Пьер Жюльен, однако, был явно не из их числа.
— У меня создалось впечатление, что обвинения, выдвинутые против епископа Гишара, так и не были доказаны, — сказал я.
— Как же не были? Его заключили в тюрьму!
— Но потом его обвинители все-таки передумали.
Пьер Жюльен досадливо отмахнулся:
— Милость, даруемая грешнику, не умаляет грехов его, как вы знаете. А что до отца Августина, то мне представляется, что, наверное, какие-то поборники ереси, в желании услужить дьяволу и отвергнуть истину Господню, совершили это, принеся в жертву одного из самых верных защитников Господа, да таким образом, что им должно было явиться все адово воинство сразу.
— Брат…
— Когда я впервые услышал об этом злодеянии, я подумал: а не колдовство ли это? Я поделился своей догадкой с его святейшеством, и он был весьма обеспокоен.
— Неужели? — не поверил я. Я бы лишь громко рассмеялся. — Но почему?
Пьер Жюльен одарил меня взглядом, исполненным жалости и снисхождения. Взяв меня за руку, он усадил меня обратно на кровать, рядом с собой.
— Вы слишком далеки от Авиньона, здесь, в Лазе, — утешил он. — Конечно, как вам понять, что кроется за последними нападениями на веру христианскую. Я имею в виду пагубное влияние колдунов, заклинания демонов и поклонения им. Вам известно, что Папа назначил комиссию, чтобы расследовать колдовство при его собственном дворе?
Я покачал головой, онемев от изумления.
— Это так. Он сам, убоявшись этого вредоносного союза людей и демонов, вынужден был прибегнуть к помощи магической змеиной кожи, чтобы определить присутствие яда в пище и питье…
— Но все-таки… — клянусь, у меня не было слов, — но все-таки его святейшество не впал бы в подобный грех…
— Сын мой, разве вы не знаете о недавних заговорах против Папы Иоанна? Вы не знаете, что епископ Гуг Жеро из Кагора с сообщниками в прошлом году пытались убить его святейшество?
— Да, конечно, но…
— У еврея они купили три восковых фигурки, к каждой из которых прикрепили по пергаментной ленточке с именами Папы и двоих его верных соратников. Затем они спрятали эти фигурки вместе с ядами, раздобытыми в Тулузе, в хлеб, который отправили в Авиньон.
— Да ну? — Хотя я и знал о заговоре, но о восковых фигурках слышал впервые. — А вы их видели?
— Кого?
— Фигурки.
— Нет. Но я разговаривал с очевидцами.
— Ах, вот как.
Я растерянно замолчал. Казалось, что затевается что-то мне совершенно неведомое. Конечно, борьба с колдунами не есть долг инквизитора еретических заблуждений, так что нельзя было ожидать от меня осведомленности в этом деле. Тем не менее я впервые почувствовал себя оторванным от мира. Я чувствовал себя крестьянином из горного селенья, столкнувшимся с армией захватчиков, к чему был совершенно не готов.
— Я полагаю, что вам следует это прочитать, — посоветовал Пьер Жюльен, наконец выпуская из рук «Демоническую иерархию». У меня еще есть одна книга, с которой вам также следует ознакомиться. Она называется «Лемегетон». Пусть они служат вам руководством для распознания колдунов и гадалок. Вооружившись этими знаниями, вы будете лучше подготовлены к одолению сил зла.
— Но отыскивать колдунов не мое дело. Мне этого не предписывали.
— Может быть, скоро предпишут, — заметил Пьер Жюльен, — если его святейшество добьется своего. Кроме того, вы ведь расследуете убийство отца Августина, не так ли?
Я поднял руку.
— Брат, — сказал я, — отец Августин не был принесен в жертву.
— Откуда вы знаете?
— Потому что он не был курицей, потому что он не был убит в полночь и потому что его останки не разбросали на перекрестке. Останки отца Августина были рассеяны по всей округе.
— Сын мой, нам не дано знать, сколько еще существует книг такого рода, книг с ритуалами и заклинаниями. Книг, которых мы никогда не видели, содержащих невообразимые святотатства.
— Возможно. Но если вы никогда их не видели, брат, то я могу поклясться на Священном Писании, что их не видел и никто другой. Как вы сами заметили, мы живем слишком далеко от Авиньона.
Пьер Жюльен затряс головой.
— Увы, если бы это только было так, — вздохнул он. — И Он, придя, обличит мир о грехе и о правде и о суде[75]. Нет на земле уголка, свободного от сатанинского поветрия.
Внезапно меня одолела смертельная усталость. Я почувствовал, что, сколько бы я ни пытался, побороть Пьера Жюльена мне не удастся. Он был неутомим — горя внутренним жаром, недостижимым для человека умеренных страстей. Мне стало ясно, что именно эта энергия, это неизменное воодушевление помогли ему упорно двигаться вперед, одолевая всех своих недоброжелателей. Через некоторое время у них попросту опускались руки.
— К примеру, искали ли в Кассера магические тексты? — ревностно поинтересовался он.
— Искали. Не нашли ничего подозрительного.
— Ничего? Ни спрятанных ножей, ни серпов или иголок? Ни черных петухов, ни кошек?
— Понятия не имею. Обыск проводил Роже Дескалькан.
— А крестьяне — вы допрашивали их на предмет знакомства с магией?
— Да с какой стати? — Гнев снова вспыхнул во мне. — Брат, Святая палата существует не для того, чтобы отлавливать колдунов!
— Пусть даже и так, но я чувствую, что время настало, — ответил Пьер Жюльен, на миг задумавшись. — В следующий раз, когда вы будете допрашивать подозреваемых или свидетелей по этому делу, расспросите, что они ели сами или давали есть другим — когти, волосы, кровь и тому подобное. Пусть ответят, известны ли им случаи, когда бесплодная женщина вдруг понесла, или мужья и жены стали вздорить, или дети начали умирать или чудесным образом выздоравливать.
— Брат…
— Выясните, доводилось ли им видеть или использовать какие-либо фигурки из воска или свинца; и еще, о методах сбора трав и воровстве в деревне, когда пропадали елей либо гостии…[76]
— Брат, может быть, вам самому следует расспросить об этих вещах. — Я не представлял себе, как я буду проводить такие допросы на радость Пьеру Жюльену. — Вы обладаете несравненно большими знаниями, чем я. Вам более подобает расследовать убийство отца Августина, а я пока займусь другими делами.
Пьер Жюльен снова задумался, а я тем временем возносил безмолвную молитву Господу. Но Господь меня покинул.
— Нет, — наконец сказал мой новый начальник, — вы уже проделали длинный путь. Вы были в Кассера и знаете людей. Будет лучше, если вы продолжите вашу работу, а я начну дознание среди жителей этой деревни, которую вы арестовали, — как она называется?
— Сен-Фиакр.
— Сен-Фиакр. Правильно. Я, разумеется, стану надзирать за вашей работой и думать, как ее улучшить. Помимо того, — и вам это окажет большую помощь, — я напишу вопросы, которые вам следует задавать, касательно магии и заклинаний. Так как вы не знакомы с необходимой литературой, то вам, возможно, потребуется направляющая рука в деле преследования колдунов.
Для чего, Господи, стоишь вдали, скрываешь Себя во время скорби?[77] Можете вообразить себе, как кротко я сносил это испытание, с каким безропотным смирением склонился я пред волей Господней. Подобно Иову, я проклял день свой. Но безмолвно, в сердце моем; чудом нашел я силы промолчать. Ибо, когда бы я заговорил, я бы выл, как шакалы, и плакал, как совы.
Воистину, Бог наказал меня за грехи мои. И, подобно царствию и покою Его, наказание Его не знало конца.
Вскоре после прибытия Пьера Жюльена было проведено аутодафе. Я назначил его, ибо в тюрьме скопилось много заключенных, ожидающих приговора. Я хотел также, чтобы у моего нового патрона сложилось впечатление, что, несмотря на многие мои недостатки и промахи, я тем не менее преуспел в задержании нескольких бешеных волков. И посему, меж прочих дел, я созвал коллегию судей для вынесения приговоров и велел трубить на всех углах о дне публичной церемонии. Я также позаботился о том, чтобы глашатаи сулили хотя бы одну казнь, ибо известно, что если не пообещать смерти, то редко можно привлечь необходимое по такому случаю количество народу.
Судьями были епископ Ансельм, приор Гуг, сенешаль, королевский конфискатор, посланник епископа Памье (знаток церковного права), местный нотарий безупречной репутации и, конечно, Пьер Жюльен Форе. Полтора дня они обсуждали различные дела, представляемые им в роскошных покоях епископского дворца; затем, придя к согласию относительно наказаний, велели их записать. Разойдясь, все испытали большое облегчение, ибо их характеры не вполне соответствовали друг другу. Нотарий в личной беседе сообщил мне, что епископ Ансельм — это «помеха», а каноник из Памье «ограничен в понимании вещей». («Все, что он знает, — это из Пенафортовой «Summa iuris»![78] Но закон — это не один только Пенафорт, отец мой!») Роже пожаловался мне, что этот самый нотарий «нес чепуху, говоря слишком длинно», и что настоятель Гуг был «чересчур мягок». Что же до каноника, то он назвал сенешаля «невеждой» и «грубияном».
