Длилось все это, наверно, недолго, но мне показалось, что прошло несколько томительных минут, в течение которых все молча ждали звука выстрела. Рид был бледен, он сделал неловкий шажок вперед, прикрыв лицо одной рукой, а другой (это могло бы показаться забавным, если бы речь не шла о его жизни) — пах.
— На самом деле я люблю только тебя, — сказал он, однако его обычно располагающий голос прозвучал как заржавевший механизм, запущенный в последний раз.
И в этот момент Шенц беззаботно, словно переходя улицу, отделился от толпы и встал между миссис Рид и ее мужем.
— Мадам, было бы жаль израсходовать впустую эту пулю.
Он улыбнулся и пошел ей навстречу.
— Отойдите, — взвизгнула женщина, и лицо ее стало пунцовым.
Шенц продолжал надвигаться на нее.
— Мне кажется, ваши дети будут ждать вашего возвращения сегодня вечером, — сказал он. — Посмотрите-ка, что это? — Он сунул руку в карман и вытащил маленький кулек. — Я принес им конфеток.
Миссис Рид застонала, постояла в нерешительности еще секунду-другую, а потом ее рука с пистолетом упала. Шенц подошел и обнял ее одной рукой, а другой — отобрал пистолет. Она спрятала лицо у него на плече и зарыдала.
Джон тоже вступил в действие — подошел к Шенцу и взял у него пистолет. Толпа принялась аплодисментами приветствовать героизм моего друга, а репортеры, которых на выставке было немало, не теряя времени, набросились на Рида, словно стая коршунов. На выставке присутствовали многие его коллеги-бизнесмены, и рассказы их — людей, видевших все своими глазами, — вкупе с завтрашними газетными сообщениями должны были добить Рида окончательно. Силлс повел миссис Рид из галереи, намереваясь, судя по всему, доставить ее в полицейский участок. Проходя мимо меня, он сказал:
— Если мне дадут приз, сообщи.
Саманта тем временем налила Шенцу бокал шампанского. Некоторое время пришедшие пытались определить, надо ли после случившегося прерывать мероприятие, или же их настроение позволяет продолжать праздник. В такой неопределенности прошло с полминуты, потом послышался всеобщий вздох облегчения, словно все хором сказали: «Да ну его к черту!», и заказчики с художниками отклеились от стен, и разговор возобновился, точно кто-то включил электричество.
Увидев, как Шенц, улизнув от своих новых почитателей, пробирается к двери, я последовал за ним. Догонять его мне не пришлось — он сидел на ступеньках неподалеку от выхода и курил сигарету, пуская дым в холодный ночной воздух. Я сел рядом и тоже закурил.
— Да, дерринджер у нее и в самом деле был, только не для тебя, — покачал он головой.
— Это что, и вправду дерринджер? Да ты стал провидцем не хуже миссис Шарбук.
Он улыбнулся.
— Я думаю, она не стала стрелять из-за кулька конфет. Я его носил с собой уже две недели.
— Никому не нужная смелость.
— Я знаю. Это грех. Нужно было дать его пристрелить. Я этого себе никогда не прощу.
— Да брось ты. Не успели бы похоронить этого, как явился бы новый Рид. Таких типов теперь пруд пруди. И потом, ты, видимо, спас ее от тюрьмы или от чего похуже. Женщина, пристрелившая мужчину, далеко не благоденствует, в отличие от мужчин, убивающих женщин.
— Это верно.
— А что тебя заставило так поступить?
— Понимаешь, — сказал он, затягиваясь сигаретой, — я оглянулся и подумал про себя: «Кому из присутствующих меньше всего терять?» Я одержал эту победу без всякого труда.
— У тебя от опия ум за разум заходит.
— Нет, — произнес он, вглядываясь в темноту. — Я смотрел на этих молодых, красивых ребят и их блестящие картины. На признанных художников, которые прошли такой трудный путь. А я словно снеговик на солнце. Мой талант капает из меня и утекает ручейками, мое желание писать испаряется с каждым часом, сердце мое ничего не хочет.
— Ты должен заставить себя собраться и вернуть прежнюю свою форму.
— Это проще сказать, чем сделать.
— Ты сдаешься?
— Пока еще нет. Я должен помочь тебе вырвать миссис Шарбук из ее слепоты. А там посмотрим.
После церемонии открытия мы с Самантой отправились ко мне. Хотя эпизод с Ридом был главным событием вечера, а разговор с Шенцем на ступеньках слегка вывел меня из равновесия, я, будучи неисправимым эгоистом, не мог думать ни о чем другом, как о похвале Райдера в адрес работы, относящейся еще к моей допортретной эпохе. Мне ужасно хотелось пересказать Саманте весь этот разговор, но ситуация пока что не позволяла. Саманта улыбнулась бы в ответ, сказав «Как здорово!», но я бы при этом выглядел как новичок, занятый одним собой. Не одной миссис Шарбук приходилось прятаться за ширмами.
Мы шли по тротуару и говорили совсем о другом — о бедной миссис Рид. Саманту положение этой женщины просто ужасало.
— Ведь ты никогда не вынудишь меня на такой поступок, а, Пьямбо?
— Иногда я удивляюсь, почему ты до сих пор этого не сделала?
— Это что еще значит? — Повернувшись, она стала внимательно разглядывать меня.
— Бог ты мой, я же не о распутстве говорю. Я хотел сказать, что временами я бываю страшным занудой.
— Ах, вот что… Ну, это я еще могу простить, но если я узнаю, что ты обманываешь меня с другой женщиной, то я не буду такой беспомощной, как миссис Рид. Я даже сосчитать не могу, сколько предложений — завуалированных и прямых — получила я за год. Я пресекаю любые авансы, потому что выбрала тебя.
— Рад это слышать.
— Здесь ты должен сказать, что и ты меня выбрал.
— Я полагаю, это и без того очевидно. Ты хочешь, чтобы я именно так сказал?
— Тебя это не убьет.
— Только не стреляй. Да, я выбрал тебя. Неужели ты в этом сомневалась?
— Тебя вроде так порадовали эти цветочки от миссис Шарбук вчера вечером.
— Да брось ты. Эта женщина не в своем уме.
— Да дело было даже не столько в цветах, сколько в выражении твоего лица. Ты словно хотел что-то скрыть.
— Я был удивлен, что она это сделала. Не могу поверить, что ты ревнуешь меня после того, как я написал столько женских портретов. Кстати, я написал миссис Рид, а от тебя и слова про нее не слышал.
— Этот заказ совсем другого рода. Он тебя полностью захватил.
— Заказ довольно необычный.
— Я же вижу — она имеет над тобой власть.
— Чепуха.
— Ты ее так и не видел? — спросила она.
— Я прихожу к ней домой и беседую с говорящей ширмой.
— Тогда почему же в твоем воображении и на твоем наброске она поразительно красива и к тому же голая?
Я остановился. Саманта сделала еще несколько шагов, а потом повернулась и посмотрела на меня.
— Не знаю. Может, она для меня как персонаж мифа, невидимая и все в таком роде. В классической живописи нагота — непременный атрибут античных богов и богинь.
— Богинь?
— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Вспомни картины Саботта.
Саманта на миг наклонила голову, словно перелистывая в памяти каталог его работ.
— Не припоминаю у него обнаженной натуры.
— Не может быть! — воскликнул я, но, перелистав свой воображаемый каталог, я понял, что она права. Я пошел дальше мне показалось, что, когда я стою, у меня глупый вид.
— Я тебе говорю, Пьямбо, эта женщина располагает тобой как хочет. И если ты не проявишь осторожности, то случится все, что должно случиться.
— Ничем она не располагает, — сказал я, тряхнув головой. — Кроме денег.
Воцарилось молчание — оно по-прежнему властвовало над нами, когда мы раздевались. Наконец, не в силах больше терпеть, я спросил:
— Что ты думаешь о поступке Шенца?
Саманта села на кровать и принялась снимать чулки.
— Он повел себя очень благородно. Но Шенц вдруг показался мне таким старым, будто за несколько последних месяцев постарел на целые годы.
Я был ей благодарен за то, что она приняла игру, готовая забыть предыдущий разговор.
— Боюсь, что опиум впился в него своими когтями. Шенц все больше и больше подпадает под его власть. Коварная штука.
— У вас двоих есть что-то общее — вы оба подпадаете под власть некой эфемерной материи.
Сняв визитку, я повернулся к ней.
— Прошу тебя, Саманта. Клянусь, я люблю тебя. Я предан тебе вот уже пятнадцать лет.
— Двенадцать, — сказала она.
— Не сомневайся во мне.
Она некоторое время смотрела на меня, потом улыбнулась.
— Извини, Пьямбо. Я тебе верю.
— Мы должны доверять друг другу, — сказал я, вешая визитку в стенной шкаф.
Не успел я произнести эти слова, как увидел справа от только что повешенной визитки домашнюю куртку, в рукав которой засунул свой набросок. Я даже не успел подумать, что делаю, как моя рука потянулась к нему. К счастью, я вовремя остановился, отдернул руку и закрыл дверь шкафа.
Свет мы выключили, зажгли мускатную свечку, запах которой я теперь ненавидел, и забрались под одеяла. Перед моим мысленным взором возник женский образ с наброска, перемежающийся с моим собственным видением миссис Шарбук — в лунном свете за ширмой я различал мельчайшие детали. Я не хотел прогонять эти образы и молился, чтобы Саманта поскорее уснула.
