— Я согласна полностью, — сказала Агнесс, подумав о Роуз, лежавшей в грязи с перерезанным горлом. — К тому же находящийся в подвале пистолет указывает на то, что убийца — кто-то из нашего дома. Но я не посмею противиться приказу Теодора. И, поскольку мы не можем сомневаться, что благополучие мастерской зависит от возвращения изделия, ваша работа под неменьшей угрозой, чем моя. А что касается убийцы, мне бы хотелось еще кое в чем убедиться, но я не могу это сделать из-за того, что я женщина.
— О чем вы? — спросил Томас.
— На Ломбард-стрит есть бар, где торгуют элем, под названием «Синий петух». Филиппа в ночь убийства и кражи дома не было, но он утверждает, что провел ночь в компании различных дам. Он сказал, что хозяин обязательно его вспомнит. Не могли бы вы зайти туда и узнать, так ли это?
Томас пробормотал что-то непонятное, налил себе кружку эля из кувшина на буфете и молча выпил, глядя на огонь. Тут пробили часы, и миссис Шарп позвала Агнесс наверх. Пожелав сыну спокойной ночи, Агнесс, спустилась вниз и стала поспешно собираться.
— Мне нужно поскорее вернуться, — сказала она, избегая смотреть на Томаса. — Нужно еще подать ужин наверх.
Томас помог ей надеть плащ, затем нацепил шпагу[2] и надел пальто и шляпу. Агнесс притворялась безразличной.
— Если вы собираетесь выйти только ради меня, мистер Уильямс, то в этом нет никакой нужды. Я так же благополучно вернусь, как и пришла сюда.
Томас Уильямс нахмурился. Его зеленые глаза словно пытались передать Агнесс какую-то мысль.
— Я должен. Глупо ходить одной в такое позднее время.
Агнесс не обратила на его взгляд внимания:
— Я вполне в состоянии защитить себя.
— Тогда доставьте мне удовольствие просто вас проводить, — сказал он, распахивая перед ней дверь. Когда она проходила, он шепнул так, чтобы миссис Шарп не слышала: — Кроме того, я должен кое-что сказать вам лично, без посторонних.
На улице было совсем мало прохожих. Томас шел рядом, держа фонарь в одной руке и подставив Агнесс другую, чтобы она могла на нее опереться. Агнесс чувствовала себя неловко, принимая его помощь, ведь она запретила себе любые сближающие жесты. Некоторое время они шли молча, скрипя снегом; из их ртов вырывались облачка белого пара, исчезая в темноте. Время от времени Агнесс ощущала на себе его взгляд и думала даже с некоторым страхом, что такое он собирался ей сказать, но молчала, ожидая, когда он заговорит сам. Пока они ни словом не обмолвились о предыдущей ночи.
Когда они дошли до угла Бред-стрит и Чипсайда, Томас откашлялся:
— Я хотел попросить вас быть осторожной, миссис Мидоус. Я говорил сегодня с Рили о той шкатулке, что вы мне показали. Он вел себя как-то подозрительно. Я не говорю, что понял, в чем дело, но это меня все равно обеспокоило. Когда я сказал ему, что нашли тело Роуз, он то ли немного удивился, то ли пожалел, что это произошло. А потом стал расспрашивать про вас. Уж не знаю, откуда он узнал, но у меня создалось впечатление, что он знает, что между нами что-то есть.
Настроение Агнесс упало. Слухов она боялась почти так же сильно, как и плохого о себе мнения Томаса Уильямса. Она покачала головой и постаралась скрыть свое огорчение:
— Не обращайте внимания на мнение Рили обо мне. Полагаю, у него нет никаких предположений о смерти Роуз?
Томас опустил глаза:
— Помнится, он сказал, что Роуз постоянно лезла в чужие дела и флиртовала со всеми подряд и наверняка ее убили из-за ее очередной интриги.
— И больше ничего?
— Ничего. Он все интересовался нашей с вами дружбой.
Агнесс поежилась:
— Наверняка до него дошли какие-то пустые слухи. Филипп, наш лакей, дружит с ним и с одним из подмастерьев. Но я меньше всего беспокоюсь о Рили, завтрашняя встреча с мистером Питтом куда опаснее.
— Но эта явная опасность.
Они уже шли вниз по Фостер-дейн мимо Зала золотых дел мастеров. Через полминуты перед ними окажутся ступеньки, ведущие в ее кухню, подумала Агнесс. В нескольких ярдах от перил Томас Уильямс помедлил и глубоко вздохнул:
— Я хотел поговорить не только о Рили, миссис Мидоус. Я хотел обсудить еще одну тему. — Томас поколебался. Его рука все еще поддерживала ее, но смотрел он на свои покрытые снегом ботинки. — Это очень деликатная тема, но сказать необходимо, и я умоляю вас не считать меня слишком бесцеремонным.
Агнесс подняла брови, но, помня, что следует держаться отстраненно, ничего не сказала. После минуты колебаний Томас нерешительно продолжил:
— Боюсь, что вчера ночью я вам навязался. Я никак не собирался так поступать. Сегодня мне пришла в голову мысль, что вы поступили так не добровольно, что вы ошибочно считали себя мне обязанной из-за вашего сына.
Агнесс почувствовала, как кровь отлила от щек, губы показались сухими и ломкими в холодной ночи.
— Что вы имеете в виду под «ошибочно считала обязанной»? — хрипло спросила она.
— Когда я вас обнял, мне показалось, что наши желания совпадают, но потом я подумал, что мог ошибиться. У меня мало опыта в таких делах, но однажды случилось, что я неправильно понял даму. После этого я всегда нервничаю в сердечных делах. Я просто хочу вас уверить, что, как бы вы ни относились ко мне, я бы предпочел, чтобы вы сказали об этом честно. Я ненавижу хитрости в таких делах. На вашем сыне это никак не отразится. Но мне хотелось бы знать, как вы действительно ко мне относитесь.
— Я вас правильно поняла, мистер Уильямс? — резко спросила Агнесс. — Вы полагаете, что я вела себя непорядочно из-за сына и что в вольностях, которые я вам позволила, не было никакой необходимости?
— Порядочность и вольности не имеют к этому никакого отношения, — ответил Томас, краснея под ее испепеляющим взглядом. — Я только хотел сказать, что я вас глубоко уважаю вне зависимости от того, как вы относитесь ко мне. Я не хочу, чтобы наша дружба была чем-то искажена. Я умоляю вас не обманывать меня.
— Тем не менее вы подозреваете, что я приняла ваши ухаживания по другим причинам, совсем не потому, что вы мне нравитесь.
— Я ничего подобного не говорил. Не надо искать оскорбления там, где оно не подразумевалось. Яснее я не могу выразиться.
Но тема, которую он поднял, задевала самые чувствительные струнки в душе Агнесс. Она стояла на заснеженной улице не в состоянии двигаться и не зная, что сказать. Она совсем запуталась. Томас вроде бы подтвердил ее прежнее убеждение, что он верит, будто она привыкла вести себя неприлично, и это заставляло ее лицо гореть от унижения. Она поспешно напомнила себе о своем решении: она будет демонстрировать равнодушие. В голове немного просветлело, и Агнесс подняла подбородок:
— Как я могу не чувствовать себя оскорбленной, если вы составили такое мнение обо мне? Ведь вы сказали, что меня можно купить, проявив доброту к моему сыну.
— Напротив, — сказал Томас на этот раз громче, поскольку терпение его заканчивалось. — Я никогда не имел никаких недостойных джентльмена мыслей относительно вас как до, так и после вчерашней ночи. Чем бы ни было вызвано то, что произошло между нами, изменить это мы не можем, да мне бы и не хотелось ничего менять. Но я вижу, что вы решили думать обо мне плохо, и у меня есть такое же право, как и у вас, чувствовать себя оскорбленным. Всего хорошего, миссис Мидоус. Думаю, мне пора отправляться в «Синий петух».
В ту ночь Агнесс спала плохо. Бесконечно вспоминая разговор с Томасом, слово за словом, она сожалела, что не догадалась сказать то, это и еще другое, ранить его так же больно, как он ранил ее. На следующее утро небо было нависшим и мрачным, снег быстро таял, превращаясь в противную слякоть.
Ровно без десяти девять Агнесс подошла к дверям мастерской. Томас Уильямс впустил ее. Она заметила, что он снова нацепил шпагу. «Интересно, — подумала она, — он сделал это по указанию Теодора?» Томас приветствовал ее так, будто они были едва знакомы.
— Я был в «Синем петухе», — холодно сказал он. — Хозяин вспомнил, что Филипп находился там в ночь грабежа с какими-то мужчинами. Но что это за мужчины, он не знал. Также он не помнил, когда они ушли. — Агнесс показалось, что глаза у него застывшие, как льдинки, а лицо, раньше дружелюбное и открытое, теперь абсолютно невыразительное, как будто высеченное из мрамора. — А теперь, миссис Мидоус, вас ждет мистер Бланшар, — Томас поклонился и провел ее в маленькую контору в задней части дома.
На короткое мгновение Агнесс показалось, что, возможно, вчера она была излишне сурова и неправильно поняла его неловкое извинение. Но не успела эта мысль возникнуть в ее голове, как она безжалостно отвергла ее. Их ссоры не случилось бы, если бы он так глупо не коснулся такой деликатной темы. И Агнесс решила придерживаться своего раннего решения вести себя холодно и абсолютно пристойно — ей это казалось единственным возможным для нее достойным выходом.
