Не случайно хитрый хохол забалтывал Бориса, прислушиваясь к тому, что происходило на улице. Вот едва слышно скрипнула калитка, Саенко вскочил…
– Сидеть! – рявкнул Борис, как выстрелил, и Саенко опустился на лавку, обалдело хлопая глазами.
Калитку оставили незапертой, и Горецкий возник на пороге кухни, удивленно сверкая пенсне.
– Борис Андреевич, голубчик! – неподдельно обрадовался он, окидывая взглядом всю живописную компанию. При виде револьвера, кстати, его собственного, он поднял брови.
– Пройдемте, Аркадий Петрович, в комнату, поговорим. Только учти, Саенко, если опять, как в прошлый раз, вдруг из контрразведки кстати подоспеют, то мне в Батум бежать больше не надо. И в контрразведку я ни за что не попаду. Так что «наган» у меня заряжен, устрою тут пальбу, как бы вас ненароком не подстрелить. – Борис перевел «наган» на Горецкого.
– Так-таки и выстрелите, Борис Андреевич? – Горецкий уселся в комнате на стул и с любопытством приглядывался к Борису.
– Не скажу, что мне это будет приятно, – честно ответил Борис, – но рука у меня не дрогнет. Жизнь, знаете ли, научила.
– М-да, быстро же вы переменились, – пробормотал Горецкий.
– Дело давно к тому шло. Надоело, как заяц, от каждого шума в кусты прятаться. И не понравилось мне, что вы из меня подопытную мышь сделали. Знаете, как ученые – засунут мышь в лабиринт, а сами смотрят, куда животное побежит, из этого потом научные теории разрабатывают. Так и подполковник Горецкий вспомнил годы преподавания в университете и решил посмотреть, куда же его бывший студент господин Ордынцев из Батума побежит. И не врет ли оный Ордынцев насчет того, что совесть его чиста, и что к убийству агента он не имеет никакого отношения, и что ни одного знакомого турка у него нет.
– Верно, – улыбнулся Горецкий, – а вы что же думали, что я вам на слово поверю? И не забыли ли вы, Борис Андреевич, что из контрразведки-то я вас все же вытащил? И кстати, в Батуме должны были вас встретить, конечно, если бы вы и вправду оказались не связанным с турками. Только греки все карты мне спутали – высадили вас в другом месте.
– Ну-ну – усмехнулся Борис, – тактика не новая. Контрразведка деникинская всегда так делает. И не пришло вам в голову, что до Батума мы с греками могли просто не доплыть – всякое в пути случается.
– Верно, – согласился Горецкий. – Вот что, Борис Андреевич, давайте-ка мы с вами предположим, что оба мы порядочные люди, что я, устроив ваш побег из контрразведки, действительно хотел этим дать вам шанс. Я же со своей стороны готов поверить, что вы не турецкий шпион, если вы представите мне в этом доказательство.
– А с чего вы взяли, что у меня есть доказательство?
– А иначе зачем бы вы вернулись? Ну, рассказывайте, я вас внимательно слушаю. И спрячьте же наконец револьвер, а то Саенко на кухне волнуется.
– Распустили вы Саенко, – буркнул Борис, но револьвер убрал, потому что Горецкий нисколько его не боялся.
Открылась дверь, и Марфа Ипатьевна внесла на подносе графинчик водки и немудреную закуску. Бесшумно накрыв на стол, она удалилась, обменявшись в дверях взглядом с Борисом. Глаза ее блестели по-молодому; увидев топтавшегося в дверях Саенко, она низко наклонилась, чтобы скрыть улыбку.
Мужчины выпили, после чего Борис откашлялся и рассказал Аркадию Петровичу про то, как он нашел под кроватью в гостинице «Париж» карточку с адресом кофейни Сандаракиса, как встретился в кофейне с Исмаил-беем и как того убили прямо, можно сказать, у Бориса на глазах.
– Исмаил-бей работал на англичан, перед смертью он успел мне только сказать, что это он послал Махарадзе со списком в Феодосию и что тридцатого июля Махарадзе сел на пароход «Пестель», который курсирует между Феодосией и Батумом.
– Ну и дальше? – Горецкий внимательно смотрел на Бориса через пенсне.
– Дальше Исмаил-бея убили, а я волею случая спасся из того подвала, где пытались подставить меня, как и здесь, в Феодосии.
– Убийцу Исмаил-бея не нашли? – живо спросил Горецкий.
– Нашли, – медленно ответил Борис. – Вам придется поверить мне на слово, потому что подробности я рассказывать не буду. Убийца выдал себя неосторожным словом. Его нашли и наказали.
– И кто же это сделал? – прищурился Горецкий.
– Это сделал я, – ответил Борис. – Я зарезал его вот этим ножом.
– Отличная сталь! – присовокупил Аркадий Петрович. – Но позвольте поинтересоваться, кто же убил Исмаил-бея?
– Некий господин Вэнс.
– Как вы сказали? – встрепенулся Горецкий. – Вэнс убит?
– Вне всякого сомнения, – невозмутимо ответил Борис.
– Вэнс в Батуме личность известная, – бормотал Горецкий.
– И у него в бумажнике я нашел вот это письмо, – продолжал Борис, держа открытку в руках, но не давая ее Горецкому. – А теперь, Аркадий Петрович, давайте заключим соглашение. Я отдаю вам вот это открытое письмо, на котором вы сможете опознать почерк предателя, служащего в контрразведке, а вы мне – мой паспорт. И еще вы сообщаете мне сведения о местонахождении моей сестры Варвары Ордынцевой. После этого мы с вами сердечно прощаемся, и каждый начинает заниматься своим делом: вы – выводить на чистую воду предателя, а я – искать сестру.
– Видите ли, в чем дело, голубчик, – Горецкий не отрывал взгляда от письма, – о местонахождении вашей сестрицы мне ничего не удалось выяснить. Как в воду канула девица. И семейства этого, Романовских, что якобы ее взяли на попечение, нет в Крыму, и куда делись – неизвестно. Послал я запрос в Одессу – возможно, туда их занесло. Так что у меня к вам предложение. – Горецкий оторвал глаза от письма и поднял их на Бориса. – Давайте с вами сотрудничать временно, пока ответ из Одессы не пришел.
«И пока ты не проверишь все то, что я тебе тут рассказал, – подумал Борис, – и про Вэнса, и про Исмаил-бея…»
Он молча протянул Горецкому почтовую открытку, тот впился в нее глазами.
– Очень, очень интересно, – бормотал он. – Несомненно, шифр, причем весьма легкий. Стало быть, сношение это у них было экстренным, в противном случае предусмотрели бы более сложный шифр. Такое впечатление, что человек Вэнса сам в растерянности от убийства Махарадзе. Очень мне это не нравится… Значит, Борис Андреевич, сегодня отдыхайте, а завтра с утра – пожалуйте со мной в контрразведку, будем искать предателя.
Наутро в кабинете Горецкий внимательно еще раз рассмотрел открытку, поднес ее к лампе.
– Да, – сказал он уверенно, – этот почерк мне знаком.
Затем он отпер своими ключами сейф, достал оттуда журнал, в котором отмечались дежурные офицеры контрразведки, и несколько минут сравнивал открытку с записями в журнале. Потом он поднял утомленные глаза, решительно захлопнул журнал и встал.
– Борис Андреевич, прошу вас, пройдите на какое-то время в соседнюю комнату – я не хочу, чтобы вас заметили раньше времени.
Борис неохотно поднялся и зашел в тесную комнатку, которая по своим размерам напоминала скорее шкаф. Там с трудом помещался колченогий стул. Борис присел и стал ждать. Ему был слышен каждый звук из кабинета Горецкого.
Аркадий Петрович распахнул дверь в коридор и приказал вестовому вызвать дежурного офицера. Через несколько минут в кабинете раздались шаги, и Борис услышал ненавистный голос штабс-капитана Карновича.
– Людвиг Карлович, голубчик, – сугубо по-штатски обратился к вошедшему Горецкий, – не в службу, а в дружбу найдите поручика Ковалева и приведите его ко мне.
– Слушаюсь, ваше высокоблагородие! – Уставной ответ Карновича прозвучал резким контрастом просьбе подполковника.
Борис сидел в томительном ожидании, привалившись к стене. Ему непонятно было, зачем Горецкий заставил его подслушивать, но, судя по всему, Аркадий Петрович хотел именно этого, была у него своя игра.
Минут через десять в кабинете снова послышались шаги, раздался незнакомый голос:
– Вызывали, господин подполковник?
– Да, господин поручик, – ответил Горецкий сухо, – не изволите ли взглянуть на эту запись. Не ваша ли это рука?
Борис услышал шуршание страниц и затем удивленный голос:
– Нет, ваше высокоблагородие, не моя!
– Людвиг Карлович, голубчик, взгляните, как, на ваш взгляд, не его?
Видимо, Карнович подошел к столу и нагнулся над журналом.
– Затрудняюсь… это ведь, господин подполковник…
– Да, голубчик, это ведь ваша рука. Объясните, милейший, каким образом тот же самый почерк видим мы на этом открытом письме?
Борис услышал в соседней комнате глухой звук удара, короткий хриплый крик, звук падающего тела и властный окрик Горецкого:
– Вестовой!
В ту же секунду Ордынцев распахнул дверь и ворвался в кабинет Горецкого. Там он увидел картину, достойную кисти баталиста.
Рослый мужчина в красно-черной форме корниловского полка, с погонами поручика, лежал на полу, издавая слабые стоны. Из его разбитой головы сочилась кровь. Возле стола боролись Горецкий и Карнович – штабс-капитан пытался вырвать у Горецкого револьвер. Борис в один прыжок оказался возле борющихся и с размаху ударил Карновича в челюсть. В этот удар он вложил воспоминания о своем первом допросе в Феодосийской контрразведке, и, должно быть, воспоминание оказалось достаточно ярким, потому что штабс-капитан отлетел на другой конец комнаты и, съехав спиной по стене, устроился на полу в явном нокауте, как называют такое положение спортивные англичане.
