Глава двадцать пятая
— Жить будет? — спросил Терлецкий. Доктору удалось остановить кровь и стянуть ниткой края рубленой раны. Сейчас он сооружал на голове несчастного купца гиппократову шапочку из бинтов.
— Не уверен, — покачал головой Илья Андреевич. — Чудо, что сразу не скончался! Рубани преступник в висок или по центру лба — и каюк!
— Но шансы есть? — осведомился Федор Максимович.
— Шансы даже у новопреставленных есть — в рай попасть. Били острием, если бы обухом, череп не выдержал бы и раскололся. Удар обрушился на теменную кость, а она достаточно крепкая, выдержала. Плохо, что по касательной рассечены мягкие ткани лица, здесь много сосудов. Но это, видимо, и спасло: кровь брызнула фонтаном, убийца решил, что дело сделано, и добивать не стал.
— Следовательно, — сделал вывод Киросиров, — топор держала неопытная рука.
— Или женская! — обрадовался Терлецкий. — Надо поскорей допросить Пантелея, вдруг он видел убийцу.
— И про Катю уточнить, — напомнил урядник. — Когда, говорите, Пантелей в себя придет?
— Возможно, и никогда, — ответил Тоннер.
— Что за ерунда! Только что сами сказали: отделался легким испугом! — воскликнул Киросиров.
— Такого я не говорил. У купца потрясение мозга — смотрите сами. — Тоннер приоткрыл раненому глаза. — Зрачки разного размера, а это первейший признак. Нельзя исключить и внутреннее кровоизлияние.
— А что это значит?
— Самый худший вариант. День в беспамятстве полежит и умрет. А может и в живых остаться, но память потерять или речь. Мозг за все в ответе, удары по голове бесследно не проходят. — Тоннер потер собственный затылок, ушибленный дубинкою. Он чувствовал себя неважно: голова предательски кружилась, иногда накатывала тошнота.
— Что-то можно предпринять, дабы Пантелей речь не потерял? — обеспокоенно спросил Терлецкий.
— Можно, — ответил Тоннер. — Перенести купца в покои Анны Михайловны и выставить там на ночь охрану, дабы исключить повторное нападение. И нам с Глазьевым будет удобней, коли больные вместе окажутся. Да, и входы-выходы из дома хорошо бы перекрыть.
— Согласен, — кивнул Терлецкий.
— А может, микстуру какую хитрую дадите? — спросил Киросиров. — Чтоб хоть на пять минут в сознание пришел! У меня всего два вопроса: кто напал и про Катю с Элизабет!
— Я с удовольствием дал бы Пантелею воды, — сказал Тоннер. — Он потерял много крови, может даже не от потрясения, а от слабости помереть. Но как напоить бессознательного? Пока только лед могу к голове прикладывать, чтоб ускорить отток крови, а если придет в себя, сразу дам настойку бараньей травы. Профессор Пленке при потрясениях ее очень рекомендует.
— И чему вас, докторов, только учат! — заворчал Киросиров. — Определить не способны, сильно мозг пострадал или нет.
— Почему не способны? — удивился Тоннер. — Запросто, сейчас череп вскрою и все подробно доложу.
— Почему с этого не начали? — строго спросил урядник.
— Только допросить Пантелея после такой операции не удастся, придется в могилу закапывать.
— Во-во! — Киросиров наконец понял, что его разыграли. — Только в трупах копаться и можете, а лечить больных не умеете. Потому я к докторам и не обращаюсь, хотя страдаю желудком.
— Зря, если не лечить, откроется язва, — предупредил Тоннер.
— А я лечу. Как прихватит, прямиком в Данилов монастырь, прикоснусь к святым мощам, вмиг и поправлюсь.
— Часто ездите? — заинтересовался Тоннер.
— Пару раз в месяц.
— А далеко монастырь? — неожиданно спросил Терлецкий.
— Верст пятьдесят, — прикинул Киросиров.
— Не отвезти ли туда Пантелея? — предложил Федор Максимович. — К утру доберемся, быстренько к мощам приложим…
— Вы с ума сошли! — возмутился Тоннер. — Раненого тащить по ухабам и кочкам! Труп в монастырь привезете!
— Да и не поможет! — неожиданно поддержал урядник. — Пантелей старовер, а те мощи только истинно верующим помогают.
— Жаль… — расстроился Терлецкий.
Исправники осторожно перенесли купца на первый этаж, в бывшую Настину комнату, примыкавшую к спальне старой княгини. Дежурить у больных Тоннер поручил Глазьеву, а сам собирался со всеми раскланяться — он срочно нуждался в сне. Голова так разболелась, что пришлось приложить к ней лед. Но внезапно поступил новый пациент.
Двое мужиков занесли в дом Рооса. Американец пребывал в сознании, но говорить не мог. Хватал, как рыба, воздух ртом и на вопросы отвечал мычанием. Следом вбежала расстроенная Суховская:
— Он пришел ко мне в гости. Весь промок, бедняжка, но с цветами! Никто в жизни не дарил…
Помещица зарыдала.
— Успокойтесь, Ольга Митрофановна, — стал утешать ее Федор Максимович. Возвращение блудного подопечного его несказанно обрадовало, а что прихворнул — не беда, доктора в наличии, главное, живой! — Расскажите подробно, как все произошло.
Суховская вновь расплакалась. Ночь, обещавшая столько радостей и утех, заканчивалась трагично.
— Что с ним? — спросил Терлецкий у Тоннера.
— Разве не видите? Отравили! — запричитала Ольга Митрофановна. — Как Василия Васильевича с Настей!
Несчастная помещица снова зарыдала, а вмиг покрывшийся липким потом Терлецкий бросился к доктору:
— Неужели отравление?
— Да. — Илья Андреевич мял американцу живот, отчего тот болезненно вздрагивал и вскрикивал. — Похоже на интоксикацию.
— Цианистый калий? — содрогнулся Терлецкий.
— Нет. Роос ужинал вместе с вами? — уточнил у безутешной вдовы Илья Андреевич.
— Ну да. Выпили, поговорили, все шло так хорошо… — Ольга Митрофановна снова заплакала.
— Как поговорили? — изумился Терлецкий. — Вы на русском, а Роос на каком?
— Когда встречаются два любящих человека, — с пафосом произнесла Суховская, — то понимают друг друга сердцем.
— А чем, простите, влюбленные ужинали? — вспомнив раблезианский рацион вдовы, поинтересовался Тоннер.
— Все как обычно, — начала перечислять Ольга Митрофановна. К концу рассказа на Рооса с сочувствием смотрели все.
— Так ему моя домашняя колбаска понравилась! — рассказывая про еду, вдова оживилась. — Вкусная, сочная, жир с нее так и капал.
— Боюсь, всем придется удалиться, — определился с диагнозом Тоннер. — Промывание желудка и кишечника — мероприятие сугубо интимное.
— Так чем он отравился? — уточнил Федор Максимович.
— Едой!
— Клевета! — накинулась на Илью Андреевича Суховская. — У меня всегда все свежее!
— Печень Рооса не приучена к столь жирной пище, вот и дала сбой, — миролюбиво пояснил Тоннер.
— А я предупреждал! — воскликнул генерал. — Не знают иностранцы нормальной еды! Приехал Роос, поел один раз нормально — и помер. И так со всеми будет!
Обрадованный Терлецкий предложил:
— Не пойти ли нам, господа, в трофейную? Не промочить ли горло?
— Почему бы и нет? — откликнулся генерал.
— Антон Альбертович! — обратился Илья Андреевич к Глазьеву. — Тысячелистник, крушина, стебель ревеня у вас имеется?
— А как же! — ответил Глазьев. — Я же рассказывал, у меня дед травником был, все секреты передал. Когда собирать, да что чем лечить…
«Пусть остается Глазьев здесь доктором, не буду его разоблачать, — неожиданно решил Тоннер. — В дополнение к мощам пусть хотя бы травами лечатся. Настоящие доктора тут лет через сто появятся, а может, через двести…»
Экзекуцию провели в буфетной. Помогавший Гришка часто крестился, повторяя:
— Вот как муки адовы выглядят! Не буду более грешить, ей-богу, не буду!
К его удивлению, Роос выжил и по окончании процедуры заговорил.
— Вы меня спасли, Илья! Спасибо! Я подарю вам еще один комплект книг, — пообещал благодарный американец. — И вам тоже, — обрадовал этнограф Глазьева.
— Второй не надо, — ответил Илья Андреевич, — лучше отдайте деньги за первый. — Сорок рублей для Тоннера были крупной суммой, и он второй день сокрушался о потере. На том и порешили.
Этнографу в трофейной все обрадовались, а Суховская бросилась на шею. Увидев Ольгу Митрофановну, американец снова побледнел, а предложение возвратиться к ней решительно отверг, сославшись на слабость.
Помещица засобиралась домой в смешанных чувствах. Любимый выжил — это хорошо, но стал ее сторониться — это неожиданно и неприятно. Чем она виновата, что он по-человечески кушать не приучен? Оттого как глиста и выглядит!
Киросиров вспомнил, что Суховская, в отличие от него, проживала здесь еще до войны, и задал мучивший его вопрос:
— Ольга Митрофановна! А вы Катю Северскую помните?
— Помню, прелестная была девочка. Играть мы вместе не играли, я чуть постарше, но на всяких праздниках встречались.
