— Чечуй, верни господину Фороскову его вещи, — распорядился «иван».
— Нил Калиныч, вы обещали мне пару фреев подыскать, — напомнил Петр, рассовывая оружие по карманам. — Похороны завтра. Где ваши людишки? Дом большой, одному не справиться…
— Первый вот Чечуй. Годится он вам?
Форосков оценивающе поглядел на «утюга»:
— Парень что надо, спору нет. Главное, чтобы он сам ничего не делал, а только то, что я велю.
— У Чечуя своих мыслей не бывает, — успокоил его Проживной. — А так он очень исполнительный. Сдаю его в кортому[87] за десять процентов.
— Годится. А кто второй?
— Второй будет Ванька Перекрестов. Это который от Челдона отлучился и тем спасся, — пояснил кабатчик.
— Вы, Нил Калиныч, видать, с дуба съехали! Если он один из всех спасся, стало быть, он-то полицию и навел. И вы мне теперь этого капорника[88] во фреи сватаете? Спасибо. Оставьте такое добро себе.
— Ванька не капорник, мы проверяли, — вступился за кабатчика «иван». — Ему щаска[89], что живой остался. Сидит нынче на хазе и лопает без просыпу. Никак в себя не придет.
— И на кой черт он такой нужен? Чтобы дело мое провалить? Опять же, во второй након[90] удачи не бывает. Кто еще есть? У которого руки не трясутся…
— Подумать надо, — запустил пятерню в бороду Коммерческий.
— Думать некогда, вынос через десять часов. Ну?
Кабатчик молчал. Зато вмешался Проживной:
— Петр Зосимыч, не пори горячку. Отложи понт[91], двоим вам не управиться.
— Сухари![92] И не такие дела выгорали. Возьму слам — только меня и видели. Адью, господа!
На пороге Петр повернулся к Чечую, ткнул в него указательным пальцем:
— Утром у меня. Иметь при себе шлейку и платок, чтобы рожу замотать.
Палец переместился на Проживного:
— Десять процентов.
Тот молча кивнул.
— Где будем слам тырбанить?
— На кузне Снеткова. Это…
— Знаю. К полудню пусть там будет мой багаж. И извозчик наготове.
— Сделаем.
Форосков ушел. Кабатчик запер за ним дверь, и тотчас же из каморки появился Щукин.
— Ну? — обратился он к «ивану».
— Наш брат, фартовый, — убежденно ответил тот.
— Уверен?
— Только фартовому, да еще не всякому, а лишь первосортному, придет на ум использовать для покражи уборку[93].
— Это же мародерство, — скривился Щукин. — На войне за такое расстреливают.
— Эх, Иван Иваныч, — уголовный похлопал Щукина по плечу. — Для настоящего фартового ваши законы — тьфу и растереть! Форосков как раз из них. Договориться с сынком, что он его папашу за десять косуль в лапшу разотрет… Надо запомнить мыслишку! И вообще, я, кажется, про него слыхал. Было что-то такое. То ли в Нижнем Новгороде, то ли в Сормове…
— Ладно, убедил. Скажи еще, что с Ванькой Перекрестовым делать? Бекорюков велел его поймать.
— Да забирай, не жалко. Он у Снеткова в овине сидит. Водку жрет не просыхая. Ванька теперь не работник…
— Вели ему пока там оставаться.
— Ванька кажный день в Кострому просится. Страшно ему тут.
— Пусть сидит! У меня на него виды есть.
— Ладно. А чего мне с Форосковым делать? Отдавать ему своего парня али как?
— Нет. Ограбления Селиванова я сейчас допустить не могу. Ревизор к нам едет от губернатора. Скандалы не нужны.
— Петр Зосимыч ждать не желает.
— Мало ли, чего он не желает. Не ему решать, кого и когда в Варнавине грабить.
— Стало быть, Чечую утром отдыхать? И мне вещи Фороскова не забирать и извозчика не готовить?
— Да. Понт я отменяю. Недели на две. Ну, бывай, Иосадоат Сергеич. Делов полно. Сегодня базарный день, а завтра в Урень тащиться…
Сыщик и «иван» дружески пожали друг другу руки и разошлись. Щукин направился в почтово-телеграфную контору. Побарабанил в запертую дверь, ему открыл заспанный дежурный.
— Для меня есть что?
— Шифрованный экспресс из Нижнего.
— Неси.
Расписавшись в секретном журнале, сыскной надзиратель пошел на службу. Там при свете лампы он уселся за кодовой книгой и долго переводил телеграмму. Было видно, что бумажная работа дается ему с трудом. Наконец Щукин закончил расшифровку и прочитал следующий текст:
«Форосков Петр Зосимович хорошо знаком Нижегородскому сыскному отделению. Настоящее имя — Иван Михайлов Овцын, из балаковских мещан. Искусный механик и оружейник, выдающийся стрелок. В 1879 году изготовил самодельное оружие для шайки известного налетчика Тиунова. В 1880-м участвовал в попытке ограбления кассы Сормовского завода. В обоих случаях сумел избежать ареста и скрыться. С тех пор, видимо, старается работать один или с малым числом разовых сообщников. Склад ума незаурядный, способен придумывать оригинальные ходы. Весьма опасен при задержании. Приговорен заочно к восьми годам каторжных работ. Поимочное свидетельство[94] вышлем по первому требованию.
Помощник Нижегородского полицмейстера — начальник сыскного отделения к.а. Богородский».— Та-а-к… Ишь ты! — пробормотал Щукин, убирая телеграмму в стол. — Не простая птица. Ну, тем лучше.
По пустым улицам сыскной надзиратель отправился на постоялый двор Подшибихина. Было тихо и по-ночному прохладно. Ни один огонь не горел в окнах домов. Из-под ворот высовывались кое-где собачьи морды и злобно рычали, и лишь это нарушало тишину спящего уездного городка.
Придя на место, Иван Иванович ловко перелез через забор, зашел в дом со двора и привычно двинулся черным ходом на второй этаж. Отыскал номер Фороскова, прислушался. Ни звука. Щукин сунул было в замочную скважину отмычку, но она натолкнулась на вставленный с той стороны ключ. Тогда надзиратель вынул миниатюрные воровские щипчики. Опустился на колени, повозился чуток и беззвучно повернул ключ в замке. Поднялся, отряхнул шаровары и шагнул в номер. На столе чадила свеча, и в ее отблесках угадывалась лежащая на кровати фигура. Вдруг из-за косяка высунулся ствол револьвера и уткнулся сыщику в скулу.
— Петр Зосимович, это я, Щукин, — поспешно сказал надзиратель. — Поговорить надо.
Ствол чуть подтолкнул незваного гостя вперед. Дверь закрылась, ключ в замке повернулся, и Форосков вышел на середину комнаты. Оружие он держал наготове.
— Иван Иванович? Странная у вас манера ходить в гости. Почему не постучали?
— Хотел проверить, насколько крепкий у вас сон.
— Проверить сон? Да я вашими мозгами чуть потолок не забрызгал! Не люблю я подобных шуток!
— Будет вам, — равнодушно буркнул сыщик, усаживаясь на табурет. — Ничего мне не угрожало. Такие, как вы, сначала думают, потом делают. Повторяю, нужно поговорить.
Петр присел на кровать, где лежала прикрытая одеялом его шинель. «Смит-вессон» он держал на коленях.
— Я не могу разрешить вам ограбление дома Селиванова. Откажитесь от него.
— Что так? Аль я хуже людей, что везде стоя пью? — ухмыльнулся «налетчик».
— Мародерство это, а не ограбление. Народ взбеленится: человек сына хоронит, а к нему воры лезут.
— Да плевать мне на всех! Момент уж больно удобный, потом такого не будет.
— Вам плевать, а мне нет. Мы с исправником и так на волоске висим. Из-за этого треклятого маниака губерния очень нами недовольна. Ревизор сегодня в обед заявится… Надо обождать.
Форосков нахмурился:
— Я понимаю, что со своим уставом в чужой монастырь не ходят…
— Правильно понимаете, — перебил его надзиратель. — Тут до вас люди жили и после вас жить хотят. Я запрещаю.
— Но мы же договорились!
— Я помню, о чем мы условились. Будет вам зорик. Хороший, жирный-наваристый. За городом, отсюдова в восьми всего верстах. Через две недели.
«Налетчик» задумался:
— Еще две недели в этой дыре… А какие гарантии?
— Гарантии в моем интересе. Но сейчас не ко времени. Уедет ревизор, Селиванов схоронит сына, и все успокоится. Я с одним пришлым господином завтра отлучусь в уезд, ловить того самого маниака. Если получится, тогда нам всем амнистия. Исправнику сойдет с рук любое происшествие в уезде. Тут-то вы и подломаете свой зорик. Посля того мы с вами честно делим дуван, и езжайте, куда хотите.
— Хорошо, Иван Иваныч. Имение — штука знатная. Там много добра можно намести. Договорились!
Четыре человека сидели в кабинете Бекорюкова и уныло молчали. Одним был сам хозяин. Веером вокруг него расположились пристав Поливанов, сыскной надзиратель Щукин и находящийся в отпуску коллежский асессор Лыков.
— Ладно, к черту сопли! — объявил, наконец, штабс-ротмистр. — Ну, не нашли вы маньяка. Зато раскрыли убийство дьяконицы из Баков. Месяц уже, как следствие открыто, и никаких улик. А тут злодей доставлен на блюдечке и с уликами. Иван, я прикажу выдать тебе пятнадцать рублей наградных. Ты молодец.
