В здании городского полицейского управления полковнику Горецкому сообщили неприятное известие – вчера случилось еще одно убийство явно из той же серии. Биржевой коммерсант Акоп Мирзоян был убит на Галате прямо на улице ударом шила или узкого ножа точно в затылок. И хоть труп обнаружили довольно быстро, убийцу никто не видел.
– Еще одно звено той же цепи, – расстроенно сказал Горецкий Джафару Карманли.
– Вы уверены? – без всякого выражения спросил тот.
– Почти, – честно ответил Горецкий. Джафар отвернулся, ничего не сказав.
Мирзоян был достаточно известен в биржевых кругах. Он ворочал большими делами. Появился он на константинопольской бирже два месяца назад, и его сразу же заметили.
Полковник Горецкий не поленился сам зайти в отдел, который ведал регистрацией лиц, проживающих в Константинополе и, сославшись на Джафара, поручил маленькому лопоухому человечку выяснить для него адрес некоей Нинетт Мезон, предположительно артистки или певички.
После этого Горецкий посидел немного в греческом ресторанчике, что находился возле здания полиции. Хозяин принимал его почтительно и обслуживал сам. Аркадий Петрович разложил перед собой свои записи и углубился в них, прихлебывая кофе.
К пяти убийствам прибавилось шестое, но дело ничуть не прояснилось. Все шесть человек были эмигрантами из России и прибыли в Константинополь примерно два месяца назад или чуть раньше. Полковник Горецкий почувствовал, что пора ему обратиться в государственные инстанции.
Однако к вечеру удалось выяснить, что эмигрантов из России сразу в Константинополь не пускали. Все пароходы с беженцами направлялись либо на остров Халки, либо – на Принсипе. Все ведения о прибывших находились там у чиновников оккупационной службы.
Рано утром Горецкий стоял на палубе катера, отправляющегося на остров Халки. Было свежо, и он поднял воротник шинели.
В море недовольно вскипали пенные буруны.
Чиновник на острове Халки встретил полковника вначале весьма нелюбезно, но документы оказали свое действие, и через несколько минут Аркадий Петрович уже просматривал списки прибывших, многие из которых жили еще здесь, на острове.
Горецкого прежде всего интересовали пассажиры пароходов, прибывших из Ялты Списки, списки… Пароходы, прибывшие примерно два месяца назад. Горецкий усиленно искал знакомые фамилии. В глазах рябило.
– Никуда не денетесь, голубчики, – бормотал он, – некуда вам было деться, кроме как на пароход сесть. По воздуху через море не перелетишь…
Вот первая ласточка – Костромина Мария, двадцати девяти лет, девица. Ну-ну, хмыкнул Горецкий, девица так девица. Пароход «Илья Муромец», отбыл из Ялты пятнадцатого декабря одна тысяча девятьсот двадцатого года. Так-так, кажется, в середине декабря Ялту окончательно захватили красные. И вполне возможно, что «Илья Муромец» был последним пароходом.
Он потянулся, протер усталые глаза и снова просмотрел все списки пассажиров «Ильи Муромца». Вот он, старый знакомый – Фома Сушкин! Плыл на том же пароходе. Они могли встретиться, пока плыли от Ялты до Константинополя… Больше ни одной знакомой фамилии. Но отчаиваться рано.
Горецкий внимательно перечитал все фамилии, стоящие в списке рядом с Марией Костроминой. Лидия Антоновна Дурново, присяжный поверенный Кнаббе с женой и дочерью, вдова отставного советника Ильинского, ее племянник Георгий Ильинский с женой…
Горецкий показал фамилии чиновнику, тот сверился с другими списками и покачал головой: никого из названных людей на острове Халки уже не было, они все перебрались в Константинополь.
– Были еще пароходы из Ялты в эти же дни? – настойчиво спрашивал Горецкий.
Чиновник долго перелистывал подшитые списки, затем ткнул пальцем.
– Вот, посмотрите здесь.
Горецкий углубился в списки парохода, прибывшего из Ялты. Пароход «Слава Азова» отплыл из Ялты пятнадцатого декабря, прибыл на остров Халки семнадцатого.
– И вот они все, мои ненаглядные! – воскликнул по-русски полковник Горецкий так радостно, что чиновник покосился удивленно, но ничего не сказал, а только пожал плечами.
– Акоп Мирзоян, тридцати пяти лет, коммерсант… далее по алфавиту полковник Шмидт, затем ротмистр Хренов.
Значит, вот что выходит. Все убитые прибыли из Ялты, причем выехали оттуда в один день, только на разных пароходах. Поэтому предположить, что их убили из-за того, что они могли что-то видеть в дороге, весьма трудно. Но гостиница «Пале-Рояль», что находится в Ялте… возможно ли, чтобы все эти люди ночевали в гостинице, и там что-то произошло такое, из-за чего потом кому-то понадобилось их убить! Очень, очень интересно.
И полковник Горецкий поспешил на берег моря, чтобы поспеть на отходивший катер, который должен бы отвезти его обратно в Константинополь.
Он успел зайти в полицию и выяснить адрес Нинетт Мезон, которая и правда оказалась актрисой, выступавшей в крошечном театрике варьете, она и жила неподалеку.
Керим рвался пойти с Горецким, ему очень нравился щедрый русский полковник, но Горецкий отпустил его домой – в этот вечер он не собирался общаться с турками.
Нинетт Мезон жила в меблированных комнатах. На нижнем этаже Горецкого встретила толстая хозяйка и махнула рукой наверх, откуда раздавались крики, звуки рояля, а также топот и звон посуды. Горецкий остановился перед обшарпанной дверью, когда-то покрашенной зеленой краской, и постучал. Дверь распахнулась тотчас, как будто открывший стоял за дверью и ждал. На Горецкого удивленно смотрела молодая женщина. Светлые волосы выбивались из-под маленькой синей шляпки, надвинутой на лоб. В зубах женщина держала шляпную булавку. На лице ее пылал гневный румянец, и глаза тоже блестели сердито.
– Мадемуазель… – полковник вежливо прикоснулся к фуражке.
Женщина вынула изо рта булавку, сунула ее куда-то в область затылка и только было открыла рот, как вдруг из глубины комнаты раздался звериный рык:
– Не мадемуазель, а мадам! Женщина повернулась, давая Горецкому разглядеть остальную часть комнаты, где возле дивана, обитого когда-то полосатой, а теперь совершенно вылинявшей тканью, стоял низенький толстячок в таком же полосатом, как обивка дивана, халате. Он страшно вращал глазами, волосы воинственно курчавились вокруг круглой плеши.
– Кто этот мосье? – крикнул он, театрально взмахнув рукой.
Его жена пожала плечами.
– Прошу прощения, мадам, – заторопился Горецкий, – я бы хотел с вами побеседовать об одном очень важном деле…
– Что вы себе позволяете? – завопил толстяк. – Что вам угодно от моей жены?
Женщина вдруг повернулась к Горецкому, округлила глаза и прижала палец к губам.
– Я тороплюсь в театр, – громко сказала она.
– Я охотно вас провожу! – обрадовался Горецкий.
– Но позвольте… – надрывался толстяк.
Тогда Горецкий сунул ему под нос свои неотразимые документы. К тому времени, когда до несчастного мужа хорошенькой француженки дошло, что к нему пришли из полиции, его жены и полковника Горецкого в комнате уже не было.
– Я сразу поняла, что вы по делу, – оживленно заговорила Нинетт, когда они вышли на улицу.
– И вы догадываетесь, по какому? – улыбнулся полковник.
– Ох, – простонала она, – разумеется, это из-за убийства того ростовщика. Наверняка, кто-то мог видеть меня, когда я приходила в тот роковой день.
– Вы не ошиблись, сударыня, – Горецкий взял Нинетт под руку и подтолкнул к двери небольшой, но уютной кофейни, – не откажите побеседовать со мной здесь.
Она вздохнула, но вошла внутрь.
– Итак, кто же меня видел в день, когда убили этого несносного старикашку? – начала Нинетт, как истая француженка сразу беря быка за рога.
– Никто вас не видел, я сам догадался, – улыбаясь, произнес Горецкий. – И если вы сейчас откровенно ответите на мои вопросы, муж не узнает, что вы закладывали ростовщику золотое кольцо с топазом.
– Муж не должен знать, что оно вообще у меня есть! – с досадой воскликнула Нинетт.
– Итак, в тот день вы встали пораньше и тайком от мужа побежали выкупать свое колечко, – начал Горецкий. – Поймите, сударыня, мне совершенно неинтересно, откуда вы взяли на это деньги и кто вам их дал.
– В таком случае – да, я действительно пришла утром выкупать кольцо. Я дождалась, когда его служанка, эта старая карга, уйдет на базар, и постучала.
– Он сам открыл вам дверь?
– Разумеется, в доме больше никого не было. Он не очень-то обрадовался, когда меня увидел – еще бы, он-то небось думал, что я не приду, и кольцо достанется ему. Но все же провел меня в лавку и стал рыться в своих дурацких книгах. А я достала деньги и ждала, когда он отдаст мне кольцо. Но этот мерзкий старый жулик вдруг покачал головой и заявил, что я просрочила. Почему, интересно знать? Да потому, что я отдавала кольцо в залог двадцатого января на тридцать дней. А сегодня двадцатое февраля. Но я, видите ли, забыла, что в январе не тридцать дней, а тридцать один. Стало быть, срок уплаты прошел, и кольцо он мне не отдаст.
