенской робы, потом заглянул в глаза и, очевидно, заметил в них что-то новое, потому что, не дожидаясь ответа, сам сказал:
– Сможешь, – и пошел к лавке.
Борис двинулся за ним.
Плавание прошло спокойно. Сначала мальчишка, так похожий на греческого бога Пана, сердился на неумелость Бориса и покрикивал на него по-гречески. Но поскольку Борис по-гречески не понимал, а оттого и не обижался, то мальчишке быстро надоело ругаться. Все время дул ровный попутный ветер, и фелюга, распустив парус, летела как на крыльях. Борис с радостью отдавался физической работе, она помогала ему прийти в себя. Ночами он лежал, глядя на звезды. Здесь, наедине с морем, он обрел если не покой, то жизненный стержень. Соленый ветер выдул из души все метания и страхи недоучившегося студента. Давно пора было перестать плыть в мутных волнах революционного хаоса и обрести цель. Поиски сестры до сих пор были его целью. Но что он сделает, когда найдет Варю? Куда он приведет ее, на что будет кормить и одевать? Как защитит ее от всех – белых, красных, зеленых? Возвращаться в Петроград, в их старую квартиру? Пустят ли туда, небось заняли уже большевички… Да не в этом же дело! Жить под властью большевиков, ждать все время, что придут или заберут прямо на улице… Не понравится этим харям – пьяным матросам, бородатым дезертирам, – что одет чисто, что бреется каждый день, что носовым платком мама с детства пользоваться научила… Нет, туда он ни за что не вернется. Ладно, об этом у него еще будет время подумать. Ясно одно: теперь со всеми он будет разговаривать только с позиции силы. Никто не посмеет бить и издеваться над ним, Борис Ордынцев этого не допустит.
Так прошло четыре дня. В свободное время мальчишка-грек учил Бориса метать нож. Он закрепил на наружной стене крошечной каютки старый бурдюк и метал нож по-разному, но результат был всегда один – нож аккуратно протыкал остатки бурдюка и вонзался в дерево. У Бориса долго не получалось, но он тренировался упорно и наконец дождался от мальчишки одобрения. Спиридон, глядя на их занятия, только посмеивался.
В наступающих сумерках греки высадили его на том же месте феодосийского берега, откуда три недели назад бежал он в смятении, избитый штабс-капитаном Карновичем и гонимый всеми. Борис карабкался вверх по круче, торопясь преодолеть опасное место до наступления полной темноты. Он сам удивился, что нашел верную дорогу в Карантинную слободку, хотя и шел этим путем всего один раз в сопровождении татарчонка Ахметки.
Вот показалась водокачка, смутно различимая на фоне темнеющего неба, а вот и нужный дом.
Борис зашел с подветренной стороны, чтобы собака раньше времени не подняла шум. Ему повезло, вдруг он услышал, как отворилась дверь в доме и голос Саенко пробормотал что-то.
Кобель тявкнул неодобрительно, учуяв Бориса, но Саенко не обратил на это внимания. Он отворил дверь калитки и, крикнув в дом: «Марфа, запри за мной!» – зашагал деловито по улице.
«Ох, эти женщины, – думал Борис, проскальзывая в открытую калитку, – так ведь кого угодно впустят, а потом будут ахать и охать, ограбили, мол…»
Хозяйка показалась на крыльце, привлеченная злобным лаем собаки.
– Кто там?
– Я это, Марфа Ипатьевна. – Борис возник перед ней неожиданно, так что она вздрогнула. – Не забыли еще меня?
– Помню, – медленно ответила женщина. – Как рана твоя, зажила?
– Вам спасибо, здоров. Что же в дом не приглашаете, или боитесь меня? – настойчиво спрашивал Борис.
– Чего мне тебя бояться? – спокойно, но несколько настороженно ответила женщина.
– Верно, ничего я вам плохого не сделаю. Хочу вот только с квартирантом вашим побеседовать по душам. Есть у меня что ему рассказать, да и его послушать хочется.
– Заходите, – неохотно посторонилась хозяйка, – он скоро придет.
Борис шагнул за ней в кухню, сел на знакомую лавку, оглядываясь по сторонам.
– Где же ваш татарчонок?
– Сбежал, верно, – ответила женщина, – не сиделось ему на одном месте. Умыться не хотите ли?
Борис потрогал щеки, на которых скрипела пыль пополам с солью, и согласился. Он вышел в сени к рукомойнику и вдруг увидел в осколочке зеркальца, прислоненного к полочке, отражение Саенко с занесенным над головой здоровым поленом. В ту же секунду Борис уронил мыло и нагнулся за ним еще быстрее, чем мыло упало на пол. Саенко по инерции сделал шаг вперед, но там, куда он целил поленом, не было ни головы врага, ни вообще никаких частей его тела.
Борис изо всех сил дернул Саенко за ноги, и тот грохнулся на пол, сметая за собой рукомойник и еще какой-то скарб, стоящий в сенях.
Кряхтя и охая, почесывая разбитые места, Саенко поднялся на ноги, и в глаза ему глянули три дула. Одно дуло действительно было от «нагана», направленного прямо Саенко в грудь, а два других при ближайшем рассмотрении оказались глазами Бориса.
– На кухню, – сказал он, почти не разжимая губ, но Саенко его понял.
Марфа Ипатьевна отнеслась к происшедшему довольно спокойно, не визжала и не пыталась подсчитывать ущерб. Ничуть не обманываясь виновато-растерянным видом Саенко, Борис кивнул ему на лавку, а сам сел напротив.
– Экий ты, сразу драться, – обиженно сопя, завел разговор хитрый Саенко.
– А ты ко мне по-хорошему, с поленом, – прищурился Борис.
– И что будем делать? – спросил Саенко. – Я, между прочим, по делу шел – его высокородие встречать. В темноте-то мало ли что может случиться, а коляска до слободки не довезет…
– Вот и шел бы по своему делу, – подала голос Марфа Ипатьевна, – чего ж вернулся?
– Неспокойно мне что-то показалось, – признался Саенко. – Но ты не думай, что я так сидеть буду, когда господин подполковник сюда придет. Я его в обиду не дам.
– Не «ты», а «ваше благородие, господин Ордынцев»! – жестко сказал Борис. – А с подполковником мы сами разберемся, без твоей, брат, помощи.
– Да, ну и как же вы, ваше благородие, в Батуме побыли? – Саенко решил сменить тактику. – Что-то недолго погостили.
– А я в Батум не в гости ездил, – буркнул Борис.
– Да, очень Аркадий Петрович за вас переживали…
И поскольку Борис эту тему не поддержал, Саенко продолжал преувеличенно весело:
– Да и что там, в Батуме-то, хорошего? Одни, прости Господи, нехристи… Турки там или еще кто. Здесь, в Крыму, все-таки к России ближе. Конечно, татаре тут, но это не то что турки. Хорошо у татар здешних хозяйство, – бойко сыпал скороговоркой Саенко, поглядывая на Бориса. – Сразу дом, небольшой, ладненький, с галереечкой такой. Горница в доме невысокая, в стене печь не печь – навроде шкаф такой, – это баня ихняя домашняя. По стенам лавки, коврами пестрыми все крытые и с подушками мягкими. На потолке по веревочкам вышивки развешаны. Посуда вся медная, как золото горит. Хорошо так в доме кофеем пахнет. Жена ходит на тихих туфлях, вся в кисею замотана, только глаза черные видать, и думается – что красавица она. – Тут Саенко покосился на хозяйку, но та и бровью не повела. – А за домом сразу ручеек журчит, для тени виноградный куст разведен по решеточкам, и кисти тяжелые синие висят, сами в рот просятся. И над всем домом, над всем садом орех стоит – до того велик, до того зелен и развесист, прямо как дуб столетний в России. А выгляни за низенький такой заборчик – и весь тебе белый свет налицо, и море синее без края…
