— Как вы можете быть так уверены в этом?
— Во время обыска в Гренеле мы нашли в вещах Ламбера тщательно спрятанную записку, которую посыльный доставил виконту де Рюиссеку. Ее содержание вполне безобидно: «Будьте в полдень у фонтана Аполлона». Примечательно то, что она написана рукой графа де Рюиссека.
— Довольно странно и неразумно хранить записку такого компрометирующего содержания.
Ламбер подал голос. Он заговорил тверже, как будто рассказ о мести укрепил его:
— Напротив, это было доказательство вины графа де Рюиссека в смерти его сына. Она также могла служить мне защитой или средством шантажа. Но есть одна важная деталь, которая вам неизвестна, господа. Я не знал, что передо мной виконт де Рюиссек. Человек, которого мы ждали, должен был прийти на встречу в маске, из соображений безопасности. И лишь после… казни… я увидел, что это был сын моего врага. Но я призываю Бога в свидетели, моя ненависть к этой семье была слишком велика, и даже знай я, что передо мной виконт, я бы не остановился.
— Теперь легко говорить, — оборвал его Сартин. — Но мне еще неизвестно, почему граф хотел избавиться от Трюша де ля Шо.
— О! Причин было множество, — ответил Николя. — Трюш де ля Шо украл драгоценности мадам Аделаиды. Граф шантажировал его и угрожал разоблачить в том случае, если он не будет подчиняться его приказам.
— Каким именно?
— Ему поручили шпионить за дамой, о которой мы говорили. Его служба давала ему возможность быть возле нее и, когда представится случай, оставить в ее покоях гнусные пасквили против нее и короля, которые распространяли заговорщики. Также более чем возможно то, что граф почуял, что у его подчиненного свои виды на эту знатную даму. Трюш заботился только о своей выгоде и брал добро там, где его находил. Он попытался отдать в залог кольцо мадам Аделаиды на глазах у нашей дамы, она узнала его, и, попав в собственную ловушку, нашему гвардейцу пришлось поступить к ней на службу: информировать ее об интригах окружения дофина и дочерей короля, притязаний которых она боялась. Убедившись в том, что Трюш ведет двойную игру, граф де Рюиссек решил уничтожить его, посчитав опасным, и дал распоряжения о казни. Хочу добавить, что он также рад был избавиться от человека, дурно влиявшего на обоих его сыновей.
— А второе убийство — графини де Рюиссек?
Ламбер закрыл глаза при упоминании об этой смерти.
— Это моя вина. Я проник в кармелитский монастырь до приезда комиссара Ле Флоша, подкрался к ней и столкнул в колодец. Я узнал от служанки графини об этой встрече и любой ценой должен был не допустить ее.
На несколько мгновений он скорчился от приступа кашля.
— Всего этого не случилось бы, если бы нас не заметили у Севрского моста в тот момент, когда мы пытались утопить тело виконта в Сене. Именно тогда мне пришла в голову мысль о том, чтобы представить перед взором отца тело убитого сына, чтобы он понял, что стал орудием судьбы. Смерть сына уравновешивала смерть моего отца, убитый сын мстил за казненного отца. Более ничто не могло меня остановить. Граф узнал мое настоящее имя прежде, чем умер, и последнее, что он видел — лицо сына своей жертвы. Его род наказан.
Он выпрямился, громко вскрикнул, из горла его хлынула кровь. Он упал без сознания. Сестра хотела броситься к его телу, но полицейский удержал ее. Бурдо распорядился, чтобы носилки вынесли из комнаты. Мадемуазель Бишельер препроводили в ее камеру.
Месье де Сартин не двигаясь смотрел на огонь, понемногу затухающий в камине.
— Он долго не протянет. Возможно, это лучше для всех. Что до его сестры, она закончит свои дни в монастырской тюрьме. Или в другом соответствующем заведении, ведь монастырские тюрьмы упразднены. В лучшем случае — в дальнем монастыре, в худшем — в одной из крепостей. У меня к вам три вопроса, Николя. Первый: как вы узнали, что виконт был убит в каморке слесаря в парке? У нас есть признание убийцы, но все же?
Николя раскрыл свою записную книжку и вытащил из нее шелковый платок, сложенный вчетверо, в котором Сартин, подойдя ближе, увидел крошки черного гравия.
— Вот, месье, что я собрал с подметок сапог виконта: уголь. А где можно найти уголь, как не в кузнице или мастерской, где плавят металл? Я обнаружил такие же крошки в мастерской Ле Потра, водопроводчика большого парка.
— Второй вопрос: зачем эти темные очки?
— У моего опекуна, каноника Ле Флоша было предубеждение против людей с разными глазами. Я его не разделяю, но все же всегда отмечаю эту черту, с тех пор, как в первый день моего приезда в Париж бродяга с разными глазами украл у меня часы. Ламберу нужно было прятать глаза, чтобы остаться неузнанным. Когда он переодевался в мадемуазель де Совте, он надевал эти темные очки. А когда его сестра играла ее роль, она также их использовала.
— И последний вопрос, Николя: у вас есть надежда арестовать этого Ле Потра?
— Вчера курьер от интенданта Шампани сообщил мне, что недалеко от Прованса было найдено его тело, разодранное волками на куски. До этого он успел пристроить своего глухонемого сына в один из городских монастырей.
— Человек — любопытное животное. Вы отлично справились с этим нелегким расследованием. Остаются только драгоценности мадам Аделаиды. Вы сможете их отыскать?
— Я не теряю надежды, месье. У нас уже есть кольцо.
— А Трюш де ля Шо?
— За его преступление не вешают, и потом он находится под защитой нашей знатной дамы, но интуиция подсказывает мне, что этот человек скоро падет жертвой своих собственных интриг.
Сильные мира подвержены волнениям…
Этьен Жодель
Воскресенье, 6 января 1762 года
Ритуал подготовки к парадному ужину был неизменным. Николя вот уже два месяца жил при дворе: месье де Сен-Флорантен не отпускал молодого комиссара полиции из Версаля, к великому неудовольствию генерал-лейтенанта. Он должен был обеспечить безопасность во дворце и подготовить докладную записку министру, которому всюду мерещилось, что жизни суверена грозит опасность. Развязка дела Рюиссека еще более укрепила его страхи, и он уже не доверял никому, кроме Николя. На все это время комиссар устроился у месье де Лаборда, в небольшой комнатке под крышей, рядом с апартаментами первого камердинера.
Наступило первое воскресенье года. Три раза в неделю король, несмотря на свою нелюбовь к появлению на публике, следуя традиции, заведенной Людовиком XIV, устраивал парадный ужин, на котором присутствовала вся королевская семья. Если бы это было возможно, Людовик XV, скорее, предпочел бы скромный ужин в своих апартаментах, в компании приближенных и маркизы де Помпадур, но он должен был исполнять обязанности короля.
Николя, который теперь принимал участие во всех королевских церемониях, стоял у дверей первого зала ожидания перед королевскими апартаментами, в которых был накрыт стол в форме подковы. На концах стола сидели король и королева, придворные располагались по окружности. Лаборд шепотом пересказал Николя на ухо все детали протокола. Слуги уже вынесли из кухни первое горячее блюдо и шествовали длинной процессией, во главе которой шли два охранника с карабинами на плечах. Далее следовали распорядитель обеденного зала с канделябром в руке, дворецкий со своим жезлом, раздатчик хлеба, главный проверяющий, секретарь и еще дюжина чиновников, каждый из которых нес блюдо, и, наконец, еще два охранника завершали процессию. Дворецкий склонился над подносом с надушенными салфетками. Затем каждый из чиновников попробовал мясо, чтобы убедиться, что оно не отравлено. А пока на столе короля изящно расставляли первую перемену блюд — супы и закуски. По окончании всего церемониала королю приходилось есть уже остывшее мясо.
Звуки шагов, бряцанье оружия и ропот толпы, собравшейся в передней, возвестили о приближении королевской свиты. Сначала появился распорядитель, за ним — король в окружении пажей, а вслед — капитан гвардейцев. Король занял свое место за столом в тот момент, когда в зал вошла королева. Им протянули салфетки, чтобы омыть руки. Остальные члены королевской семьи — дофин и принцессы — сели на свои места. Теперь Николя наблюдал за толпой, которая держалась на расстоянии и следила за ходом ужина. Знатные особы, расположившиеся за королевским троном, стремились приблизиться к королю. Они напрягали слух, в ожидании слов, которые произнесут августейшие губы.
Через мгновение король нарушил тишину и спросил у дофина, только что прибывшего из Парижа, о новостях в городе. Тот рассказал об опасениях, царивших в Европе и уже добравшихся до столицы, по поводу здоровья русской царицы. Все замерли в ожидании вестей из Санкт-Петербурга. Зима и трудности, которые снег и мороз создавали для гонцов, были причиной неуверенности и множества слухов. Никто уже больше не знал, чему верить. Дофин рассказал, что врачи Елизаветы говорили о жаре и приступах, что была опасность апоплексического удара. Медицинские подробности привлекли внимание короля, и он обратился к своему врачу за разъяснениями некоторых деталей. Дофин прибавил также, что по сведениям из некоторых источников, в России безутешны все, кроме простого народа — грубого, варварского и лишенного чувствительности. Все происходило при этом восточном королевском дворе в атмосфере таинственности, и страх перед будущим наследником престола был сильнее любви к нынешней правительнице. Это необдуманное замечание опечалило короля, и он погрузился в долгое молчание, несмотря на попытки королевы возобновить течение разговора.
