Этим утром он собрал на территории вокруг дома облетевшую листву и, пользуясь безветрием, решил сжечь мусор возле дома. Опавшая листва разгоралась плохо, и белёсый горьковатый дым стелился по участку. Денисюк молча курил, опираясь на грабли, когда к невысокому штакетнику подошёл рослый молодой человек в хорошем костюме спортивного покроя и лёгких кожаных туфлях.
– Здорово, дед! – весело приветствовал молодой человек хозяина дачи и открыл калитку.
– Здорово, Макар! – откликнулся Денисюк, выбрасывая окурок и разведя в стороны руки, готовясь по-родственному обнять гостя. Молодой человек приходился Денисюку племянником, но по старой привычке величал его дедом. Денисюк не возражал. – Да я и есть дед! – говорил Денисюк, когда близкие упрекали Макара за недостаточно уважительное обращение к родственнику, который носил генеральское звание.
Обнявшись, родственники пошли в дом.
– Дед, давай на веранде чай попьём, – попросил Макар. – Я когда к тебе ехал, так и представлял, что мы сидим с тобой на веранде, пьём чай с вареньем и ведём лёгкий, ни к чему не обязывающий разговор. Понимаешь, устал я от Москвы, от редакционной суеты, от постоянной спешки и шума городского! А у тебя тут тишина, покой! Я у тебя перед дальней дорогой отдохну! Не возражаешь? Мне через три дня в Штаты лететь надо – очень ответственное задание редакции по подготовке серии статей, разоблачающих бездуховность капиталистического общества и безрадостное существование наших эмигрантов, променявших родные берёзки на чужие небоскрёбы.
Денисюк от души рассмеялся: любил он, когда Макар ёрничал.
– Это хорошо, что ты в США летишь, я тебя поэтому и позвал, – отсмеявшись, сказал Денисюк. – Поручение у меня для тебя, господин московский журналист.
– Готов выполнить любое задание Родины! – продолжал дурачиться Макар. – Но сначала напоите гостя чаем!
– Конечно, напою! – усмехнулся Денисюк и подтолкнул гостя в спину, предлагая войти в застеклённую веранду.
В углу небольшой, но уютной веранды поблёскивая медалями, тихонько посвистывал настоящий медный самовар, который Денисюк в своё время выменял у соседей на электронное чудо – первый советский видеомагнитофон ВМ-12. Два лёгких плетёных кресла стояли возле сервированного на две персоны чайного стола. Ради дорогого гостя хозяин не пожалел, и загодя достал из резного буфета саксонский фарфор, розетки которого щедро заполнил душистым кизиловым вареньем.
– Вау! – воскликнул поражённый Макар. – Дед, ты просто чудо! Ну, разве в Москве такое увидишь? Дед, да ты никак на вишнёвых веточках самовар растопил? А варенье кизиловое, моё любимое! А чашки, чашки-то… я ведь их с детских лет помню. Да здравствует малая родина! – не унимался Макар.
Дальше всё было так, как представлял племянник: они не спеша пили чай и вели лёгкий разговор о погоде в средней полосе России, о преимуществах русского чаепития перед японской чайной церемонией и ещё о каких-то пустяках, которые быстро забываются, но упоминание о которых приятно согревает душу.
– Пошли, племянничек, прогуляемся, – предложил Денисюк, когда был выпит третий стакан чая и съедено почти всё варенье.
Солнце выглянуло из-за белёсых облаков и приятно ласкало всё живое по-осеннему нежаркими лучами.
– Вот что, Макар, поручение у меня к тебе непростое. Возможно, своей просьбой я подвергаю тебя опасности, так что если ты скажешь, что не готов – я тебя пойму. Пока всё складывается как нельзя удачно: ты мой родственник, мы друг другу доверяем, то есть не надо расширять круг людей, владеющих информацией государственной важности. К тому же ты летишь в Штаты, что немаловажно. Короче говоря, у меня есть информация, которая по важности и скандальности может сравниться с Уотергейтским делом. Перед уходом из «конторы» я позволил себе скопировать небольшой фильм. Даже не фильм, так, отрывок из видеонаблюдения за одним государственным чиновником. Чиновник этот сейчас в большую силу вошёл, так что компромат на него было приказано уничтожить. Я приказ выполнил, но перед этим копию с кассеты видеонаблюдения за чиновником снял. Зачем я это сделал, я тогда и сам не знал. Теперь понимаю, что если информацией этой с умом распорядиться, большая польза для России будет. Информацию эту я на «флэшку» скинул. Дома её хранить глупо, поэтому лежит она, родимая, на Казанском вокзале в камере хранения. Вот тебе сто рублей, не потеряй и не разменяй их. Помни, номер этой банкноты – шифр: первые четыре знака – шифр камеры хранения, последние три цифры с правого края – номер ячейки, причём читать их надо справа налево. Понял? Не перепутай! В день отлёта заберёшь «флэшку» из камеры хранения и пронесёшь через таможню. Это нетрудно: «флэшка» замаскирована под брелок для ключей. В Нью-Йорке найдёшь банк, желательно в центре города, и на своё имя арендуешь сейф или банковскую ячейку. «Флешку» оставишь в ячейке, а сам вернёшься на Родину.
– А я могу узнать, что за информация на «флешке»?
– Можешь, но не сейчас. Чем позже ты узнаешь, что в ней, тем естественней будешь себя вести. Не исключено, что ты, как мой родственник, находишься под наблюдением моих бывших коллег. Понимаешь, Макар я ведь со службы не просто так ушёл, а со скандалом. Так что Директор мог в профилактических целях меня «под колпак» взять[54], следовательно, и тебя тоже. Так что извини, но отдыхать тебе у меня не следует. Прямо сейчас я выведу тебя через рощу на шоссе, и ты на «попутке» поедешь в Москву.
– Дед, я не понял, что мне с «флешкой» делать?
– С «флешкой»? Захочешь сытой и спокойной жизни – продай на Би-би-си, захочешь славы и неприятностей – опубликуй информацию за рубежом под своим именем.
– Почему именно за рубежом?
– Потому, что на Родине свою разоблачительную статью на первой полосе ты не увидишь, по причине нелепой и скоропостижной смерти. Всё понял?
– Понял! Дед, ты только скажи, когда мне эту «бомбу» обнародовать?
– Это ты сам решай, но по моим подсчётам, политическая ситуация внутри нашего государства скоро станет критической, и надо будет срочно искать выход. Вот тогда и придёт твой черёд.
– И что будет дальше?
– Дальше «бомба» сработает! Не берусь прогнозировать, что получится, знаю только, что ситуация поменяется кардинально. А вот и шоссе! Я не буду «светиться», так что считай, что мы попрощались. Вот тебе деньги на расходы в «логове капиталистов»…
– Не надо, дед! У меня денег хватает, командировочные только что получил.
– Бери, не стесняйся. Я раньше на смерть себе копил, а недавно понял: ни к чему всё это! Если со мной что-то случится, меня «контора» за свой счёт похоронит, с воинскими почестями и оружейным салютом[55].
Через два дня после нелёгких раздумий, Денисюк выехал в Москву, где в нотариальной конторе по всем правилам оформил завещание. Всё своё имущество: московскую квартиру, старенький, но на ходу ГАЗ-24, гараж, дачу, и даже самовар с саксонским фарфором, он завещал единственному родственнику Макару Краснопольскому, который в тот момент находился в длительной загранкомандировке.
На свою «конспиративную» квартиру, где отлёживался Цыганков, Карась явился через три дня. Критически оглядев небритого и опухшего за три дня от пьянства Алексея и заглянул в опустевший холодильник, Карась недовольно хмыкнул. Глубоко засунув руки в карманы модного плаща, Жорка сел в кресло и устало вытянул ноги.
– Вот что, Цыганок! С этого момента ты у меня на ответственной работе, так что с пьянкой завязывай. Завтра приеду с парикмахером и фотографом, будем выправлять тебе паспорт. Всё! Об остальном завтра поговорим, когда протрезвеешь.
Утром следующего дня Карась явился с ворохом одежды и двумя незнакомцами. Один оглядел Алексея и заставил его вымыть голову. После чего усадил на стул перед трюмо и на полированном журнальном столике разложил инструменты.
Через полчаса на Цыганкова из зеркала смотрел молодой мужчина с аккуратными усиками и пижонскими бачками. Парикмахер изменил Алексею причёску, и теперь лицо у него казалось менее вытянутым, да и сам он больше не походил на беглого зыка. Жорка придирчиво осмотрел Цыганкова и приказал надеть белую рубашку с галстуком в бело-голубую полоску и тёмно-синий костюм. Вещи были ношеные, но чистые, и Алексею пришлись впору. В новой одежде Цыганков напоминал бизнесмена средней руки, и Жорка остался доволен. После этого за дело взялся фотограф, который включил переносную лампу с отражателем света и несколько раз сфотографировал Алексея на фоне белой стены.
– Теперь тебя можно посылать хоть в Кремль, хоть за границу! – довольно произнёс Жорка.
– Нельзя! Его повяжут[56] прямо на перроне, – с одесским говорком убеждённо произнёс парикмахер и, глядя на недоумённые лица присутствующих, добавил – Вы на его руки посмотрите! Чтоб мне не гулять по Дерибасовской, если я не прав, но мужчина с такими руками вряд ли поутру будет перед зеркалом завязывать на галстуке модный узел.
