– А раньше ты ее никогда не видел?
– Не скажу… – смутился он, они платочек на головку надели, так что лица не видно.
– Хотя бы лет-то ей сколько, ты можешь сказать? – обиженно протянула.
– Это могу, – охотно кивнул он. – Ваших лет будут и по фигуре, извиняюсь, вашей комплекции.
– А хоть на чем она приехала – ты заметил?
– Как можно не заметить. Думаю… в карете.
– Думаешь или знаешь.
– Знаю. То есть… – он смутился и замолчал.
Я уже не надеялась что-нибудь от него услышать, но он неожиданно воскликнул:
– Ну не пешком же она сюда пришла? Чай не крестьянская баба, чтобы ножки-то топтать.
У меня вырвался вздох разочарования, и Алексей, испугавшись, что не получит больше ни копейки, отчаянно пытался вспомнить хоть что-нибудь приметное.
– У нее руки были в болячках, – неожиданно выпалил он.
– В каких болячках? – не поняла я.
– А будто покорябал ее кто, или содрала, – объяснил он и, демонстрируя мне, каким образом это могло произойти, чуть не до крови царапнул себя длинным желтым ногтем.
– Как же ты рассмотрел, она ведь, наверное, была в перчатках?
– Точно, только они у нее, извиняюсь, не совсем целые…
– Дырявые, что ли?
– Точно так-с…
Мы еще некоторое время разговаривали подобным образом, из моего ридикюля в его руку перекочевала почти вся мелочь, в результате я могла нарисовать портрет странной молодой особы в рваных перчатках, с дорогим букетом роз и с платочком на голове.
И я попыталась это сделать, как только вернулась от старосты.
На то, что у меня получилось, невозможно было смотреть без смеха. Я отбросила листок с рисунком, сочтя этот комический эффект результатом бесстыдного вранья и неумелого фантазирования небогатого на выдумку крестьянина.
И наверное забыла бы о нем, если бы не одно обстоятельство…
В дороге я немного простыла и вечером того же дня послала Степана в деревню за молоком. Через некоторое время он вернулся без молока, объяснив, что старуха, к которой он обратился, корову еще не доила, но обещала прислать горшочек с внуком.
В скором времени тот действительно прибежал с красными от холода ногами и в одной рубашонке.
Я усадила его с собой за стол и напоила горячим молоком. Он перестал стучать зубами и осмелел. На всякий случай я и его спросила, не видел ли он приезжавшей на днях барыни.
И к моему удивлению он тут же заявил, что какая-то «драная барыня» действительно третьего дня побывала на кладбище и что вышла она из болота.
Смеху ради я показала ему свой рисунок, увидев который, он захохотал, а потом спросил:
– Так что же вы спрашиваете, если знаете ее?
Проводив мальчика, я разгладила рисунок и спрятала подальше. Если он не пошутил, то это был точный портрет посетившей личардову могилу женщины.
Как вы догадываетесь – мне было о чем подумать в этот вечер.
Впервые за все время, что Степан служил у меня кучером, я увидела его спящим. Потому что разбудила его даже не утром, а глубокой ночью.
Сама я в эту ночь не сомкнула глаз и даже не раздевалась.
Степану, видимо, передалось мое волнение. Изменив своей обычной невозмутимости, он впервые на моей памяти, запрягая лошадей, бранил их на чем свет стоит, а не ласково уговаривал, как обычно. Мне даже показалось, что у него дрожат руки. Но скорее всего, это все-таки было результатом воображения, потому что такого просто не могло быть. Эти руки были созданы из другого материала. И дрожать не могли даже теоретически.
Меня, в отличие от него, на самом деле немного трясло, то ли от волнения, то ли от утренней прохлады. Туман еще стоял над деревней, что в этих болотистых местах совсем не редкость. А солнце еще не появилось из-за горизонта и лишь напомнило о своем существовании небольшой полоской желто-сиреневого цвета.
Путь наш на этот раз лежал в Хвалынск – небольшой уездный городок Саратовской губернии, до которого от Синицыно хоть было и недалеко, но благодаря полному отсутствию дорог и большому количеству в этих местах болот, рек, ручейков и непросыхающих луж добраться до него тогда было не так-то просто.
Но долго ли, коротко ли, как в сказке говорится, но мы таки добрались до этого центра цивилизации, который в те времена мало чем отличался от большой деревни, разве что большим количеством церквей и не меньшим количеством трактиров и кабаков.
Но сегодня жизнь кипела в Хвалынске ключом, мы оказались в нем на самую Пасху и пересекли городской вал под перезвон колоколов. Город встретил нас толпами гуляющей, празднично одетой публики, звуками духовых оркестров и запахом куличей.
Но мне, грешнице, было в этот день совсем не до нарядов и угощений, хотя Пасха – один из самых любимых мною праздников.
Наряду с Рождеством и Масленицей она являет собой один из трех столпов всей российской действительности, и, пожалуй, нет в нашей стране человека, который бы при одном лишь звуке этого пряничного-ванильного слова не испытал приятно-щемящего волнения в груди.
Но на этот раз мои мысли были далеко не лучезарного свойства. И в какой-то момент я почувствовала себя едва ли не моральным уродом. У всех вокруг были такие светлые лица, а в моей реальности не было места празднику – его место там заняли смерть, порочные страсти и преступления.
Мой расчет сводился к тому, что Хвалынск был маленьким городком, где каждый человек на виду. Чего вы хотите, если даже громадный по сравнению с ним губернский Саратов едва ли насчитывал в то время 50 тысяч.
И тем не менее задача моя была нелегкой. Главным образом благодаря тому, что дело происходило на Пасху. Из деревень понаехало сюда столько народу, что я не узнала знакомого с детства тихого провинциального Хвалынска.
А ко всему прочему на центральной площади города развернулась ярмарка, и, увидев ее шатры, я начала сомневаться в целесообразности своего сюда приезда. И в тот самый момент, когда я совсем было упала духом…
– Христос воскресе, Екатерина Алексеевна, – неожиданно услышала я знакомый голос. – Какими судьбами в здешних палестинах?
Обернувшись на голос, я узнала своего старого знакомого – Петра Анатольевича Вольского, доводящегося мне даже каким-то родственником, весьма интересного молодого человека без определенных занятий, сына богатых родителей, в последнее время подвизавшегося на ниве изящной словесности.
Проще говоря, он стал литератором, то есть пописывал стишки и прозу, а в последнее время сотрудничал с газетой.
Газета эта называлась «Прибавление к Саратовским губернским ведомостям». Она пользовалась успехом во всех слоях общества благодаря тому, что в ней, в отличие от самих «Саратовских ведомостей», публиковались анекдоты, сообщения о разных любопытных происшествиях и хозяйственные советы.
Петр Анатольевич считал себя краеведом, разъезжал по губернии и писал бойкие статейки о городах и деревнях губернии и их достопримечательностях.
Благодаря этому своему занятию, легкости характера и приятной внешности он имел огромное количество друзей и знакомых во всех слоях общества от высшего света до преступного мира по всей губернии.
И не повстречай я его в тот день, неизвестно еще, как бы все обернулось. Но я опять забегаю вперед.
– Петр, дорогой вы мой, вся моя надежда на вас, – искренне обрадовалась я ему. – Вы – единственный человек на свете, способный мне помочь.
– Только после обеда, – категорически заявил Петр Анатольевич и потащил меня в трактир. И это было далеко не лишним, поскольку я с утра ничего не ела, а аппетитом меня Бог не обидел.
Тем более что удивительно сочные, с кровью котлеты в этом заведении вполне могли составить конкуренцию пожарским.
И я вслед за Пушкиным могла бы посвятить им несколько поэтических строк. Но у меня вечно не хватает времени на это занятие, хотя в юности… Впрочем, я, кажется, отвлеклась…
Как следует разговевшись, мы приступили к серьезному разговору.
– Петр, у меня к вам очень важное дело, – наконец сумела я начать этот разговор, воспользовавшись тем, что он дожевывал свою котлету и на несколько минут замолчал. До этого он, не давая вставить слово, буквально засыпал меня новостями, сплетнями и анекдотами. – Только обещайте мне, что воспримете его на полном серьезе, хотя ничего вразумительного о причине своей просьбы я вам, пожалуй, не скажу. И не потому, что не доверяю вам… Просто все это может оказаться плодом моей фантазии, и мне потом будет неловко и перед вами и перед тем человеком, о котором я собираюсь вести речь.
После такого вступления любой другой человек поспешил бы со мною распрощаться, но не таков был Петр Анатольевич Вольский, напротив – он стал необыкновенно серьезен и выслушал мой последующий монолог, ни разу не перебив.
– Я не знаю, что это за женщина, – говорила я ему, – возможно, я ошибаюсь, и она никогда в жизни не бывала в Хвалынске, и тем не менее прошу вас предпринять все возможное для ее розыска.
