— Я думаю, что лучше всего для вас будет рассказать нам правду.
Трюш вгляделся в него и вспомнил. Он схватил комиссара за руку, как спасителя.
— Месье, помогите мне. Я расскажу вам всю правду. Я не хотел никому навредить. Между девятью и десятью часами я спустился по одной из этих лестниц, сломал свою шпагу и сделал эти порезы на сюртуке и жилете. Я разрезал их в нескольких местах, а потом сам нанес себе удары ножом.
Николя удивила искренность человека, так легко признающегося в преступлении, за которое ему грозила смертная казнь.
— И вас никто не заметил?
— Я загасил факелы, чтобы не выдать свои приготовления.
Отныне гвардеец казался спокойным, как будто смирился с тем, что его уличили во лжи.
— А потом?
— Потом я снова надел жилет и сюртук, лег на пол и жалобным голосом стал звать на помощь.
— Но зачем вы это сделали?
— Месье, надо же на что-то жить… Я надеялся любой ценой получить королевскую пенсию.
Николя передал гвардейца в руки магистратов. Он поспешил отчитаться перед месье де Сен-Флорантеном, который поручил ему проследить за этим делом. Уже ближе к ночи он встретился с месье де Лабордом, который оставался невдалеке от королевских покоев. Он готовился к беспокойной ночи. То, что один из нападавших был одет в сутану, заставляло думать, что он принадлежал к иезуитам, и следовало поспешить с указом о роспуске этого ордена. Николя рассказал своему другу об итогах расследования. Теперь иезуиты могли спать спокойно: они не были замешаны в эту неудавшуюся сцену покушения, инсценированную бесталанным лжецом. Зато фаворитка, подумал Николя, несомненно лишится сна, узнав о таком серьезном деле, в котором, хотела она того или нет, был замешан один из ее тайных слуг.
На следующий день в столице узнали о преступлении. Жители были охвачены кто страхом, кто презрением, но расследование продолжалось, и все полностью убедились в том, что гвардеец оказался настоящим прохвостом. На допросах выяснилось, что он задумал свой преступный план еще в октябре прошлого года. Также узнали о том, что он заточил у версальского точильщика нож — орудие, которым нанес себе поверхностные раны. Наиболее информированные шептались о том, что этот неприметный лгун вращался в кругах, близких к мадам Аделаиде, благодаря ее бездумной и неосторожной слабости к обращенным в истинную веру протестантам. Но ни разу Николя не услышал о возможной связи между Трюшем де ля Шо и мадам де Помпадур. Эта часть дела была окутана непроницаемой оболочкой тайны.
Десятого января Трюш де ля Шо был заключен в Бастилию, а затем на время судебного процесса переведен в государственную тюрьму Шатле. На самом деле процесс должен был вести главный судья в Версале, где и было совершено преступление, но в Бастилии решили перевести это дело в ранг обычных. Не было ни допросов свидетелей, ни очных ставок. Суд воспользовался прецедентами: в 1629 году по похожему делу был колесован солдат; во времена Генриха III еще одного такого же осужденного обезглавили. Трюш не воспользовался своими дворянскими грамотами, которые позволяли перенести его дело в другой трибунал. Парламент указом от 1 февраля 1762 года приговорил «вывезти его на телеге в одной рубашке, с петлей на шее и факелом в руках, с дощечками, подвешенными спереди и сзади с надписью „Распространитель клеветы против короля и государственный изменник“, провезти в таком виде по нескольким кварталам Парижа, заставить публично покаяться перед собором Парижской Богоматери, Лувром и на Гревской площади и по окончании этого предварительного наказания колесовать».
За день до казни Николя получил устную инструкцию от месье де Сен-Флорантена встретиться с Трюшем де ля Шо в парижской тюрьме Консьержери, где он находился в ожидании казни. Николя немного удивило это приказание без объяснений. Он поспешил в Париж. Его работа в Версале была окончена, и пора было браться за составление отчета по безопасности короля во дворце. После недавних событий этот документ, призванный указать на досадные пробелы во владениях короля, приобретал необычайную важность.
Приехав в Консьержери, Николя представился, и понял, что его визита здесь ожидали. Вместе с тюремным смотрителем он проследовал под звон связки огромных ключей через мрачный ряд камер. Они остановились у одной из тяжелых деревянных дверей, обитых железом и снабженных окошком. Смотритель открыл несколько замков, и они вошли в камеру.
Вначале Николя ничего не мог разглядеть: тусклый свет пробивался в камеру через крошечное зарешеченное оконце. Николя попросил смотрителя принести факел. Тот почесал за ухом: это не было предписано, и он не получал таких указаний. Николя рассеял его сомнения с помощью монеты. Служитель закрепил свой факел в кольце в стене и удалился, заперев дверь. Теперь Николя смог, наконец, разглядеть камеру. Слева от него на койке с соломенной подстилкой виднелась фигура человека, ноги которого внизу были скованы тяжелой цепью, концы которой крепились к стене. На руках его тоже были цепи, потоньше и не такие тесные, позволявшие пленнику двигать руками. Николя помолчал. Он не знал, спит ли человек, лежащий на койке. Приблизившись к нему, Николя поразился перемене, которая произошла во внешности гвардейца. Он был без парика, и редкие волосы прилипли к голове, лицо посерело, щеки впали. За несколько недель он постарел на много лет. В его чертах читалась глубокая тоска. Рот его был приоткрыт, и отвисшая нижняя челюсть дрожала. Гвардеец открыл глаза и увидел Николя. Он склонил голову, с подобием улыбки, и попытался подняться, но Николя пришлось помочь ему, поддержав под руки.
— Итак, месье, вас ко мне пропустили! Несмотря ни на что.
— Не понимаю, кто мог мне помешать: вы забываете о моих полномочиях.
— Я понял. Мы одни?
Он бросил беспокойный взгляд на дверь камеры.
— Вы сами видите, что да. Дверь заперта, и окошко тоже. Нас никто не услышит, если вы этого опасаетесь.
Казалось, гвардеец успокоился.
— Месье Ле Флош, я вам доверяю. Я чувствую, что вы не считаете меня таким уж виновным. У вас была возможность арестовать меня еще до этих событий — до моего преступления. Вас что-то удержало, вы сделали скидку на обстоятельства… Вот почему я попросил встречи с вами.
— Месье, не заблуждайтесь, я вовсе не слагаю с вас вины. Ваше преступление серьезно, но я думаю, оно было скорее необдуманным, чем намеренным. Что до остального, я готов вас выслушать, если только ваши речи не будут касаться моих служебных обязанностей.
— Мы можем заключить сделку?
— У вас нет права ставить мне условия, и я не уполномочен с вами торговаться.
— Месье, не отказывайте мне так сразу. Сделайте милость, выслушайте человека, которому осталось жить всего несколько дней, а может — несколько часов, и проявите к нему немного сочувствия.
— Говорите, месье. Но я ничего вам не обещаю.
— Прежде всего я хочу доказать вам искренность своих намерений. Я думаю, вы все еще продолжаете искать драгоценности мадам Аделаиды?
Трюш увидел, что попал в самую точку. Николя заволновался и тут же упрекнул себя в этом.
— Возможно, месье.
— Я тоже об этом думаю. Принцесса всегда была добра ко мне. И моему бесчестному поступку по отношению к ней нет оправдания. Месье Ле Флош, вы должны пойти в казарму королевских гвардейцев. Отбейте кусок штукатурки под деревянной перекладиной за моей кроватью — там вы найдете остальные украденные мною драгоценности, все, кроме кольца с лилией, которое уже у вас. Теперь вы выслушаете меня, месье?
— Конечно, но я ничего не могу вам обещать.
— Не так это важно, в конце концов, мне уже нечего терять! Согласитесь ли вы отнести записку от меня к маркизе де Помпадур и передать ей лично в руки?
Он понизил голос, произнося это имя. Николя не подал виду. Что означала эта просьба? Была ли это последняя воля Трюша, милость, о которой он просил? Зная об отношениях, которые связывали фаворитку и осужденного, Николя спрашивал себя, что велит ему долг. Он не чувствовал страха, но совесть его была чиста и не могла ему позволить согласиться на то, что заведет его слишком далеко. С другой стороны, мог ли он отказать Трюшу де ля Шо, который скоро будет предан суду и умрет ужасной и позорной смертью, в последней просьбе? Он не мог найти ответ. Он также подумал, что сидел сейчас в этой камере не по собственной воле, а по приказу месье де Сен-Флорантена. Николя подумал об отношениях между министром и маркизой. Возможно ли, что все эти власть имущие отправили его накануне исполнения приговора как своего посланника к осужденному? Чем он рисковал? Он понимал, что потом будет мучиться угрызениями совести из-за того, что отказал человеку, который скоро покинет этот мир.
— Ладно, месье. Что будем делать?
— У меня здесь нет права писать. Есть ли у вас с собой все необходимое?
