— Чего я не могу понять, это как вы вписываетесь в эту группу. Все они были старыми людьми и привезли реликвию сюда много лет назад. Вы в то время были мальчишкой.
— Мне было семь. Я работал здесь, в кухне, и каноники так привыкли видеть меня, что вовсе не замечали, если вы понимаете, что я имею в виду. Когда шесть каноников — Мейсон, Дорвард, Хасилбек, Дисс, Пэстон и Барлей — вернулись с частью Истинного Креста, я подслушал их разговор. Я прокрался в дом собраний, где Хасилбек показывал аббату Личу furta sacra. На первый взгляд она ничего из себя не представляла. Просто маленькая деревянная шкатулка. Но брат Томас Дисс открыл шкатулку и вынул что-то. Казалось, что оно светилось само по себе, хотя, несомненно, это просто отражался свет, падавший из окна. Брат Томас держал в руке стеклянный сосуд. Он зачем-то открыл его и вытряхнул содержимое себе на ладонь. Каноники передавали это по кругу. Только аббат не прикоснулся, и лишь потом я узнал, как ему повезло. Он читал узкую полоску пергамента, лежавшую на дне шкатулки. Аббат дочитал, от его лица отхлынула кровь, и он потребовал, чтобы брат Ральф Дорвард, державший в руках содержимое сосуда, немедленно положил все на место. Потом велел канонику убрать сосуд в шкатулку, лежавшую на его стуле. А в конце, невзирая на протесты шестерых каноников, выставил их из дома. И только когда все ушли, я понял, что шкатулка осталась. И я не устоял.
Рискуя, что меня застанут, я подкрался и открыл шкатулку. Внутри лежала старинная стеклянная бутылочка с позолоченной пробкой. Из-за матового стекла я не мог рассмотреть, что в ней находится. И, как брат Томас, я поднял бутылочку и открыл ее, постучал по ней, и на ладонь выпал посеревший кусочек дерева с темно-коричневым пятном. Каким-то образом я тотчас же понял, что это такое, и в благоговении замер. Не могу описать вам этого чувства даже сейчас.
Пока монах говорил, Фальконер почти вышел из лабиринта и теперь неумолимо направлялся к Ансельму. Он видел, как блестели глаза монаха, когда тот вспоминал, что держал в руке Истинный Крест, залитый кровью Христовой.
— Разумеется, тогда я не знал о проклятии тех, кто прикоснется к реликвии. Слухи в аббатстве начались только на следующий день, когда только что полученная реликвия исчезла, и ее никто больше не увидел.
Аббат Лич прочел предостережение, лежавшее в шкатулке, и запретил общине даже упоминать о ней. Он сам спрятал ее, а позже велел еще надежнее перепрятать масону, который перестраивал аббатство. Никто не догадывался, что кухонный мальчик тоже прикасался к реликвии. Зловещие последствия проклятия наполняли меня ужасом. Я был просто мальчишкой, но мое неосторожное любопытство уже обрекло меня. Обречены были и шесть каноников.
Теперь Фальконер смотрел на Ансельма, стоя у выхода из лабиринта.
— Но потом вы узнали, что те, кто прикоснется к реликвии, умирают только в том случае, если отказываются владеть ею, верно?
Голова в капюшоне согласно кивнула.
— Да. Поэтому она должна оставаться в аббатстве. Остальные этого не понимали. Но они уже были совсем старыми и не боялись смерти. Джон Барлей отдал бы ее Яксли просто, чтобы избавиться от нее, если бы я его не остановил. Он считал, что может пожертвовать остатком своей жизни, лишь бы избавить аббатство от проклятия. Но я еще хотел жить.
— А Удо Ля-Суш?
— Масон обнаружил, куда его предшественник спрятал реликвию по распоряжению аббата Лича. Позавчера я видел, как он раскачивался на плите. Он притворился, будто проверяет надежность плит, но я-то понимал, что он делает. Поэтому, когда он в следующий раз полез на башню проверять колокола, я столкнул его. Вы понимаете, реликвия не должна покинуть аббатство, иначе я погибну.
— Какая чушь! Уж кто-то, а вы-то это должны понимать. Именно вы убили шестерых каноников, а вовсе не реликвия. И не ее проклятие.
Фигура в капюшоне покачала головой и подняла трясущуюся руку.
— Тогда почему я поражен болезнью, которая изводит меня? — Он откинул капюшон, и Фальконер ахнул, увидев исхудавшее и посеревшее лицо Ансельма. Он просто таял на глазах у магистра.
— Будто крыса вгрызается в мои внутренности и не дает передышки ни днем, ни ночью. Не думаю, что еще долго смогу это выдерживать.
Он и в самом деле походил на живой скелет, который чахнет изнутри. Но цель у него была. Монах вытащил из-под рясы нож и, собрав все свои силы, прыгнул на Фальконера. Но он слишком ослаб и буквально упал на руки де Божё, когда тамплиер вышел из тени, где прятался. Несмотря на неудачу, с лица монаха не сходила блаженная улыбка.
— Стало быть, я проиграл. Но если бы мне выпала возможность еще хоть раз подержать в руках Истинный Крест — прикоснуться к крови Христовой — я бы принял ее с радостью!
Аббат Ральф Харботтл извлек небольшую деревянную шкатулку из открытой дыры в центре лабиринта, впервые в жизни увидев то, что с такой тщательностью спрятал его предшественник. Шкатулка была сделана из розового дерева, с резьбой и позолотой, хотя позолота уже почти стерлась. Он очень осторожно откинул крышку, показав содержимое троим мужчинам, стоявшим рядом с ним. Уильям Фальконер и Питер Баллок заглянули в шкатулку, где лежала маленькая стеклянная бутылочка на двух полосках пергамента. Все это казалось таким незначительным, чтобы быть столь могущественной и почитаемой реликвией с такой тяжкой и мрачной судьбой. Баллок почувствовал разочарование. Такое же разочарование, как и тогда, когда узнал у Уилла Плоума, что единственным преступлением брата Ричарда Яксли было увлечение женой Мэттью Сиварда. Выяснив правду, констебль помчался из жилища Уилла, чтобы застать прелюбодеев на месте преступления, и единственным удовлетворением констеблю был напыщенный хранитель, в мгновение ока превратившийся в раболепного кающегося грешника. Беласет вернулась домой, где хандрил Дьюдон, которого отвергла Ханна. А истинного убийцу все равно нашел Фальконер.
Харботтл вытащил обе полоски пергамента. Одна подтверждала подлинность реликвии. Второй документ, не такой древний, предупреждал о проклятии. Именно его читал покойный аббат Лич в роковой день, когда шкатулку доставили в Осни. Харботтл опустил крышку шкатулки розового дерева и передал ее третьему человеку. Тамплиер, Гийом де Божё, замялся на миг прежде, чем взять ее у аббата. Обладание шкатулкой означало для него завершение долгого и мучительного паломничества.
— Обещаю сохранить ее в целости и впредь не допускать, чтобы она причиняла кому-либо вред. Что начал мой предок, Майлз де Клермонт, то должен завершить я. Эта реликвия больше не вызовет смертей. — И тут тамплиер понял, каковы будут последствия его поступка. Он поднял глаза и наткнулся на печальный взгляд Харботтла. — А как же брат Ансельм?
Аббат покачал головой. Ансельм еще не умер, но смерть его неминуема, независимо от того, увезут реликвию из аббатства или нет. Конец уже недалек, и смерть будет мучительной. Столько смертей погубили его бессмертную душу.
Де Божё набрал полную грудь воздуха:
— Тогда пусть он будет последним, кто умрет из-за этого проклятия.
АКТ ТРЕТИЙ
Саут-Уитем, Линкольншир, июнь 1323 года
Вечерело. Грубая дверь заскрипела, цепляясь за утрамбованную землю. От внезапного порыва ветра затрепетало пламя дешевой свечи. Она сердито зашипела, и на стол посыпались искры.
Люк заглянул внутрь и с трудом подавил порыв отпрянуть, увидев глаза обитателя комнаты. В полумраке Люку показалось, что они налились кровью, словно старик Джоэл умер от удара. В них зловеще отражалось пламя. Брат Джоэл походил на демона, сидя на корточках в этой комнате, упираясь локтями в голые доски стола и пристально глядя на дверь.
Люк заставил себя перешагнуть через порог — весьма неохотно, ибо он знал о преступлениях этого человека.
— Бог в помощь, Люк.
Что ж, голос не изменился. По-прежнему властный, хрипловатый, как у человека, который провел всю свою жизнь, крича на других. Что он и делал, разумеется.
Под изношенной, в пятнах, рубашкой, когда-то белой, а теперь — грязно-серой, скрывалось старое тело с распухшими подагрическими суставами, казавшимися нелепыми на этих иссохших конечностях. Ему было лет шестьдесят-пять — шестьдесят-шесть, и все эти годы сняли свою дань. Отметины боли изрезали лоб и углы похожего на щель рта. Кожа задубела от долгих дней, проведенных в седле в Святой Земле, но он так исхудал, что сквозь задубевшую кожу просвечивали вены. Желчные пятна испещрили лицо и скрюченные руки. Скулы выступали, только подчеркивая общее впечатление костлявости.
Скоро он станет трупом. Только в глазах сохранились остатки живучести, бывшей когда-то главной чертой его характера, и в них до сих пор сверкал огонек безумия.
Когда Люк впервые встретил брата Джоэла, глаза у того были острые, как у сокола, но за последние четыре года они потеряли почти всю свою яркость. Вынужденный признать, что никогда не сумеет отомстить своим погибшим товарищам за то, что они уничтожили усилия всей его жизни, Джоэл не сохранил во взгляде мягкости. Собственные муки были одной частью его страданий, но еще мучительнее оказался провал мечты начать новый крестовый поход, чтобы освободить Святую Землю. Осталась лишь боль — и страх Джоэл, как и все остальные, знал, что умирает, и Люк не сомневался, что именно это знание превратило его в старика за считанные дни.
