– Не поспел, Христом Богом клянусь – не поспел, ваше благородие! Не утруждайтесь, как бляху сдам, тотчас на крышу полезу!
Из соседнего слухового окна выехал на брюхе капитан Сеньчуков с выставленной вперед шашкой и, судорожно вцепившись левой рукой в сливной бортик, бросил взгляд на поляка. По выражению его лица Фаберовский понял, что капитан узнал его. В глубине чердака раздался грохот и ругань. Поручик Юнеев, бросившийся вслед за поляком, попал ногой в разобранную дыру в полу и завалился вперед, а побежавшие следом за ним двое офицеров повалились на него.
Фаберовский перекатился по снегу вправо на живот и встал на колени, продолжая одной рукою держаться за окно. Из темного полукруга чуть не у него под мышкой высунулась рука с шашкой, а затем показалась голова ее владельца в мерлушковой шапке. Поляк отцепился правой рукой от косяка и изо всех сил заехал голове в нос. Голова взвизгнула и исчезла, а выпущенная на свободу шашка съехала по крыше к желобу, пролетела над водосточной трубой и исчезла за краем карниза.
– Беги! – заорал вдруг капитан Сеньчуков, все еще лежавший на животе головою к карнизу, носками сапог зацепившись за край своего оконца. – Все пропало! Провалилось! Я тебя потом сам разыщу!
Фаберовский оглянулся назад, чтобы посмотреть, кому он кричит, и увидел стоявшие у кухмистерской прямо под фонарем сани с сидевшей позади извозчика дамой, в которой он узнал приставшу. Та изумленно переводила взгляд с капитана на поляка и обратно, потом толкнула извозчика в спину, и сани уехали.
Поляк рывком подтянул под себя ноги и встал. Капитана втянули в окно. На чердаке явно происходил военный совет. Фаберовский с тоской огляделся. По гребню крыши шел частокол печных труб, оттуда можно было перебраться на крышу французского консульства. А куда потом? Можно попытаться слезть по водосточной трубе, но шансы на благополучный исход этого акробатического трюка были ничтожны. Внизу раздался свисток Мухоморова, а из подъезда кухмистерской выскочил Артемий Иванович с Лукичом. Фаберовский вскарабкался на гребень крыши, чтобы посмотреть, нет ли иных способов покинуть злополучную крышу. Но со стороны двора дом был на один этаж выше, и высота была еще больше. Оставалось только рассчитывать на помощь извне, а чтобы ее дождаться, требовалось не допустить врагов на крышу. Поэтому он вновь съехал вниз к слуховому окну и занял позицию на нем верхом, поджидая противников словно кот у мышиной норы. Но они так и не появились. Зато Фаберовский услышал конец военного совета на чердаке.
– Но он же видел нас! – донесся гнусавый голос поручика Юнеева.
– Да, и это ужасно! Особенно если учесть то, что рассказал Череп-Симанович: сегодня утром этот шпик уже приходил. Но это только подтверждает то, о чем я всегда вам говорил, господа: легкомысленность и неосторожность нас погубит! Что же касается Александра Александровича, то на этот раз возмездия ему не избежать!
* * *
– Луиза, водки! – с порога велел Артемий Иванович, взмахнув шашкой. – Его превосходительство чуть не погибло сегодня, ему надо выпить. Ну и мне тоже насыпь баночку.
При виде сверкающей шашки Луиза Ивановна сперва обомлела, а затем суетливо убежала на кухню. Оттуда донеслось подозрительно жиденькое звяканье кастрюлек – последние дни Луиза Ивановна вела хозяйство экономически.
– Я перловку не стану есть! – крикнул в коридор Артемий Иванович, распоров шашкой портьеру. – Ты нам мяса давай. И водку неси!
Из гостиной с визгом выскочил Полкан, спавший на диване в кабинете академика, и стал прыгать, пытаясь лизнуть Фаберовского в лицо.
– Отстань, псина! – Поляк прошел в гостиную и в изнеможении плюхнулся на диван.
– А что, Степан, не заказать ли мне для этой сабли ножны у Фокина? – спросил Артемий Иванович, подкидывая вверх концом шашки галошу академика и пытаясь разрубить ее в воздухе. – А для Полкана ошейник с шипами.
– Добже, – сказал Фаберовский и закинул ноги на валик дивана. – И намордник для пана Артемия.
– Себе намордник купи! – обиделся Артемий Иванович и, уйдя в столовую, захлопнул за собой дверь. Оттуда донесся свист шашки, рассекавшей воздух, и стыдливо приглушенные хрипы «Ура!».
«Подрядились мы только корреспондентов бразильского посла выследить, а сами ногой на осиное гнездо наступили, – думал поляк, удобнее пристраиваясь на диване. Руки его, исцарапанные, в ссадинах и синяках, трястись перестали, зато навалилась совершенная слабость. – Похоже, пора нам свою шкуру спасать. Только не на что пока. Ждать же, пока пан Артемий приданое за женой получит – так заговорщики нас за это время застрелят или шашками порубают.»
Он прислушался к звукам за дверью столовой. Вжик-вжик, вжик-вжик, вжик-вжик. Дзинь.
– Ой! Луиза, иди скорее керосин подотри. – Артемий Иванович выглянул из столовой. – Откуда, откуда… Лампа на столе почему-то лопнула.
– Пан Артемий, отдай шашку мне, – приподнявшись на локте, велел поляк.
Виновато хлюпая носом, Артемий Иванович отдал шашку, вонявшую керосином. Это была обычная пехотная офицерская шашка с аннинским знаком под эфесом, надписью «За храбрость» и клюквенного цвета темляком.
– К генералу Черевину нам надо в Гатчину ехать, – сказал Фаберовский, закладывая шашку за спинку дивана.
– Это еще зачем? – спросил Артемий Иванович. – Помнишь, как он сердился, когда мы его благодарить приехали, что он нас из Якутска вытащил? Как он нас обратно не законопатил.
– Тогда ты в следующий раз на крышу пойдешь. А я чаи буду гонять да из окна на тебя смотреть.
– А если меня зарубят, к примеру, саблей? – возмутился Артемий Иванович. – Что я вдове оставлю?
– Потому нам и надо к Черевину ехать. Дурново нас защищать не станет. Пан Артемий сам видел в Полюстрово, как он о своих агентах печется. А если этого мало, так вон спустись на нищенку посмотри.
– Не хочу, она воняет. А если Черевин нас не примет?
– Примет. Этот заговор угрожает жизни Государя, так что он как начальник императорской охраны обязан нас принять. И потом, он сам говорил, что очень ценит нас даже, несмотря на фиаско в Египте.
– Ну, хорошо. А саблю ты мне отдашь?
– Отдам, когда из Гатчины вернемся. Только придется с утра на Шпалерную за шубой заезжать, а то меня в этом тулупе дальше вокзала не пустят.
28 декабря 1892 года, понедельник
Поезд в Гатчину отходил с Варшавского вокзала в половине одиннадцатого, и чтобы не опоздать, Артемий Иванович с поляком заранее вышли из дому. Полагая, что в Гатчине им придется провести много времени, прежде чем будут улажены все формальности и дворцовое ведомство дозволит им встретиться с генералом Черевиным, Артемий Иванович позаботился о еде, и они заехали на Шпалерную. Кроме того, надо было вернуть обратно тулуп и забрать шубу поляка.
– Господи, Артемий Иванович! Ваше благородие! – встретило их возгласами семейство кухмистера. – Как вы вчера? Рассказывайте же!
– А чего тут рассказывать! – сказал Артемий Иванович. – Обычные будни верных царевых слуг. Заговорщики набросились на его высокоблагородие, вы сами видели, как он вылез на крышу и дрался с ними как лев. Я с Лукичом бросился к нему на помощь, отнял у одного из мерзавцев саблю – я вам завтра ее покажу, сегодня с собой брать ее неудобно, – и загнал их в квартиру, где они заперлись.
– Они оттуда только в полночь решились выползти да по казармам разбежались, – сказала Агриппина Ивановна. – У нас все в журнале прописано. Я вас видела, как вы с подъезду вышли. Пальто нараспашку, шашка в руках и грудь вся окровавлена!
– Да нет же, маменька, – сказала Василиса, – то Артемий Иваныч варенье вишневое на себя опрокинул, когда его высокоблагородие на крышу вылезло.
– Что же вы к нам-то не зашли? – спросил Петр Емельянович.
– Да уж какое там зайти! – сказал Артемий Иванович. – Сейчас же на телеграф поехали, Его Величеству телеграмму отбивать. Вот сегодня нам велено к нему в Гатчину прибыть.
– Генерал Черевин просил посетить его для обсуждения мер против заговорщиков, – вставил Фаберовский.
– Ох ты, Господи, такая дорога длинная! – всплеснула руками Агриппина Ивановна. – Там ведь еще и не накормят, наверное. Мужчины вечно в своих делах покушать забывают! Петр Емельянович, надо бы Артемия Иваныча с их высокоблагородием снабдить на дорожку…
– Да уж понятно, – крякнул Петр Емельянович и достал из буфета особый дорожный термический судок. Этот судок кухмистер привез из Парижа со Всемирной выставки три года назад и очень гордился им. Он был выполнен в виде мельхиорового цилиндра, в который вкладывались четыре мельхиоровых же миски с различными блюдами, а сверху плотно закрывался крышкой с особым замком. Сам судок вставлялся в войлочный кожух, в свою очередь покрытый сверху чехлом из стеганного на вате голубого шелка с кожаным ремнем, чтобы удобно было носить его через плечо, словно саблю. С этим судком кухмистер спустился вниз в кухмистерскую и, вернувшись, собственноручно повесил его на шею своему будущему зятю.
