Щелкнул дверной замок. Ванзаров быстро зашел и затворил дверь.
— Тюремщик! — сказали ему с нескрываемой обидой. — Где это видано, чтобы светило криминалистической науки запирали на ключ!
— Это сделано ради вашего спокойствия, — ответил Ванзаров, не желая говорить правду: прирожденное любопытство обязательно толкнуло бы узника высунуть нос в коридор, и не раз. Разоблачение раньше времени в план не входило. — Железнодорожная форма вам удивительно идет, Аполлон Григорьевич…
От удара ботинком в бок Ванзарова спасла только реакция. Ванзаров успел вжаться в стену. Вскакивая, как у себя дома или с диванчика в лаборатории, Лебедев совершенно не учел тесноты. Элегантно выкинув ноги, не хуже гимнаста, он кое-как уселся, чуть не продавив спинку диванчика.
— Измучился весь в тюрьме на колесах, — заявил он. — Не знаю, как выдержу.
— Вы же мечтали о приключениях. И вот они начались, — Ванзаров бочком пробрался к креслу, переступая через преграду ног. — Могу вас утешить, дорога будет короткой. Время истекает стремительно.
— Какая мучительная, надрывная, изощренная скучища! — заявил Лебедев и уставился в черное окно. Он уже дошел до точки отчаяния.
Натура его не вмещалась не только в размеры купе. Ей было тесно в безделье. Лебедев мог работать сутки напролет, не чувствуя усталости. Стоило выдаться выходному дню или вдруг заканчивалась срочная работа, что порой случается и в полицейской службе, как он впадал в депрессию. Хуже отдыха было только ожидание. А тут они счастливо сошлись. Ванзаров запихнул его в купе за час до отправления поезда, чтобы никто из пассажиров не знал о его существовании. И не разрешил даже громко дышать. Про сигарки было велено забыть, как будто их не было. Шум не издавать, громко не сопеть и не кашлять. Дышать разрешалось, но тихо, чтобы никто не мог лишнего подслушать. В такой вот бесчеловечной обстановке ему предложили отдохнуть, набираться сил, а лучше всего — соснуть. Все его возражения и жалобы были проигнорированы. Лебедеву оставалось только бездельничать. Это было невыносимо. Чтобы занять себя хоть чем-то, он перебрал походный саквояж, наведя образцовый порядок. После чего оставалось только улечься на бок. Проделав этот хитрый фокус и кое-как сложившись пополам, Лебедев вытерпел минуты три, каждую секунду ощущая, как толчки колес отдаются в мозгу колоколом. На другом боку отдых выходил не менее чудесным. Оставалось только лечь на спину и натуральным образом глядеть в потолок. Плевать в него Аполлон Григорьевич подумал, рассчитывая испытать себя в меткости, но все-таки отказался. Все-таки не во втором классе едут. Ко всем мучениям, на которые он пошел добровольно, добавился форменный китель проводника. В запасах министерства путей сообщения не нашлось одежды подходящего размера. На Лебедева натянули то, что хоть как-то влезло. Рукава были коротки на всю длину манжет, а пуговицы не застегивались. Взглянув на себя в дверное зеркало, Аполлон Григорьевич совсем загрустил. Был он похож на двоечника-переростка, на которого жалко шить новую форму: и так дураком вырастет.
— Думайте о том, какая миссия лежит на вас.
— Какая миссия! — воскликнул Лебедев и тут же был срезан: нельзя, чтобы из купе доносился неизвестный голос. — Какая миссия… — повторил он отчаянным шепотом, — я даже не знаю, что мы ищем!
— Легче от этого вам не стало бы, — успокоил Ванзаров. — Вам еще повезло. Кое-кому еще хуже, чем вам.
Лебедев проявил первые признаки разгоравшегося интереса:
— И как там Николя?
— Ваш милый протеже успел отличиться. Для начала он умудрился обжечься о титан с кипятком. Затем чуть не расшиб лоб вагонной дверью. А напоследок перепутал направление рычага подачи тепла. И вместо того чтобы уменьшить тепло, дал его на полную катушку.
— А я думал: это мне в тужурке жарко…
— Еще бы немного, и мы получили бы полный набор сваренных заживо тел.
— Подумаешь, юноша учится, — сказал Лебедев. — У него было-то всего часа два на то, чтобы освоить премудрости проводника. А вы еще корите его. Он мальчик смышленый, справится.
— Да, если не упадет под колеса или не выкинет еще какой-нибудь номер. Это все ваша школа.
— Что есть, то есть! — согласился Аполлон Григорьевич с крайне довольным видом. — В сыскной службе ему все пригодится… Благодаря вам я стал понимать канареек в клетке. Еще немного сидения взаперти, и я начну издавать трели…
— Хотите, закажу для вас что-нибудь в вагоне-ресторане? Из Курочкина вышел отличный официант…
— Скорей бы уже все кончилось. Как ваши интриги? Сплели сети? Какой улов?
— Пока только мелкая рыбешка, — ответил Ванзаров. — Крупная ходит кругами, но скоро клюнет. Так что вам…
Лебедев вдруг сделал резкий жест, требуя молчания. Что привлекло его внимание, было неясно. Стук колес заглушал звуки.
— Если мне не изменяет память, такой хлопок очень похож на звук выстрела…
Ванзарова не надо было убеждать. Перепрыгнув через торчащие ноги в обратную сторону, он выскочил в коридор. Двери купе были закрыты. Он втянул ноздрями воздух. Тонкий след порохового дыма ощущался явно. Из дальнего конца вагона послышался приглушенный стон. Кто-то звал на помощь. Ванзаров пошел вдоль дверей, замирая и прислушиваясь. Пока ему попадался только здоровый храп. Купе Бутовского, Урусова, Дюпре и Граве остались позади. У Немурова было тихо.
Стон раздался отчетливо. Дверь купе Женечки была плотно закрыта. И ничем не отличалась от других. Только в соседней просвечивало небольшое отверстие с равными краями. Щепка дверного полотна торчала не хуже указательной стрелки. Стучать было глупо. Он дернул ручку.
Лидваль лежал, повернувшись лицом к спинке диванчика. Из-за жары он накрылся одной простыней. На белом полотне, повторявшем контуры его тела, виднелось красное пятнышко. Место его было столь выпукло и оригинально, что сразу бросалось в глаза. Тем более атлет спал со светом. Он тонко и мучительно застонал.
— Боже, какая нестерпимая боль…
— Лежите тихо, и я подарю вам жизнь.
Нельзя было смеяться в такой момент, по-своему трагический. Рана от выстрела не повод для шуток, где бы она ни оказалась.
— Я умираю… — простонал Лидваль.
— Обязательно умрете. Лет через пятьдесят — наверняка. А сейчас не шевелитесь.
Ванзаров дернул ус и выглянул в коридор. Как и следовало ожидать, незапертый Лебедев чуть не целиком маячил вдалеке. На призывный взмах он так резво пошел, словно готовился к забегам в Афинах. Проскочив спящие купе легким ветерком, Аполлон Григорьевич нырнул в открытый проем. Ему хватило одного взгляда.
— Какая трагедия! — проговорил он патетическим шепотом. — Ради этого стоило не спать ночь.
Лидваль кое-как обернулся.
— Доктор, сколько мне осталось? Это конец?
— Это начало, друг мой, — сказал Лебедев, несильно отталкивая Ванзарова. — Поверьте, я буду бороться за вашу жизнь, как за свою.
— Позвольте, но ведь вы же проводник… Как же…
— Не волнуйтесь! У меня папенька был сельским фельдшером. Разрежем так, что и не почувствуете:
Настроение Лебедева пылало буйным цветом. Давно ему не попадался столь лакомый кусочек. Довести раненого до края отчаяния, чтобы потом одним щелчком вернуть к жизни — хоть какое развлечение для великого ума в дорожной скуке. Этот ум следовало немного приструнить. Поманив, Ванзаров нашептал строгий приказ: веселье урезонить, пульку вынуть, раненого перевязать. И сразу назад в купе. Лебедев обещал исполнить все в точности, но ставку на это делать не стоило. Его характер требовал разрядки. Лидваля можно было пожалеть дважды.
— О, какая, боль! — взялся снова стонать он. — Что теперь со мной будет?
— Не хочу вас пугать… — начал Лебедев хорошо поставленным голосом трагического старца, — … но с бегом можете распрощаться.
— Как распрощаться?! — Лидваль попытался перевернуться, но его вдавили в диванчик, посоветовав не шевелиться.
— Ну, на ближайшую неделю-две наверняка. В остальном вскрытие покажет.
— Как вскрытие! — Лидваль застонал жалобно и нежно. — Я же еще жив!
— Это ненадолго… Не вертитесь, хуже будет… — Лебедев показал, что в сыскной полиции нет нужды. Ванзаров принял это как неизбежное. Куда более важные дела требовали его.
Сначала он заглянул в каморку, что жалась к тамбуру. Юный проводник спал, и сон его был тревожен. На лбу сиял свежий синяк. Рука была кое-как обмотана тряпицей, а сам он завалился на приставной столик.
— Проводник!
Николя подскочил так резво, словно притворялся спящим. Он выпучил глаза и не совсем понимал, где он и что с ним. Ванзаров доходчиво объяснил:
— Вам было приказано контролировать коридор. А вы что?
— Что я? — переспросил Николя, на щеке которого горел след от края стола.
