Де Гюйак обладал более острым зрением, однако во всем остальном — кроме умственных способностей, которые отнюдь не всегда превосходят природную хитрость зверя, — он уступал кабану, и сам это понимал. Знание преимуществ противника было единственным преимуществом, позволявшим надеяться на успех.
Анри прислушался, пытаясь определить, где находятся другие охотники. Но лес за спиной молчал. Разумеется, остальные вот-вот подтянутся и кавалькада ворвется вслед за ним на открытое пространство. Но тогда «дьявол», скорее всего, отступит в кущу деревьев, плотной стеной выстроившихся в нескольких шагах от воды. Либо решится бросить вызов сразу всем своим врагам — и собакам и людям. В этом случае зверь неминуемо погибнет за явным перевесом сил противника. И тогда слава победителя достанется тому, кто нанесет последний смертельный удар, но не Анри де Гюйаку, который — по крайней мере, в собственных глазах — сам не сдюжил, а стал дожидаться подмоги.
Не тратя времени на прокручивание в голове сложившего положения, граф направил коня в обход озерца. Бран вышагивал степенно, но и без команды хозяина избегал ступать на скользкий прибрежный ил. Волнение седока передавалось коню, но оба не подавали вида. Со стороны могло показаться, что они совершают утреннюю прогулку. Вепрь поворачивал голову, следя за движением всадника. Глаза зверя налились яростью, шерсть на загривке вздыбилась, клыки торчали как кровавые копья.
Воспользовавшись тем, что вепрь на мгновение отвлекся от ближайших противников, один из самых отчаянных мастифов бросился на него. Пес впился было зубами в кабаний бок, но получил молниеносный ответный удар и отлетел кувырком к песчаному берегу, где вдобавок столкнулся с одним из своих пытавшихся выбраться из воды собратьев. Если бы псу удалось повиснуть на звере, впившись в него зубами, то атаку поддержала бы еще дюжина собак. Но теперь мастифы, вздыбив шерсть и оскалив зубы, сомкнулись полукругом, но не отваживались переступить невидимую черту, за которой они оказались бы в зоне досягаемости страшных клыков. К этому времени Анри де Гюйака от добычи отделяли какие-то метры. У Брана достало храбрости не останавливаться, но всадник попридержал его.
Затем он неторопливо и внешне невозмутимо слез с коня.
* * *
Неподалеку от озера, куда собаки загнали вепря, Гастон Флора и Ришар Фуа пытались определить, куда делись де Гюйак и собаки. Алан Одли с Недом Кэтоном выехали вслед за ними и остановились. Сын Гюйака, молодой Анри, находился между четырьмя мужчинами. С одной стороны от них в лесу напряженная тишина, лишь изредка прерываемая лаем или визгом. Но большая часть звуков доносилась с другой стороны.
— Думаю, они там, — сказал Флора, показывая рукой в ту сторону, откуда исходили основные звуки.
При этом он, казалось, и не собирался спешно трогаться с места.
— При всем уважении, сударь…
Флора посмотрел вниз на Бодрона, охотника, ищейка которого первой взяла след дьявольского вепря. Охотник был пешим. С видимой неохотой Флора позволил слуге высказаться.
— Мой господин вон там, — сообщил Бодрон и показал в сторону тихой части леса.
— Вы определили, где ваш хозяин, по запаху?
— Не я, но Раво. Ему подсказывает чутье.
И верно, все внимание собаки было поглощено более тихой частью лесистой местности.
— Что вы думаете по этому поводу, Фуа?
— Я полагаюсь на ваше суждение, мой господин.
— Тогда я скажу, что нам следует разделиться. Берите с собой двух англичан, Фуа, и Анри в придачу. А также половину охотников. Я же отправлюсь туда. — Он сделал знак рукой и, не сказав больше ни слова, повернул лошадь.
* * *
Джеффри Чосер поспешно оделся и, не обращая внимания на Розамунду, чуть не бегом вылетел из спальни. Не то, чтобы он сильно переживал по поводу того, что не отправился в лес на охоту с остальными. У него никогда не было пристрастия к этому занятию. Однако его одолевало некое предчувствие, причину которого он пока не понимал. Что именно имела в виду Розамунда, когда сказала, что уже слишком поздно?
Некоторое время ушло на поиски своего коня в незнакомой конюшне, на то, чтобы его оседлать и выбраться из окрестностей замка. Сельская площадь была полна зевак, как в праздник. Тем не менее вели они себя необычно тихо, многие стояли подняв головы, как будто вслушивались в звуки далекого сражения.
Его выезд стал для людей сигналом к действию. Все они двинулись по направлению к ближайшей опушке. Им не столько хотелось присутствовать при убийстве зверя — даже тяжело раненный вепрь представлял серьезную опасность, — сколько при последующей церемонии разделки туши зверя. Тогда будний день по-настоящему превратился бы в праздник торжества над врагом.
Чосер пришпорил коня на спуске и дальше поскакал прямиком туда, откуда доносился собачий лай и крики «ату!», приглушаемые густой листвой.
Подобно селянам, Джеффри не испытывал острого желания непосредственно наблюдать за убийством. Однако он не хотел присутствовать и при разделке добычи: наблюдать, как отделяют голову от туши, как палят щетину, как вынимают печень и селезенку, чтобы сохранить для замковой кухни, а оставшиеся внутренности жертвуют собакам в награду. Нет, думал Джеффри, его никогда не тянуло к таким забавам, как охота с погоней, объединявшая на время дворянина с охотником и хлебопашцем. Он — закоренелый горожанин, рожденный и выросший там, где лес и поле можно увидеть разве что с церковной колокольни.
Да и вообще, чтобы поспеть вовремя, нужна лошадь попроворнее этой, что нанята в Бордо. Лошадь тоже горожанка — почуяв запах вепря, наверняка понесет и, чего доброго, сбросит седока. Тогда зачем же он все глубже забирается в лес, влекомый далекими криками? Да просто из-за странного, непроходящего предчувствия.
Но вот лошадь внезапно прянула в сторону, Чосер ударился плечом о сук и едва не свалился, но в последний момент успел ухватиться за луку седла. Сдерживая проклятия, кое-как успокоил лошадь. Что, черт возьми?..
На тропе стоял человек. Должно быть, он прятался в подлеске, и именно его испугалась лошадь. У него были длинные волосы и впалые щеки. Все его лицо покрывали свежие царапины, как будто он сунул голову в густые заросли терна или расцарапал себе физиономию в припадке отчаяния. Большего Джеффри не смог разглядеть — в лесу было сумрачно. Судя по грязной и рваной одежде, он обитал здесь же в лесу. Джеффри слышал про бродяг, которые селятся на значительном удалении от человеческого жилья, чтобы люди их не беспокоили, но все-таки не так далеко, чтобы остаться без куска хлеба. Иногда их удостаивали более благородного названия — отшельники. Наверняка этот был одним из таких. Никакой видимой опасности он не представлял, правда, мог прятать нож под лохмотьями.
Джеффри не счел нужным спешиться. Однако и другой продолжал как ни в чем не бывало стоять посреди узкой тропинки, как будто чего-то требовал, вероятнее всего милостыню. Джеффри легонько пришпорил лошадь. Животное с неохотой двинулось вперед, со страхом поглядывая на костлявое и лохматое существо. Тогда человек сделал странную вещь. Он отошел в сторону, уступая путь, и вытянул правую руку наподобие дорожного указателя. Ноготь на заостренном указательном пальце этого человека больше походил на звериный коготь. Он стоял молча, указывая направление, в котором и так двигался Чосер. Весь вид лесного жителя — твердая рука с болтающимися на ней лохмотьями, кинжальный коготь — как будто говорил: «То, что вы ищете, там».
Но не это удивило всадника. Любой в лесу указал бы ему место охоты из простой любезности. Однако этот человек отличался особенностью, которую Джеффри подметил, лишь поравнявшись с ним: у лесного отшельника была только одна рука. Из левого плеча торчал обрубок. Проезжая мимо, Чосер махнул рукой в знак признательности.
* * *
План де Гюйака был прост. Нужно воспользоваться особенностями местности — свободной полосой между широким водоемом и стеной леса. Когда он спрыгнул с коня, от вепря его отделяло несколько шагов. Зверь сбросил с себя очередную собаку, и ни одна больше не смела к нему приблизиться. Раненый мастиф все еще извивался у самого берега, а те, что пытались подобраться к кабану с воды, теперь стояли и отряхивались. Они пока не готовы к нападению. Секач фыркнул и еще ниже пригнул голову к земле.
Едва спешившись, Анри выхватил из ножен меч. К седлу было прикреплено специальное копье для охоты на кабана, но для того, что он задумал, оно было ненужно. Прочитав молитву святому Губерту, покровителю охотничьих собак и их хозяев, он боком шагнул в воду, принял уверенную стойку и поднял меч. После этого обратился к вепрю.
— Avant maistre, — сказал он, — avant!
Он говорил шепотом, провоцируя зверя на атаку.
Кабан напрягся и вытаращил глаза.
