а не какой-то там шантажист, – проговорил Дюбуа. – И вот как мы поступим. Сейчас я вам напишу записку. Спуститесь вниз, слева от входа будет касса. Отдадите записку, вам в обмен выдадут бутерброд и железнодорожный билет до Ниццы.
И он поднялся, показывая тем самым, что разговор окончен.
– Вы меня не поняли, – высокомерно сказал Ковальский. – Я – потомок знатного польского рода. Очень знатного. Мои пращуры были королями.
– Ах, вот как! – поднял брови администратор. – В таком случае, бутерброд можете не есть.
Ковальский сидел, словно окаменелый. Черт бы побрал их казино, их проклятое Монте-Карло, и все их проклятое княжество Монако! Еще пару недель назад он был состоятельным и свободным человеком – и кем он стал нынче? От него пытаются откупиться бутербродами!
– У вас есть еще какие-то вопросы? – нетерпеливо осведомился мсье Дюбуа, видя, что незваный гость медлит.
– Да, у меня есть вопросы, – высокомерно отвечал Марек.
– Нет, – отвечал администратор.
– Что – нет?
– Всё – нет. Это мой ответ на все ваши вопросы.
Ковальский посмотрел на Дюбуа с изумлением и негодованием. Как он может так себя вести?
На это администратор отвечал, что его обязанность состоит именно в том, чтобы так себя вести. К нему во множестве приходят проигравшиеся попрошайки, и он делает все, что от него зависит. Он ведет себя крайне гуманно. Но чем больше он помогает, тем большего требуют попрошайки.
– Я не попрошайка, – вспыхнул пан Ковальский. – Просто я оставил у вас в казино огромную сумму…
– Вот как? Огромную? – мсье Дюбуа глядел на него чрезвычайно скептически.
Ну, хорошо. Пусть не огромную. Просто значительную. Так вот, пан Ковальский оставил в Монте-Карло значительную сумму, и он вправе рассчитывать на то, что к нему отнесутся с уважением.
– Мы даем вам бутерброд и билет до Ниццы, какого еще уважения вам надо? – повысил голос администратор.
Бутерброд – это прекрасно, но этого недостаточно, возразил Ковальский. Он слышал, что проигравшимся в казино Монте-Карло назначают ежемесячный пансион в шестьсот франков. Он проигрался, денег у него нет, так что он вправе рассчитывать на пансион…
Мсье Дюбуа перегнулся через стол и выговорил, глядя прямо в глаза Мареку.
– Вот пусть тот, кто сочинил эту сказку про пансион, сам вам его и выплачивает. Надеюсь, я ясно выразился, господин наследник польских королей?
Марек побледнел от ярости и встал со стула.
– Вполне, господин лакей. Засим позвольте мне избавить себя от вашего гнусного общества!
И он вышел вон, так хлопнув дверью, что, кажется, с потолка осыпалась штукатурка. Впрочем, штукатурки осыпалось совсем немного, во всяком случае, мсье Дюбуа не вызвал охрану, чтобы вытолкали пана Ковальского взашей, или карабинеров, чтобы, напротив, посадили его в каталажку.
Марек, обычно робкий и рассудительный, на этот раз был вне себя от ярости. Эти надутые индюки, эти жулики, пьющие кровь из бедных игроков, еще горько пожалеют, что так дерзко с ним обошлись! Они будут умолять его принять их пансион, но он плюнет им в их наглую монакскую физиономию! Да что – плюнет, он заплюет их до полусмерти, он будет пинать их ногами, пока они не потеряют сознания… Впрочем, чтобы на такое решиться, ему потребовалось бы напиться как следует, а у него, во-первых, нет денег, во-вторых, он не желает сызнова попасть в плен к карабинерам. Это грубые, плохо воспитанные люди, которые, пожалуй, не отличат польскую шляхту от новозеландских аборигенов.
Но что же теперь делать бедному Ковальскому, как снискать хлеб насущный?
Пан Марек вышел на улицу, сел на скамейку и задумался.
Вообще говоря, Загорский обещал ему три тысячи франков – в случае, если его предприятие закончится успешно. Однако Загорский поехал участвовать в гладиаторских боях и бесследно пропал. Ну, то есть не совсем бесследно. Пан Ковальский уговорил Ганцзалина взять его с собой на представление, где должен был блистать действительный статский советник. Он и блистал там – но лишь до поры до времени. Точнее сказать, до того момента, как хитрая гладиатриса не оглушила Загорского ударом по затылку.
– Кажется, тут играют не по правилам, – заметил Ковальский.
Ганцзалин же, увидев поверженного хозяина, вскочил с места и разразился такой чудовищной бранью на китайском языке, что соседи по трибуне шарахнулись от него прочь. Проводив глазами действительного статского советника, которого служители унесли в подземный ход, китаец повернулся к Мареку.
– Слушайте меня внимательно, – проговорил он. – Видимо, они решили убить господина или взять его в плен. Я отправляюсь его вызволять.
– Я с вами? – несмело спросил Марек.
Несмотря на всю его отчаянность в пьяном виде, трезвым он предпочитал не ввязываться в сомнительные предприятия. Именно поэтому ответ Ганцзалина его очень обрадовал.
– Нет, – отвечал китаец, – вы не со мной. Я не знаю, с каким противником придется иметь дело. Возможно, он очень хитер и очень силен, раз ему удалось обмануть хозяина. Возможно, он обхитрит и меня. Поэтому поступим так. Вот вам десять франков на карманные расходы. Возвращайтесь в гостиницу и ждите там. Если через сутки мы не появимся, сделаете следующее…
Ковальский был так доволен, что ему не придется лезть в темные гладиаторские дела, что сказанное Ганцзалином немедленно улетучилось у него из памяти. Однако сегодня, когда его так оскорбил мсье Дюбуа, и стало ясно, что казино ему на помощь не придет, он опять вспомнил про Загорского и Ганцзалина.
Марек посмотрел вокруг – над казино сгущалась вечерняя тьма. Сутки почти прошли. Сейчас он оправится к ним в номер, и, если их там нет, придется действовать, как велел ему Ганцзалин. Ах, как это все неприятно, сомнительно и даже страшно! Однако, если он хочет все-таки получить свои три тысячи франков, придется себя переломить. Тем более, что, может быть, не три даже, а целых шесть. Во всяком случае, Загорский обещал подумать над увеличением гонорара. Если Марек спасет Загорского, тот вряд ли станет крохоборствовать и, возможно, даст ему не три, и не шесть даже, а целых десять тысяч франков. Почему бы и нет? Он ведь, кажется, князь, а русские князья, как всем известно, денег не считают.
Итак, он отправляется в гостиницу. Конечно, было бы замечательно, если бы Загорский с Ганцзалином уже были там, но интуиция ему подсказывала, что в номер они так и не вернулись. В противном случае они бы наверняка уже дали о себе знать.
Ковальский оказался прав. Номер Загорского и Ганцзалина был закрыт, на стук никто не отвечал. Портье сказал ему, что первый жилец семнадцатого номера, импозантный русский господин, отсутствует уже несколько дней, а второго жильца, похожего на китайца,
