– Что же будет, когда пройдет три месяца? Я должен буду вернуться обратно? – задал Леонардо вопрос, занимавший его всю беседу.
Вице-король мило улыбнулся, он умел быть обворожительным:
– Полагаю, что вам не стоит беспокоиться о таких пустяках. Мы сами отпишем Совету письмо и подберем необходимые слова, чтобы им в голову не пришла мысль запрашивать вас обратно во Флоренцию. Так что вы можете оставаться здесь столько, сколько вам заблагорассудится.
– Очень признателен, ваше высокопреосвященство, – благодарно отвечал Леонардо и сделал крохотный глоток.
В этот раз вино показалось Леонардо отчего-то иным…
* * *
Обосновавшись в Милане, Леонардо значительную часть времени стал посвящать научным изысканиям. Лишь однажды он предпринял непродолжительное путешествие в Альпы, где, взобравшись на вершину Монте Роза, сделал несколько великолепных рисунков.
Жизнь в Милане у Леонардо протекала размеренно, как широкая река в весенний разлив. Должность королевского придворного художника позволяла не думать о куске хлеба. А необременительная работа, которой порой нагружал его король, представлялась ему всего-то интересным научным изысканием. Так что дела по сооружению плотин и шлюзов в Ломбардской долине, где он нарисовал целый альбом рисунков, как раз были из их числа.
Глава 14
Прощание со святыней
ДЕКАБРЬ 1913 ГОД. ФЛОРЕНЦИЯ
На освободившееся место директора Лувра был выбран Генри Марсель, ранее служивший в министерстве культуры. Он был не столь блистательной личностью, как его предшественник, и не столь знаменит, однако, как говорили о нем в окружении, был крепким администратором, понимающим толк в рабочей дисциплине, что требовалось Лувру в настоящее время, а кроме того, являлся весьма нейтральной фигурой, устраивающей как сотрудников музея, так и департамент изящных искусств.
Первое, что сделал господин Генри Марсель, когда прибыл в Лувр, так это распорядился выставить в коридор вещи прежнего директора, включая старый комод (в музее шутили, что Омоль Теофиль откопал его во время раскопок близ Парфенона), в котором находились записи частного характера и ящики с деловыми письмами, а также с милыми античными безделушками, что были добыты за время многочисленных археологических экспедиций.
За свою новую работу Генри Марсель взялся столь же ретиво, как за вещи прежнего директора. Учинив служебное дознание, он подписал приказ на увольнение заместителя главного хранителя Лувра и двух десятков привратников, охранников и смотрителей. После чего лично провел инструктаж со вновь набранными сотрудниками.
Действовал он энергично, споро, и порой казалось, что он не отдает приказы, а рубит наголо казачьей шашкой. Как бы там ни было, но радикальные методы тотчас принесли ожидаемые плоды – смотрители сделались невероятно бдительными, как будто охраняли государственную границу.
Про обнаружение «Моны Лизы» директор Лувра Генри Марсель узнал из флорентийской газеты «Вечерний курьер». Крупным планом на первой странице была запечатлена бесконечная очередь, выстроившаяся перед галереей Уффици, где под снимком приводился краткий комментарий: «Мона Лиза» в осаде поклонников». На другом снимке по обе стороны от картины в почетном карауле застыли солдаты, здесь же приводилась надпись: «Мона Лиза» под охраной карабинеров». На другом снимке было запечатлено крупным планом счастливое лицо директора департамента изящных искусств господина Коррадо Риччи, охотно раздававшего многочисленные интервью итальянским журналистам – такая фотография не требует пояснений.
Неужели картина, отсутствовавшая целых два года, найдена? Статья выглядела невероятной, даже неправдоподобной. Всматриваясь в крупную газетную фотографию «Моны Лизы», Генри Марсель пытался увидеть какие-то недочеты, позволившие бы уличить в ней фальшивку. Однако портрет был в точности таким же, каковым некогда пребывал в Лувре.
Набрав телефон министра культуры, Генри Марсель в волнении принялся вслушиваться в длинные гудки. Наконец на противоположном конце провода ответил сухой, с легкой трещинкой голос:
– Слушаю.
– Господин Клуэ, это вас беспокоит директор Лувра Генри Марсель.
– Слушаю вас, господин Марсель.
– Вы читали сегодня итальянские газеты?
– Кхм… Голубчик мой, вы меня ставите в неловкое положение. У меня нет столько времени, сколько у вас, чтоб читать еще и итальянские газеты. Я едва прочитываю «Пари матч» и «Фигаро». У вас что-то серьезное или вы решили развлечься разговорами?
– Господин министр, флорентийские газеты пишут о том, что полиции удалось отыскать подлинник «Моны Лизы», а выкрал ее из музея итальянец Винченцио Перуджи. Сейчас приобретенная картина выставлена на всеобщее обозрение во Флоренции в музее Уффици.
– Вы это серьезно? – удивленно протянул министр.
– Более чем!
– Хотя о чем я? Какие тут могут быть шутки. Но почему об этой новости мы узнаем через газеты, вот вопрос!
– Возможно, итальянские эксперты перепроверяли картину на подлинность и не спешили заявлять об этом по официальным каналам.
– Ох, не доверяю я этим итальянцам! – буркнул невесело министр. – Боюсь, как бы они не придумали очередную хитрость. И что вы предлагаете?
– Господин министр, я бы хотел заручиться вашей поддержкой на тот случай, если картина все-таки действительно подлинник. Она принадлежит Франции, и мы просто обязаны забрать ее у итальянцев, – вдохновенно заговорил директор музея.
– В этом я с вами всецело согласен. Вот что, выезжайте немедленно во Флоренцию и заберите у них «Мону Лизу». А я скажу своим помощникам, чтобы они подготовили для вас серьезные сопроводительные бумаги. Вы назначаетесь официальным представителем французского правительства, именно вам будет передана картина. Ну а вы в свою очередь передадите картину нашему послу в Италии господину Лоузи. И попробуйте установить, действительно ли это подлинник, как утверждают итальянцы, или всего лишь копия?
– Да, господин министр, я хотел бы взять с собой наших ведущих экспертов.
– У меня нет никаких возражений. И пришлите мне с курьером эти чертовы итальянские газеты! Хочу посмотреть, что же они там пишут!
– Сделаю, господин, министр, – с готовностью отозвался Генри Марсель, испытав облегчение.
Едва он положил трубку, как прозвенел звонок.
– Могу ли я услышать Генри Марселя? – спросил мужской голос, в котором отчетливо прозвучал итальянский акцент.
– Вы с ним разговариваете. С кем имею честь?
– По поручению министерства культуры вас беспокоит директор департамента изящных искусств министерства культуры Коррадо Риччи. У меня для вас есть отличная новость, господин Марсель. Мне поручено вам сообщить, что найдена картина «Мона Лиза». Когда бы вы могли прибыть во Флоренцию, чтобы итальянская сторона передала вам картину?
– Ближайшим же поездом!
– Хорошо, господин Марсель. Мы ждем вас.
Счастливо улыбнувшись, директор музея положил трубку.
* * *
С улицы, совсем неподалеку раздался звонкий девичий смех, весьма чувствительно ударивший по нервам.
Глянув через зарешеченное окно, Винченцио Перуджи увидел, как по узкой улочке, несмотря на ранний утренний час, шли толпы людей. Вне всякого сомнения, они направлялись в сторону галереи Уффици, чтобы лицезреть «Мону Лизу». Им предстоит еще долгое ожидание на площади, в крепчавший мороз, пока, наконец, не распахнутся двери музея в готовности начать новый рабочий день с приема очередной толпы посетителей.
Винченцио Перуджи скрипнул от досады зубами: обидно, что попался так глупо, буквально с поличным. Его водили за нос с самого начала, а он, отравленный запахом больших и шальных денег, потерял обычную бдительность. И уж тем более не стоило оставлять в гостиничном номере картину и записную книжку, где значились фамилии потенциальных клиентов. Весьма непростительная оплошность! Теперь на суде записи будут демонстрироваться как веские улики и станет понятно, что профессор Джиованни Поджи был не единственным человеком, кому он намеревался продать «Мону Лизу». Предоставленных доказательств будет вполне достаточно, чтобы посадить его на долгие годы в тюремный замок, а то и вовсе отправить на каторгу.
Профессор Поджи, несмотря на интеллигентность, действовал как самый изощренный аферист – усыпил его бдительность широкой подкупающей улыбкой, а потом просто передал в руки полиции. Надо отдать ему должное – профессор не был лишен артистического дарования, не исключено, что в молодости он блистал на сцене любительского театра.
Ах, провели! Ах, облапошили! Просчитали его наперед, а он, простак, доверился!
Голос с улицы зазвучал громче (видно, молодые люди проходили под самыми окнами тюрьмы), ему отозвался мужской, такой же задорный. Смех до предела натянул нервы, и в какой-то момент Перуджи показалось, что они просто не выдержат нагрузки. Следовало что-то предпринять. Винченцио Перуджи подошел к двери и заколотил в нее кулаками:
