Между тем господин полицейский о чем-то задумался. Коридорный не хотел мешать такому занятию и спросил позволения удалиться.
— Откройте номер, — приказали ему.
Желая отделаться от въедливого гостя, Мамаев достал связку и, забыв про строгие инструкции пристава «не пускать никого», гостеприимно распахнул дверь.
Раскрытые чемоданы и разбросанные платья на тех же местах, где их оставили. Цветы источали пряный аромат. В электрическом свете комната казалась вздорной старухой, вывернувшей грязные пожитки. Шторы заправили, но отрезанный ламбрекен болтался сиротливым хвостиком.
Родион не спешил с осмотром. Захотелось уловить первое впечатление.
Гнездышко Зинаиды Лукиной даже близко не походило на пряничный домик госпожи Милягиной. Если уставшее сердце полковника хотело оторваться от быта и окунуться в мир любовной романтики, легкости и блеска, это ему предоставили полной чашей. За его счет, разумеется. Хоть номер был казенный и обои не переклеивали, Зинаиде удалось мелкими деталями создать волнующе-соблазнительную атмосферу. Так мог выглядеть салон дорогой парижской содержанки или недешевой петербургской кабинетной.[8] Откуда у скромной учительницы из Ярославля такие навыки — теперь останется загадкой.
Судя по чемоданам, полковник Милягин не жалел денег на наряды. Каждый из них как будто служил укором блеклым и скромным платьям Серафимы Павловны. Зинаида предпочитала яркие, сочные и веселые расцветки светло-голубых и розовых тонов. В этом полковник ее целиком поддерживал. Количество платьев, готовых к поездке, вызывало невольный вопрос: как долго затянулась бы встреча однополчан? Уж месяц, не меньше. Или Зинаиде пришлось бы менять наряды три раза в день.
Беспорядок сборов перемешал мебель. Кресло и стулья с резными спинками стояли в художественном беспорядке. Родион тщательно осмотрел каждый, приподнимая платья с софы, диванчика и кресла. Но свежих отметин или следов не нашлось.
На стене торчал подсвечник на пять рожков. Второй, снятый с крюка, положили на пол. Рядом с ним лежала остроносая туфля. Родион нагнулся к самым половицам. Черный волосок, а за ним и другие извивались змейками. Когда ее вешали, ослабшая прядь могла упасть. Наверняка не убийца оставил их.
Отряхнув колени, Родион занялся личными вещами. В новой жизни Зинаида совсем отказалась от русского языка. Ни в гостиной, ни в спальне не нашлось даже клочка, написанного ее рукой. Зато под кроватью возвышалась стопка учебников и тетрадок. На самой верхней, по чистописанию, было накарябано: «Фэдр Мельягин». Сын полковника представлял непаханое поле для учебы. Редкий ребенок сумеет сделать четыре ошибки в своем имени. Наверно, за эту надпись Зинаиду уволили. Какая мать будет терпеть учительницу, пропустившую три ошибки на титульном листе тетрадки. И вовсе не за то, что отец двоечника бросал страстные взгляды на молоденькую. Конечно же, нет! Как ни стыдно такое подумать. Ну да…
Осмотрев богатый выбор флакончиков и пудр у зеркала, а также клубок цепочек и ожерелий в шкатулке, Ванзаров вернулся к крюку. Было в нем что-то странное, что не давалось сразу. Какая-то неправильная деталь, что дразнила и манила разгадать ее. Он представил, как висело тело. Рядом подсвечник. Свечи новые, но верхушка оплавлена, фитилек обуглен. Их зажигали ненадолго. И аккуратно погасили. Зачем? Даже если утром зажечь свет, на это никто не обратит внимания. С улицы вообще никому дела нет, что там, в окнах «Центральной», творится. У половых и коридорных полно других забот, кроме как следить за светом. Для чего свечи зажгли и погасили? И куда делись обгоревшие спички? Лукина не курила. Папирос или коробков с серными спичками в номере нет.
Родион оглянулся. Лакированный паркет не оставил следов. Между чемоданами был заметен узкий проход, который заканчивался стенкой и крюком. Он прошел по нему до противоположного конца. И еще раз проверил стул.
Неясно только одно: как барышню заставили накачаться хлороформом так, что она не оказала даже слабого сопротивления. Никаких, даже мельчайших, следов борьбы нет. Раннего гостя впустили как своего. Кто же этот близкий друг? Или подруга?
Ответов было много, но каждый из них обладал маленьким недостатком: всего лишь предположение. Никаких доказательств. Ни один из ответов не подсказывал, как избежать следующей жертвы. Ванзаров был твердо уверен, что к этому все идет.
Прав Аполлон Григорьевич, уж слишком чисто работает убийца. Не оставляет следов. Что тут сделать? Не поднимать же всю полицию. Быть может, воспользоваться именем князя Юнусова? Дескать, требуется всеобщая тревога, иначе убийцу юноши не найти. И под этим прикрытием… И что? Поставить по филеру рядом с каждой любовницей?
Прикинув последствия, Родион отказался от соблазнительного обмана ради высокой цели. Сетью убийцу не поймать. Нужна тонкая наживка.
* * *
Оркестр гремел скрипками, трубы выдували фальшь. В сигаретном тумане никому до этого не было дела. Гости отдавались веселью. Было начало вечера.
Ленивой походкой в зал зашел молодой человек откровенно модного вида. Как будто спрыгнул с картинки журнала. Завитки его волос лежали особо изысканным образом. Лицо выражало ленивую презрительность, а заколка галстука поражала неприличным брильянтом. Перстень с тяжелым камнем и массивная цепочка на жилетке довершали оглушительный вид. Он оглядел ресторан, как осматривают сборище черни, недовольно хмыкнул и поманил официанта. Просить не пришлось. Сам собой возник лучший столик, то есть в первом ряду перед оркестром. На нем — ведерко с шампанским и хрустальный бокал.
Юноша небрежно закинул ногу на ногу и демонстративно швырнул червонец. Официант переломился в поклоне, пожелал приятного вечера и готов был явиться по мановению мизинца.
На юношу посматривали со всех столиков. Откровенно наглый богач в столь юном возрасте привлекал внимание. Его обсуждали и осуждали, завидовали и спрашивали: «Кто такой?» Молодой человек был новым лицом. Из постоянных гостей его никто не знал, но тут же выдумывал разные небылицы. Многие с ним желали познакомиться, но надменный вид и стиснутые губы отбивали желание. Чего доброго, позора не оберешься. Особое желание разгадать загадку мучило барышень. Женщины вообще падки на блеск брильянтов. А от этого юнца блеск исходил нестерпимый. Ему посылали томные, несмелые, откровенные и даже вызывающие улыбки. Его же взгляд небрежно проскакивал мимо. Словно обычными женщинами пресытился. Такой нежный возраст, а устал от жизни.
Между тем богач и прожигатель жизни вынул платок и промокнул лоб. Внимательный взгляд заметил бы, что воздушную материю он сжимает излишне сильно, словно не хочет показать дрожь в пальцах. Но кто бы посмел изучать его пристально или распознал, что вместо лиц он видит размытые пятна? Так действовало нервное возбуждение.
Положив руку на стол, он нашел ей занятие хрустальной ножкой бокала. Другая пряталась в кармане, чтобы впиться всей пятерней в лодыжку.
Он еще раз изучил зал, со всем равнодушием, на какое был сейчас способен, и уставился на оркестр. Там двигались разноцветные тени. Зрение не желало слушаться. Самое тяжелое — непредсказуемое ожидание. Пригубив бокал так, чтобы не хлебнуть шампанского, медленно и глубоко вздохнул, успокаивая нервы. «Надо терпеть и ждать», — сказал он себе. Быть может, сколько еще вечеров предстоит. Все хорошо, все идет как надо. Кажется, впечатление удалось. Осталось дождаться результата.
Оркестр отыграл номер и взял перерыв. Голоса стали громче, смех и звон сменили музыку. Он натужно зевнул. Что-то блеснуло с краю.
Откуда-то возникла дама в платье, отливающем блеском черных брильянтов. Она с интересом разглядывала юнца.
— Мы с вами не знакомы? — спросила она так заманчиво и уверенно, словно иначе и быть не могло.
Николя медленно и цинично осмотрел фигурку, волнующую изгибом упругих форм, которые вдруг разобрал отчетливо:
— Я бы вас запомнил.
Комплимент даме понравился, она улыбнулась таинственно и маняще. А может, показалось в сигаретной дымке.
— Так что же мешает это сделать теперь! — сказала она.
Николя подвинул соседний стул, даже не привстав. Как настоящий хамоватый барин. Дама не обиделась, а скользнула на самый краешек. Так чтобы изгиб полуоткрытой спины выгодно смотрелся. Из дыма соткался официант с другим бокалом, горкой пирожных и вазой невесть откуда взявшихся фруктов. Как видно, держали для особых гостей. Коля не думал заказывать столько. Он благосклонно кивнул, дескать, угадано верно, и наградил усердие другим червонцем.
Дама подняла бокал:
— За что выпьем, прекрасный незнакомец?
— За вас, прекрасная незнакомка, — ответил Коля, отгоняя мысль о пирожных. Не время сейчас для пирожных, не едят миллионщики пирожных, разве только с золотым песком.
