— Хотите сказать, что Рибер — это Лунный Лис?
— Факты на это указывают несомненно.
— Это невозможно! — Женечка встала, чтобы пройтись, но ноги Ванзарова не оставили ей пространства для маневра. Ей пришлось сесть. — Хотите сказать, что он обкрадывал знакомых? И меня обокрал?
— Приведу лишь три факта: когда Лунному Лису удавалась очередная кража, рядом всегда находился Рибер.
— И что такого! Можно найти сколько угодно таких же общительных господ. Да почти любой из команды подходит под этот ваш «факт».
— Тогда попробую другой, — согласился Ванзаров, словно дело касалось разбитой чашки, которую и выбросить не жалко. — Всякий раз, когда он спорил с князем Бобби, он выигрывал. Пять раз подряд. Он и банк сорвал, но выигрыш получить не смог, князя удачно поразил сердечный удар.
— Какая глупость! — в сердцах сказал Женечка. — Вот вам другой пример: никто из друзей не сядет играть с Граве. Он поразительно везуч в карты. Все это знают, но не делают из этого серьезных выводов.
— Принимаю ваш аргумент, — опять легко сдался Ванзаров.
— И что же у вас осталось?
— Вот это… — В руке он держал подвеску, которая появилась словно из воздуха. — Извольте убедиться, что она ваша.
Женечка была настолько сбита с толку, что покорно приняла украшение. Повертев его, она не могла не признаться самой себе: такой аргумент невозможно оспорить. Подвеска была та самая, которая так внезапно и глупо пропала у нее на приеме.
— Откуда это у вас? — спросила она, выдавая и растерянность, и полное разочарование в своих способностях. Жених оказался куда хитрее, чем она могла предположить.
— Найдено у Рибера, — ответил он. — Пока попрошу назад, это улика заведенного следственного дела в отношении лица, подвергшегося насильственной смерти. По окончании его и рассмотрения в суде с вынесением окончательного приговора будет непременно вам возвращена по праву собственности.
— Какого дела? — машинально спросила она, сбитая с толку набором канцелярской тарабарщины и так же машинально отдавая этому чужому и неприятному человеку любимую вещь.
— Когда найду убийцу вашего жениха, — сказал Ванзаров.
— Кого-то подозреваете?
— Даже если и так, то отвечать вам на этот вопрос не имею права. Скажу лишь, что убийца очень близко стоит рядом с ним. И вами.
— Он так мне и сказал.
— Интересно узнать, что Рибер вам такого сказал при последней встрече.
Женечка вскинула глазки, ставшие чересчур колкими.
— Не меня ли подозреваете?
Ванзарову казалось, что снизу его медленно и тщательно поджаривают, но сдвинуться или поменять положение было некуда. Печка разошлась не хуже паровозной топки. Он только чуть ослабил давящий галстук.
— Если бы я подозревал вас, то не сказал бы об убийстве. Так о чем шел разговор?
— Я заехала… — начала Женечка и вдруг поняла причину его спокойствия. — Так вы следили за его домом?! Я права. Подозревали его и следили. Как это низко… Но придется быть благодарной вам и вашим шпионам. Вы точно знаете, что Рибер был жив, когда я от него уезжала.
— Вам бы в сыскную полицию пойти, госпожа Березина. Выводы делаете блестяще. Но больше не смею вас перебивать…
Ему погрозили пальцем, как это бы сделала учительница, все знающая про шаловливого, но милого ученика.
— Я заехала, чтобы обсудить с ним, моим женихом, детали поездки, — продолжила она. — Это так понятно. Люблю, чтобы все мелочи были в полном порядке. Но вместо милой беседы вышла какая-то дурацкая сцена. Рибер был слегка не в себе, нес какой-то вздор.
— Какой именно? — влез Ванзаров с вопросом.
— Что-то про долг чести и чудовищную неблагодарность. Я, признаться, не слушала, иногда на него находило такое философское настроение. И вдруг он говорит: «От близкого человека и друга никогда не ожидаешь подлости, а он чаще всего бьет ножом в спину». И что-то такое добавил, что ему теперь ясно, почему погиб Бобби.
— Это серьезное обвинение.
— Он никого не обвинял! — Женечка даже голос повысила.
— Не смею спорить. Что-то еще запомнилось?
— Что у него нет выхода. Я подумала, что он опять завел свою любимую песню про реформу рубля. Но теперь…
— Теперь все это выглядит по-иному, — закончил Ванзаров. — Как часто жалеешь, что не успел задать простой вопрос, который многое изменил бы. Но этот шанс у нас есть.
Женечка не постеснялась показать, что не понимает этого замечания.
— Убийца вашего жениха едет в этом вагоне.
— Вы в этом уверены? — спросила она, чувствуя, как холодеет под сердцем, словно в купе открыли окно нараспашку.
— Иначе я бы не стал этого говорить.
— Зачем вы мне это сказали? Что мне делать с этим знанием? Подозревать каждого?
— Так можно сойти с ума, — согласился Ванзаров. — Нужен кто-то один. Ну, максимум, двое.
— Предлагаете мне шпионить на вас?!
В гневе голубые глазки были в самом деле очень милы. И вся Женечка была как воплощенная гордость. Если бы римляне задумали создать такую статую, резать мрамор следовало с нее.
— Ни в коем случае. Шпионить надо уметь. Мне от вас требуется совсем немного: вспоминать. И сравнивать. У вас это должно получиться. Считайте это моим секретным поручением.
Она ответила долгим взглядом, который в жаре купе должен был прожечь изрядную дырку в сердце. Но с Ванзаровым ничего не случилось. Он даже усом не повел. Ему было так жарко, что подобные взгляды веяли прохладой.
— Вы вправду настолько циничны или ломаете комедию? — наконец спросила она.
— Мне надо найти убийцу. И только, — ответил он, кое-как поднимаясь с раскаленного кресла. — Убийцу вашего жениха. И я рассчитываю на вашу помощь. Не надо мстить, у вас ничего не выйдет. Только слушайте и смотрите внимательно.
— Думаете, вот так просто приказали, и я стану выполнять вашу волю?
— Думаю… Так и будет.
— Нет! Это просто… — У Женечки кончились слова. — Куда вы собрались?! Я не закончила с вами!
— Пойду скажу проводнику, чтобы убавил воду в печке. Иначе к обеду от команды останутся вареные тела. Жду от вас цепкого взгляда.
И Ванзаров, к большому облегчению, выскочил в коридор. Здесь было относительно прохладно.
Генерал скинул пиджак и даже позволил себе расстегнуть верхние пуговицы сорочки. Купе было сугубо мужским, стесняться некого, а температура поднялась до тропической. Чичеров поначалу утирал лоб и обмахивался, но свежести это не прибавляло, поэтому он оставил бесполезное занятие. Открывать окно Бутовский категорически запретил. Не хватало еще привезсти в Грецию русскую простуду. Ему надо было с кем-то поговорить. Так много случилось за последние часы, такие редкие испытания доставила ему судьба, что все это требовало подробного осмысления. За свою службу Бутовский привык принимать только обдуманные решения. За что его часто хвалило начальство. Но сейчас ему стало казаться, что по чьей-то воле его запихнули на карусель, которая вращается все быстрей, а спрыгнуть с нее нет никакой возможности. И несет его по кругу неизвестно куда.
Бутовский не решался напрямую говорить о таких тонких вещах с Пашей. Помощник его был, конечно, мальчик славный, исполнительный, настоящий надежный товарищ, с жаром бравшийся за любое поручение. Вот только жара у него было с избытком, а разумения — с недостатком. По мнению генерала, природа несколько перестаралась и добавила Чичерову энергии несколько больше, чем организм может использовать. Опомнившись, природа сэкономила на мозгах. Отчего Паша вышел несколько однобоким: исполнительность его могла горы свернуть, но не стоило вставать с той стороны, на которую эти горы могли упасть. Нельзя ему душу изливать. Да и глупо как-то будет: человек, на три десятка лет старше, вдруг плачется в жилетку почти мальчишки. Бутовский мучился в противоречивых чувствах, то впадая в эйфорию, то погружаясь в глубокую апатию. То ему казалось, что поездка на Олимпиаду закончится сокрушительным триумфом, то мерещилось неслыханное поражение. Пока обе возможности казались равно допустимыми. Запрет на поездку, сменившийся не менее внезапным разрешением, роскошный поезд, рассекающий российскую пустошь со скоростью пули, смерть Бобби и отсутствие благодетеля Рибера смешались в его голове в такую кашу, из которой генерал никак не мог вылезти.
Как ни старался, он не мог заснуть. Могучее здоровье не только выдержало ранний подъем, но сил было еще с избытком. Оставалось только одно развлечение, знакомое по военной юности, когда молодые офицеры собирались у походного костра. Бутовский стал говорить о значение физической культуры не только для армии, но и для всего общества. Как зарядка и гимнастика, если ее поставить правильным образом, смогут оздоровить тело, а за ним и душу. Правильное физическое развитие приведет к правильному душевному складу народа. И все в таком же духе. Вскочив на любимого конька, генерал и не думал притормозить. Он заметил, что у Паши глаза слипаются, помощник борется со сном из последних сил и только из вежливости поддакивает. Ему было немного забавно и даже чуть приятно вот так безобидно подшутить над славным Чичеровым. В конце концов, старики, к которым он причислял себя с некоторым кокетством, имеют право на болтовню. Если он затащил Чичерова на уходящий поезд и приютил в своем купе, где оказалось по-настоящему тесно для двоих, то пусть в благодарность не спит и слушает, что ему рассказывают. Пусть даже самые бесполезные истории.
