вообще, нельзя позволять называть себя курицей никому. Потому что лиха беда начало. Сперва ты станешь курицей, потом тебя обзовут гусыней, а под конец и в страуса превратишься. Нет, синьоры, нет и еще раз нет, это никуда не годится!
Впрочем, сейчас обращать внимание на подобные мелочи она не стала. Гораздо больше ее встревожило известие, что детей куда-то перевозят посреди ночи, притом перевозят без нее. Это был явный непорядок, и тут следовало вмешаться. В конце концов, хоть деньги ей платил синьор Паоло, но саму работу все-таки предоставили органы опеки.
Она открыла дверь и вышла из комнаты. Чезаре, увидев ее, растворился в пространстве, а Тоцци, как обычно, смотрел на воспитательницу с совершенно непроницаемым лицом.
– Добрый вечер, синьор Тоцци, – сказала она, притворно зевая.
– Добрый вечер, – отвечал он холодно. – Хотя, строго говоря, сейчас уже не вечер, а ночь.
– Что-то случилось? – спросила она.
Он пожал плечами. С чего вдруг синьора решила, будто бы что-то случилось? Она не знает, просто ей показалось странным, что синьор Тоцци появился в доме так поздно. Он, вероятно, останется на ночь? Синьор Тоцци отвечал, что он не останется. Он приехал затем, чтобы забрать детей.
– А куда мы едем? – спросила Федерика удивленно.
– Вы никуда не едете, – отвечал Романо сухо. – Уезжаем только мы с Чезаре и дети. А вы можете оставаться тут и спокойно спать до самого утра.
Она занервничала. Но что такое произошло, и почему такая спешка? Тоцци весьма холодно ей напомнил, что она – всего лишь наемный работник, и он не обязан давать ей никаких объяснений. Они уезжают – и баста.
Ранее он никогда не позволял себе так с ней разговаривать, и синьора Ландольфи поняла, что Тоцци немного не в себе. Это показалось ей еще более подозрительным. Что могло вывести его из равновесия до такой степени?
Она посмотрела на часы, висевшие на стене в коридоре. Часы показывали полвторого. Значит, она всего-навсего наемный работник, и он не обязан перед ней отчитываться? Хорошо же, посмотрим, кто тут главный.
– Прошу простить, Романо, – сказала она, подчеркнуто называя его по имени, чего раньше никогда себе не позволяла. – Однако мне непонятно, к чему такая срочность, зачем детей перевозить куда-то под покровом ночи? Во-первых, это может быть небезопасно, во-вторых, об этом нужно уведомить органы опеки.
– А что в-третьих? – в бесстрастном голосе Тоцци вдруг лязгнул металл.
На миг ей сделалось страшно, но она переборола свой страх.
– В-третьих, я не могу этого допустить. Как я уже говорила, на ночных дорогах опасно. Если детям здесь что-то угрожает, надо вызвать полицию. Если вы не хотите, я могу сделать это сама. Но в любом случае нельзя подвергать детей риску. Надо дождаться утра.
Секунду он смотрел на нее неподвижно, потом в лице его что-то дрогнуло.
– Вы правы, Федерика, – сказал он извиняющимся тоном. – Просто сегодня был очень трудный день. Я, вероятно, поддался панике. Конечно, мы никуда не поедем, во всяком случае, до утра.
Холодный ком страха в ее груди потеплел и растаял. Ей даже сделалось жалко Тоцци, она ведь и сама чувствовала себя не очень хорошо.
– Если вас не затруднит, сделайте мне кофе, – попросил он почти жалобно. – Чувствую, что давление упало почти до нуля.
Боже мой, он гипотоник! Вот уж чего никак нельзя было вообразить. Думалось, что это существо сделано из какого-то гибкого, никогда не устающего металла, а оказалось…
Она пошла в кухню, он шел рядом, о чем-то болтая. Это было тоже крайне необычно, синьор Тоцци редко произносил длинные монологи. Во всяком случае, на ее памяти такого еще не случалось.
Беспрерывный монолог Романо оказывал на нее какое-то гипнотическое воздействие. Она совершенно машинально сварила кофе – и на свою долю тоже. Они сели за стол, пили кофе, ели печенье, которое привез синьор Тоцци, говорили о чем-то малозначительном.
Внезапно Федерика почувствовала себя неважно. Теснило грудь, болела голова, стучало в ушах сердце.
– Вам нехорошо? – участливо спросил Романо, который глядел на нее, не отрывая глаз, словно она была не Федерика, а какая-нибудь королева красоты.
– Да, – проговорила она, слабея. – Мне нехорошо. Видимо, давление. Волнение. Не нужно было пить столько кофе…
– Вам надо полежать, – сказал он. – Я помогу.
Он почти взвалил ее на плечо и повел в спальню. С каждым шагом у нее все больше заплетались ноги, она все больше висла на нем. Однако он подхватил ее за талию, и бережно довел до комнаты.
Он буквально сгрузил ее на постель. Ее била странная дрожь, в глазах все двоилось. Жар на щеках сменился ледяным холодом, ей чудилось, будто ее погрузили в холодильник.
Он встал над ней, смотрел, не отрываясь.
– Всё будет хорошо, синьора Федерика, – сказал он. – Ни о чём не волнуйтесь. Я позабочусь о детях. Всё будет хорошо.
Она хотела спросить что-то еще, но в горле только слабо хрипнуло, и глаза ее закрылись сами собой. Последнее, что увидела синьора Ландольфи, был скорбный черный ангел, слетевший с тревожных багровых небес. Ангел склонился над ней и оскалил острые клыки.
– Я зайчик, – проговорил он гулко. – Я тебя съем…
Мир взорвался чудовищным салютом, осколки его, как в калейдоскопе, завертелись каруселью и для синьоры Федерики наступила полная и окончательная тьма.
* * *
Его превосходительство господин премьер-министр не выключал телефон даже на ночь. И это было понятно: глава правительства работает, даже когда он спит. В конце концов, пока у них ночь и все добрые подданные почивают мирным сном, на другой стороне земли белый день, и может случиться все что угодно. Именно поэтому премьер и не выключал свой телефон ни днем, ни ночью. Однако за все время его премьерства не было случая, чтобы его превосходительство разбудили бы посреди ночи.
И вот сегодня телефон внезапно зазвонил. Точнее сказать, поставленный в беззвучный режим, зажужжал и пополз по прикроватной тумбочке, как будто надеясь спрыгнуть на пол и покончить с собой.
Какого черта, дамы и господа? Что могло случиться в столь поздний час? Война, что ли, началась, не к ночи будь помянута?
Премьер-министр поймал рукой уползающий телефон, ткнул пальцем в экран.
– Слушаю, – сказал он недовольно, еще не очнувшись толком ото сна.
– Здравствуйте, ваше превосходительство, – сказал в трубке знакомый голос, и премьер-министр похолодел.
Этот голос без интонаций, похожий на шипение змеи перед броском, он слышал всего один раз, но прекрасно его запомнил, потому что эмоции с ним были связаны крайне неприятные.
– Здравствуйте, – промямли он, – господин э-э-э… да Винчи?
– Джорджо́не, – поправил голос все с той
