– За что? – удивился Митя.
– За убийство в торговых рядах. Сторожа вернулись под утро, видят – окно разбито, занавеска сорвана, у печи труп лежит. Кликнули городового. Тот говорит: «А с кем оставался старик?» Те описали Сабельянова. По приметам его и ищут.
– Не найдут, – отмахнулся Мармеладов. – Ираклий умен, а пуще того – хитер, стало быть предполагает такое развитие событий и на людях без грима не покажется. Да и зачем бегать туда-сюда?! Он уже давно выбрал место, наметил жертву, а уж орудие убийства приготовлено три тысячи лет назад. Осталось дождаться нужного дня.
Сыщик присел на корточки у глухой стены каменного дома. Навалившаяся усталость граничила с безысходностью. Лягушонок, упавший в крынку молока, барахтался, барахтался, сумел сбить масло, но вдруг осознал, что его засасывает в этот мягкий желтый комок, а выбраться сил уже не осталось.
– Эх, заглянуть бы в голову безумца! – воскликнул доктор, и все поняли, что это не просто фигура речи, он и впрямь хочет изучить мозг убийцы. – Уникальный экземпляр! Совсем не стыдится своих деяний. Неужто и вправду не считает, что творит злодейства? Или это всего лишь поза?
Мармеладов вспомнил спокойный и самоуверенный взгляд преступника, и по спине прокатилась ледяная волна.
– Он чувствует себя великаном. Но не среди людей, нет. Он великан среди лилипутов. Не пять, а все десять аршин разницы! Не замечает никого внизу – давит, топчет без всякой жалости. Потому и ходит по Москве широким кругом, будто солнце, выбирая дом для очередного убийства.
– Но по какому принципу?
– Кабы знать.
– Вот вы не верите, но что если, – почтмейстер понизил голос, – он и вправду великую силу обретет. С таким-то апломбом! Куда двинет? В цари? А может, захочет всю Европу под себя подмять?
– Европу, и Китай с Индией, и Америку.
– Скажете тоже! Да кому Америка-то нужна? – возразил Вятцев. – Все влияние в мире лишь от России да Европы проистекает.
Двинулись дальше, поглядывая на обе стороны улицы. Особняков здесь не было. Домишки, вперемешку каменные и деревянные, жались друг к другу, иной раз не оставляя просвета, но чаще все же разделенные узким проулком – еле втиснешься! – или неприметным тупичком. Строения низкие, редко где увидишь третий этаж, оттого хозяева испытывали жгучую потребность украшать их причудливыми вывесками – в этом они ничем от людей не отличаются, недорослики тоже любят надевать яркие жилетки и облепливать мундир орденами. Вот на всю ширину фасада вытянулась жестяная лента: «Иван Кисин и сыновья. Гончарная артель». Давно висит, краска местами облупилась, стало быть, дети Кисина уже подросли и лепят вовсю, помогают родителю. Судя по тому, что комнаты в доме не сдают другой артели, дело ведут прибыльно, а вывеску не подновляют, чтобы ворье не зарилось да мздоимцы не приставали. В соседнем здании недавно – свежайшая витрина! – открылось «Образцовое гигиеническое прачечное заведение», где производится – и об этом заявляют строчкой, раздувшейся от гордости, – «СТИРКА БЕЛЬЯ БЕЗ ЩЕТОК!» А на крыше дома напротив болтаются две дюжины разноцветных лоскутков, словно сигнальные флажки на мачте корабля, тут и без пояснений ясно: «Склад мануфактурных товаров! Шерстяные и шелковые ткани». На удивление, нигде поблизости не встречались бакалейные лавки, коих обычно везде натыкано с избытком. А нет, есть и такая. За поворотом. Предлагает «… не токмо сыры всех сортов…», но и что-то еще. Митя не успел прочесть, поскольку увидел нечто более интересное:
– О, портерная! – и устремился в боковую улочку, приговаривая на ходу. – По глоточку, а? Заодно и отдохнем маленько. Умаялись ведь бродить!
Окна бревенчатой избы подмигивали прохожим – один ставень закрыт, создавая приятный полумрак внутри, другой – нараспашку, чтобы все могли увидеть надпись на стекле: «Кружка за 5 копеек! Две кружки за 9 копеек!» Дубовая дверь украшена резьбой: полкан с бородой в три локтя топчет копытами крылатого волка с головой мужчины в завитом парике. Очевидно, художник черпал вдохновение в том же самом заведение, большими пенными кружками. Никаких надписей над входом не наблюдалось, да и ни к чему они – наливают ведь не только грамотным, картинки достаточно. На круглом щите красный рак вынырнул из серебристой чарки, а в клешнях держит по бутылке пива. Заходи, честной народ!
У крыльца топтались две бабульки в платках. Приметили Митю. Заголосили, но не взахлеб, а по очереди, в заранее оговоренном порядке.
– Картофель горя-а-а-чай! – старуха приоткрыла корзинку, выпуская душисто-укропное облачко пара. – Не желаешь, касатик? Яйца печеные опять жа имеются.
– Огурчиков возьмите. Полдюжины на копейку, – у этой корзинка с промокшим дном, с которого срываются соленые капли. – Берите, у меня ядреныя. Будете довольны!
– Да нам ни к чему, – почтмейстер увернулся от заступивших дорогу торговок. – Мы же по глоточку всего.
– Смотри, касатик, не пожалей опосля! – картошечница сплюнула под ноги, кольнула хищным зраком Мармеладова, а на доктора и вовсе не взглянула.
– Ого, какие тут привратницы, – хохотнул Вятцев, пригибаясь в дверях, чтоб не удариться о притолоку. – А за стойкой, поди, шикарная мидинетка [33] сидит. Для контрасту.
Про контраст угадал, но в остальном ошибся. Буфетчица оказалась огромного размера жабой, втянувшей уродливую голову в кружевной воротник. К нижней губе прилипла папироса, которой она поминутно затягивалась, а дым выпускала через ноздри с шумным «фырхш-ш-ш». Индиговый балахон скрывал расплывшуюся фигуру, но студенистые руки со вспухшими венами выставлял напоказ. Пантагрюэльша не спешила приветствовать посетителей: сами подойдут, не переломятся. А обидятся – скатертью дорога!
Мите захотелось немедленно уйти, но желание утолить жажду все же пересилило.
– «Золотой ярлык» есть? – спросил он деловым тоном, подойдя к стойке.
– Есть-то он есть, да не в любую глотку захочет влезть! – голос у жабы был тонкий, хотя и с хрипотцой. – Нам с Трехгорки привозят в бутылях. Фырхш-ш-ш. Кажная встанет тебе, гусарик, в четырнадцать копеек.
– Бутылка надежней. Хоть и дороже, зато не балованное.
– Вроде усы уже седеют, а понимания не имеешь. Ты лучше на те же деньги возьми сразу две кружки, и на сдачу – так уж и быть, – «мерзавчик» добавлю. Фырхш-ш-ш. Чтоб покрепче шибануло.
– Ах ты, ведьма! Водкой из-под полы торгуешь? Угоришь через это дело, как есть угоришь.
– А ты что ли городовой? – огрызнулась жаба. – Кокардой не вышел Нифонтовну стращать!
Она облизнулась, прилепила к губе новую папироску. Долго чиркала спичкой. Закурила и сказала примирительно:
– Так что, наливаю две кружки? Фырхш-ш-ш. У меня хорошее, «Венское» да «Староградское».
– Э-э-э, давай какое потемней! И закусить. Раков нет?
– Ишь, раков ему! – всплеснула холодцами тетка, нарочно повышая голос, чтоб повеселить немногочисленных завсегдатаев. – Раки сейчас не по сезону. Вот, держи.
Она бахнула на поднос блюдце с черным сухарем, порезанным на мелкие дольки. Сыпанула поверх горку соли.
– Могу добавить пару колец «Углицкой». За отдельную плату.
Митя посмотрел на заветренный срез колбасы и счел за лучшее отказаться. Он уже сто раз пожалел, что не купил у входа чего повкуснее. Сбегать на крыльцо? Пять шагов всего. Но представив язвительные замечания старух по этому поводу, вздохнул и заграбастал поднос.
– Хоть апельсик возьми! Кислый, а вместе с тем и сладенький. Само то с пивом. Не?
– Не!
Почтмейстер перенес кружки и тарель с закуской на круглый стол в середине комнаты. Железный барабан с мраморной крышкой, такой невозможно расколоть или сжечь в пьяном угаре. Скамеек или стульев, равно как и другой мебели, в портерной не было.
– Тоже удовольствие… Стоя пить, – ворчал Митя, погружая усы в пену.
Сыщик огляделся. Пустые стены, без единой картинки – нет даже традиционных для любого питейного дома иллюстраций из журналов, пришпиленных кнопками. Лужи на полу, в которых плавают рыбья чешуя и окурки папирос. Хмурый трубочист. Простуженный чиновник поминутно сморкается в два пальца и вытирает их о штаны, стараясь делать это как можно незаметнее. Купец второго, а пожалуй, даже третьего разбора, уныло уперся локтями в каменную столешницу и раскачивается из стороны в сторону.
