Таня беспомощно оглянулась, словно искала Лену. Потом повернулась к Мите – на Кожевникова ей смотреть было неловко. Дмитрий кивнул спокойно, сказал:
– Эту женщину он обманывал самым бессовестным образом.
О Гюнтере Хартмане оперативной группе было уже довольно много известно. И о его любовнице Ольге Зотовой, чертёжнице КБ-24 при Танковом отделе завода. Хартман убедил женщину скрывать их связь, но она доверилась своей старшей сестре. Сёстры жили раздельно. Ольга, мать-одиночка с трёхлетним сыном, в частном доме, оставшемся от родителей. Сестра с семьёй – в полученной от завода квартире. От неё и узнали: Ольга уверена в любви Гюнтера. Он – коммунист-патриот, собирается вскоре нелегально вернуться на свою родину, бороться с фашизмом. Потому и скрывает свои отношения с Ольгой, боится за неё и мальчика. Уверил, что гестапо, если узнает о том, как она ему дорога, может даже здесь, в Союзе, достать её. Она, Ольга, его жена, и в лучшие времена, когда с Гитлером будет покончено, они оформят свои отношения…
– Похоже, эта женщина не догадывалась, что выбалтывает секретные сведения врагу. Скорее всего, она даже не понимала, что именно рассказывает ему. Например, об отправке документации на танк в столичное министерство обороны, в специальном почтовом опломбированном вагоне. Умелый агент так направит и построит разговор, что неопытный собеседник даже не поймёт, что рассказал…
– Но Митя! – Таня посмотрела прямо в глаза Дмитрию, сжала руками его ладонь. – Ты уверен в том, что говоришь? В том, что Гюнтер, именно Гюнтер Хартман немецкий шпион? Так ведь ты хочешь сказать?
– Не сомневайся. Иначе этого разговора не было бы.
Так же порывисто она повернулась к Кожевникову, и он улыбнулся ей, как улыбаются старому другу.
– Давно хотел сказать вам… Мы оба – и вы, и я, – не просто друзья этой семьи. Мы тоже частица её. И одна из самых крепких нитей, связывающих нас, – любовь к Саше. Память о нём.
Таня прерывисто вздохнула, словно всхлипнула, и Николай ласково обнял её за плечи.
– Вот потому, Танечка, мы и рассказываем вам то, что составляет государственную тайну. Но не тайну для этой семьи. А значит – и для меня, и для вас. И не надо винить себя в том, в чём нет вашей вины. Тот, кого мы пока ещё называем «Гюнтером», умеет кружить головы. Думаю, и этому его специально обучали.
Увидев, что щёки Татьяны вспыхнули, Николай грустно улыбнулся.
– Я когда-то знал женщину, любил её. Она помогла нам с Митей разоблачить немецкого шпиона. Нет, не сейчас – давно, в Первую мировую. Подозреваю, что она мучилась своей виной за связь с ним. Но ни в чём виновата не была! А вот же, ушла с командой медсестёр на самую фронтовую линию, в бараки тифозных солдат. Я искал её, а нашёл, когда она уже умерла, заразилась…
Дмитрий знал, что Николай не мог забыть медсестру Валю Акимчук из того самого харьковского госпиталя, где он, юный солдатик Коля Кожевников, залечивал боевые раны. Да, именно один случай, на который медсестра обратила внимание и о котором рассказала Николаю, очень помог им тогда. А потом молодая женщина узнала, что её любовник, пусть и бывший, – германский шпион… Дмитрий всегда подозревал, что Николай помнит Валю Акимчук. Не женился ведь за столько лет. Правда, и жизнь у него напряжённая – большие дела, постоянные разъезды…
– Вы, Николай Степанович, хотели о чём-то попросить меня? Я должна что-то сделать?
Татьяна уже спокойно и внимательно смотрела в глаза Кожевникову. Он мягко улыбнулся.
– Просто Николай… Да, хочу попросить. Но вы ничего не должны. Это ведь просьба. Захотите…
– Захочу, – кивнула она. – Но… Николай, я немка! Будет ли мне доверие? Речь ведь о немецком шпионе, я правильно поняла?
– Помнишь, Таня, – вмешался Дмитрий, – когда в октябре восемнадцатого Харьков оставляли австро-германский войска? А у вас в доме была вечеринка, мы говорили об этом, и я тебя спросил: «Ваша семья не собирается уходить с немецкими войсками на историческую родину?» Что ты мне тогда ответила, не забыла?
Таня прикусила губу. Как она могла забыть тот вечер, когда в их доме собралась молодёжь, её друзья! И Митя там был, и Катенька Петрусенко, и Саша… Играла музыка, танцевали – молодые, наивные… Надеялись на то, что царь и его семья не расстреляны, живы… Последняя вечеринка, больше таких праздников не было…
– Да, Митя, я сказала: «Нет, мы никуда не уедем. Мы давно уже русские немцы»… Кажется так.
– И я помню эти слова. Так и отношусь к тебе, и все мои товарищи тоже.
У Тани блеснули глаза, она повернулась к Кожевникову:
– Говорите же, что я должна сделать?
– Хартман ухаживает за вами? – спросил Кожевников.
– Да.
Дмитрий с радостью отметил, что Таня не покраснела, не сконфузилась. Ответила спокойно и пояснила:
– Да, он выделяет меня. Оказывает знаки внимания.
– Я бы удивился… Таня, найдите возможность как-нибудь, словно бы случайно, в разговоре, упомянуть, что знаете меня. И не просто знаете – дружны.
– Откуда же? Что я должна сказать?
– А вы скажите, что мы уже много лет часто бываем в одной компании. Я же знаю, ваш отец был инженером на моём заводе. И до революции, и в двадцатые годы. Одним из ведущих специалистов. У нас до сих пор помнят Людвига Фридриховича. Подумайте, кто из старых друзей отца и сейчас связан с заводом? Не работает уже, конечно, но в общественной жизни, например, участвует…
– Так Сергей Андрианович, – сходу воскликнула Татьяна. – Верескаев!
– Ну как же, знаю, – подхватил Кожевников. – Бывший ведущий конструктор, чудесный человек.
– Я и в самом деле иногда бываю в гостях у его семьи.
– А я вот нет, – вздохнул Николай. – Но Хартман об этом не знает. Главное, он слышал обо мне – это несомненно. И фигура для него я очень интересная.
– Он будет просить меня познакомить его с вами?
– Почти наверняка… Но! – Кожевников поднял палец, покрутил им многозначительно. – Делать мы этого не станем. Задача другая… Таня, вы скоро его увидите?
– Завтра у нас занятия, – сказала Таня. – Он их не пропускает.
– Отлично, просто отлично!
Кожевников вскочил, прошёлся по комнате, потирая руки. Снова сел рядом на диван – близко к ней, заглянул в глаза. Таня легко улыбнулась ему. Ей теперь самой было странно: как же она могла «побаиваться» Кожевникова… Николая. Считать, что он суровый, неприязненный. Глупая! У него такой проникновенный взгляд, прозрачные, чистые глаза…
Николай и Дмитрий заранее продумали разные варианты операции с Хартманом, потому план в голове у Кожевникова возник мгновенно, но не на пустом месте.
– Танечка, я вас приглашаю на вечер в заводской Дом культуры. Он как раз послезавтра. Будет очень удачно, если вы именно завтра сумеете перед Хартманом упомянуть обо мне и об этом приглашении.
– Скажу обязательно. Я… я придумаю, как. Но что дальше будет?
– А мы сейчас обговорим варианты вашего разговора. Он может повернуться по-разному, но три момента должны непременно случиться. Первое: вы скажите, что я последние дни очень занят и озабочен. Готовлюсь везти новый танк на испытательный полигон, буквально на днях. Второе: вы, Таня, знаете, где этот полигон. Скажем, весной я брал вас с собой на этот полигон, вроде как на экскурсию, по-дружески. И третье: Хартман будет проситься с вами на вечер. Уверен, он станет – в надежде познакомиться со мной. Но мы с вами разыграем перед ним небольшую пьеску…
В сквере перед входом и на крыльце толпились люди – весёлые, нарядные. Из распахнутых дверей доносилась музыка, это в вестибюле Дома культуры играл духовой оркестр. Через полчаса все уже рассядутся в зале, где начнётся торжественное собрание: будут чествовать и награждать лучших рабочих, передовиков и стахановцев. Потом – концерт заводской художественной самодеятельности. А после – танцы в этом просторном вестибюле, под духовую музыку. Впрочем, довольно много пар уже и сейчас кружились по залу. Таня Рёсслер и Гюнтер Хартман тоже зашли вовнутрь, и он предложил:
– Пойдёмте к буфету. Хотите мороженого?
– Нет.
Таня покрутила головой, не столько отказываясь, сколько оглядываясь вокруг. И Хартман тут же догадался:
– Ждёте своего кавалера? Что же он опаздывает?
– Я же вам говорила, Гюнтер, Николай мне не кавалер. Просто друг.
– Не поверю, что вы ему не нравитесь. Этого просто не может быть.
Она взглянула на него из-под опущенных ресниц, быстро улыбнулась. И сама удивилась, насколько естественный и многозначительный получился этот взгляд. Словно сказала: «Что ж, не верьте. И будете правы». А Гюнтер добавил:
– Вот вы рассказывали, что даже на полигон с ним ездили. Не стал бы в такое место ответственный сотрудник приглашать постороннюю женщину.
И тут же картинно вздохнул, сказал с весёлым пафосом:
– Могу же я поревновать вас, Татьяна, хоть немного!
Таня засмеялась, погрозила ему пальчиком и повела рассматривать картины художников заводской изостудии. Она поняла, что последняя фраза должна как бы увести разговор в сторону его заинтересованности полигоном. Так она и сделала – забыла, заговорила о другом. Но обрадовалась: он запомнил, всё запомнил, что она рассказывала.
