Франц Фомич пожал плечами и двинулся дальше. Он навестил неприметный двухэтажный особняк на Сухой улице и пробыл там полтора часа. А когда он удалился, в доме стала собираться молодежь. Наблюдатели из служительской коман ды насчитали более тридцати человек! Это была сходка боевиков, и Ежи Пехур почти наверняка находился внутри.
По команде Паренсова полурота 2-й стрелковой бригады окружила всю Сухую улицу. Лыков в мундирном сюртуке со старшими орденами подъехал прямо к особняку. От оцепления к нему присоединился Сенаторов. Коллежский асессор был нервически весел, но держался уверенно.
— Вовчик! А помнишь Упраздненный переулок? Это ведь тебе там ухо срубили?
— Мне. Его потом пришили, но шрамы остались. А что?
Капитан косился на окна окруженного дома. Его пальцы машинально бегали вверх-вниз по галунной портупее.
— С тех пор на такие дела ходил?
— Нет.
— Что, свербит в одном месте?
— Ага… — сознался капитан. — Мы тут с тобой как две ростовые мишени…
— Так надо. Чтобы поменьше крови было. Не бойсь! Сразу стрелять они не начнут. А когда я им опишу диспозицию — вообще передумают. Разве только какой дурак найдется… Тогда караул!
Они поднялись на крыльцо, и Лыков деликатно постучал в дверь. Из окон на русских смотрели десятки напряженных глаз.
— Господа террористы! — громко объявил Алексей. — Вы окружены военными стрелками. Выходим по одному. Оружие с порога бросаем мне под ноги. Не торопимся! Учтите: если среди вас отыщется такой дурак, что выстрелит, — всем конец. Генерал-адъютант Гурко велел тогда живых не брать. Стрелкам приказано отвечать пачками.[70] Сто двадцать ружей! Потом матери ваши будут вас из морга забирать… Надо вам это? Мне не надо. Ну? Кто первый?
Внутри забегали, закричали, но никто не выходил. Вдруг раздался выстрел. Сенаторов схватился за кобуру, но Алексей остановил его:
— Погоди. Это в себя…
Во втором этаже распахнулось окно, и кто-то крикнул:
— Жовнешы, не надо пачками! Мы сдаемся!
И сразу из дверей начали выходить поляки с поднятыми руками. Они бросали к ногам сыщика револьверы, ножи и кастеты и накидали их целую кучу. Стрелки обыскивали «беков» и строили в колонну. Через четверть часа на улице стояло двадцать восемь арестованных. Еще двое застрелились, причем один неудачно. Солдаты отправили его на санитарной фуре в гарнизонный госпиталь, но вечером поляк скончался.
Ежи Пехура в доме не обнаружили. Ни один из арестованных не дал показаний.
Варшавский генерал-губернатор вызвал к себе в Бельведер[71] двух человек. Одним был обер-полицмейстер Толстой, вторым — начальник жандармского округа генерал-лейтенант Брок.
Оба были взволнованы и разговаривали вполголоса, стараясь угадать причину внезапного вызова. От таких встреч хорошего ждать не приходилось. Гурко-Ромейко любили и боготворили только солдаты. А представители высших сословий боялись и ненавидели… Все помнили, как на турецкой войне он публично отчитал великих князей, вздумавших ему не подчиниться. И съели как миленькие! Теперь вот Гурко конфликтует с самим военным министром Ванновским, любимцем государя, — и хоть бы что. Все потому, что округ пограничный: тут немцы, а там австрияки. Случись что, именно Варшавский округ примет на себя первый удар. Из этих соображений здесь самые обученные войска, самые новые крепости и самая мощная артиллерия. Всё — в образцовом состоянии, чего умеет добиваться один лишь Гурко-Ромейко. Лучший полководец русской армии, а может, и не только русской. С таким не поспоришь…
Генералов вызвали в кабинет. Гурко сидел за столом, подняться не соизволил и сесть гостям не предложил. По левую руку от командующего устроился Лыков — в почтительной позе, но на стуле. Он был в малом галунном мундире камергера со всеми наградами.
— Кто отстранил коллежского асессора Лыкова от розыска убийц офицеров? — спросил генерал-адъютант.
— Я, — после короткого замешательства ответил Толстой.
— Почему?
— Обстоятельства гибели некоего Рышарда Грабовского при попытке его задержания были столь сомнительны… И вызвали нежелательное раздражение у варшавского населения.
— А у меня столь же нежелательное раздражение вызывают смерти офицеров! — чуть повысил голос Гурко. — Нежелательное для вас, генерал. И для варшавского населения тоже. Горе ему, если окажется, что общество покрывало преступников! Вас чье раздражение больше пугает, господин обер-полицмейстер? Мое или этих полячишек?
Толстой покраснел, но попытался возразить:
— Есть основания подозревать, что Лыков столкнул этого Грабовского вниз. Я должен был разобраться! Назначено расследование.
— Вы подозреваете русского чиновника в умышленном убийстве? Это серьезное обвинение. На чем оно основано?
— Идет расследование, ваше высокопревосходительство. По его итогам я буду готов ответить на этот вопрос, а пока, простите, нет.
— Я лично уже провел это расследование. Оно заняло у меня полчаса. Есть два свидетеля происшедшего, так ведь? Городовые, что сбежались на свистки Лыкова. Оба в один голос рассказали, как все вышло. Там на башне большие окна. И Грабовский сиганул в одно из них сам, никто его не подталкивал. Снизу все хорошо было видно. Никаких сомнений в том, что имело место самоубийство, у городовых нет. Вы их опрашивали?
— Не могу знать, ваше высокопревосходительство. Расследование возглавляет надворный советник Петц из губернского правления. Я с ним еще не встречался.
— Петц? Ну, этот нарасследует… Так я вам скажу: никто городовых не опросил. До сих пор. Я сделал это первым. А Петц выискивает каких-то свидетелей, которых и близко не было к месту, но которые зато настроены против русских. И подпишут любое вранье.
— Но наши городовые не очень развиты… Это обычно отстав ные унтер-офицеры и даже ефрейторы…
Гурко изменился в лице.
— Ефрейтор русской армии подчас умнее иного обер-полиц мейстера!
Толстой смешался, а генерал-адъютант продолжал:
— Вы верите полякам и не верите собственным подчиненным? Одну из этих сторон, значит, надо заменить. Или подчиненных, или вас. Проще вас. И для дела будет полезнее. Так и напишу министру.
Обер-полицмейстер стоял красный как рак и молчал. Бросил было злобный взгляд на сидящего безмятежно Лыкова, но тут же отвел его. Гурко между тем продолжил:
— Коллежский асессор Лыков командирован сюда из Петер бурга. Города не знает, агентуры своей не имеет. Но именно он, практически в одиночку, обнаружил убийц трех офицеров. Подчиненная вам полиция не смогла, а Лыков смог! Вы отрицали, что подпоручик Яшин тоже стал жертвой террористов. А он против вашей воли начал розыск и нашел труп Яшина. Еще Лыков выявил предательство в сыскной полиции. И узнал имя главаря боевиков! Некий Аркадиуш Млына по кличке Ежи Пехур пытается поднять в крае вооруженную борьбу. Вам это известно?
— Но жандармы ничего мне не сообщали об этом!
— К жандармам мы скоро перейдем, — скривился Гурко. — У вас под носом замышлялся настоящий погром полиции. Арестованные на Сухой улице боевики оказались все вот с такими бумажками, — он передвинул на своем необъятном столе стопку листов. — Это схемы расположения постов городовых по Варшаве. Восемьдесят два поста! Нападение должно было состояться в один час. Террористы замышляли перебить сколько удастся чинов полиции и тем заявить о себе как о серьезной силе. Представляете, какой вышел бы эффект? После двадцати четырех лет тишины!
Генерал-губернатор перевел дух, не сводя с Толстого неприязненного взгляда.
— Необыкновенная, выдающаяся расторопность Лыкова спасла город. Она и еще помощь военного командования. Погром варшавской полиции не состоялся. Люди Ежи Пехура почти все арестованы. Но сам он уцелел и скоро навербует новых боевиков! И что же вы, господин обер-полицмейстер, сделали, чтобы остановить этого опаснейшего негодяя? Отстра нили от розыска Лыкова! Который один сделал больше, чем все ваше управление.
Приказываю: полномочия коллежскому асессору Лыкову вернуть. Розыск Млыны возглавляет он и никто другой! Расследование случая с самоубийством террориста… как там его? прекратить. Чем их меньше, тем лучше… Вам я объявляю о служебном проступке, о чем мною будет доложено министру внутренних дел.
Лицо Толстого сделалось совсем свекольным; казалось, его сейчас хватит удар. Лыкову даже стало жалко обер-полицмейстера. Гурко смотрел на подчиненного с презрением, ждал какого-то ответа, но не дождался и обратился к жандарму:
— Генерал Брок! Почему ваше управление ничего не сообщало мне о создании в Варшаве боевой организации националистов?
— Виноват, ваше высокопревосходительство!
