Потапычем расшалились, задел он батюшку Иону, тот и помре. Вот и стал я один, как перст. Братии сказал, что вернусь в деревню, да только кому я там нужен был? Я тогда и не умел ничего, какая польза от меня? Вот я и вернулся в нашу с отцом землянку. А мишка, тот, которого батюшка кормил и который его и задел случайно, Михал Потапыч-то, так и приходил. Решил я тогда, что он усыновить меня решил, заместо отца Ионы, стало быть. Мол, неудобно стало, что батюшки меня лишил, тугоумного, вот и решил сам батюшкой сделаться, должно быть. Я начал одеваться в шкуру, как медведь, лицо завесил, чтобы его не смущать, ходить стал по-косолапому. Очень у меня это ловко получалось! Вот он и научил меня в лесу дикой жизнью жить, звериной: мед собирать, по деревьям лазать да от охотников прятаться! Кормил его тем, что в лесу найду. Он потом у меня и с рук ел. Стал он мне за батюшку, полюбил я его очень. Он тоже одинокий был, видать, охотники детишек-медвежат его убили, и мишка меня за сына принял!
Слезы на его лице высохли, и Андрей улыбнулся.
– Удивительно, – прошептал Барабанов, – как травматические галлюцинации полностью заместили реальные воспоминания!
– Эх, баско было! – продолжил Андрей. – Мы даже оленя могли задрать, а после вдоволь мясо его лопать! Рыбу ловили, мишка-то лапой бил, а у меня не выходило, вот я себе лапу-то и смастерил – из палки да шипов, вроде когтей. Я Михал Потапыча учил грибы есть, да они ему не пришлись. А вот ягоды мы с ним хорошо ели, от пуза! Да вот как зима пришла, у него спячка началась. Я тоже хотел как он: веток да мха с листьями в землянку натаскал, два дня провалялся, и все, не смог больше. Грибы с ягодами отошли, мед тоже. Хорошо, что я запасы устроил – понес в деревню Чемгаим мед на ярманку, там меня никто не знал. Мой-то мед дикий, не чета сборному! Нашлись купцы, выменял у них свой медок на сало, соль да серники. Так до Рождества и дожил, а потом беда пришла: детишки в лесу хворост собирали и охотников на берлогу тятеньки навели! Так и убили второго батюшку моего, Михаилу Потапыча!
Андрюшка замолк, и из глаз его снова потекли слезы. Он вытер их рукавом и жалобно сказал, обведя взглядом присутствующих:
– И как мне дальше потом жить было? Сам ведь я ни дупла с пчелами найти не мог, ни зверя завалить! Жил кое-как в своей землянке, ел корешки да кору с веток жевал. Думал, уж помру, не дотяну до весны. Зима лютая тогда вышла, снежная! И вот как-то ночью, когда лежал я обессиленный на ветках, мне кто-то на ухо шепнул, что мне надобно мишкой до конца стать. Только Черным, не бурым. И сам этот, ну, кто шептал, тоже наподобие черного зверя был, только не медведь, такой, как туча.
– Понятно, – проговорил отец Глеб, – кто мог шепнуть такое в оскверненной землянке! Ну-ну, Андрюша, продолжай, мы слушаем.
– Ну, так вот, – сказал Андрей, шмыгая носом, – а как Черным мишкой стать? Сказки-то я знал, надо через березку три раза кувырнуться, потом некрещеного ребеночка убить и его кровью омыться!
– О, господи, – прошептал Барабанов.
Роман толкнул его в бок. Андрей посмотрел на Нестора и продолжил:
– На счастье, в тот раз на мою землянку татарочка-сиротка набрела, в город, видно, шла, да заплутала. Я ее спать уложил, выбрался на свет божий, березку нашел недалече, подломил ее и три раза через нее кувырнулся туда-сюда. Вернулся и зарезал душу невинную, некрещеную да в кровушке измазался.
– Боже мой, страсть какая, – вдруг проговорил молоденький писарь.
– Пиши молча! – рявкнул на него Рафиков.
Андрей словно уже не замечал никого вокруг, он оживился и выпрямился.
– И тогда черный глаз медвежий у меня открылся! – воскликнул он. – Легко-легко стало! Землю-матушку почуял, деревья увидел нужные! Забрался на одно, что повыше, лося выследил, соскочил на него сверху и завалил! Мясо выменял в деревне на сухари с салом. Даже рыбу ловить навострился – сначала деревянной лапой, а потом новую сделал, железную, черную. Ну, я так тесло назвал, которое у кузнеца на мед выменял. Тесло такое с зубцами, с лезвиями, совсем как когти были у тяти-мишки! Приноровился с ним охотиться, как родная рука стало оно мне. А люди меня Беролаком прозвали, мол, медознатец баский, так прозвище и прилипло. После понял, что лучше всего подпитываться силушкой на полную луну. Поначалу девчонок из татарочек выбирал, ведь некрещеные они. Но потом попробовал, и вышло, что и наши сойдут, токмо результат похужее будет. Где их, татарочек-то, напасешься? Сила медвежья росла во мне, научился совсем хорошо мед искать, сам его на травах настаивал и продавал. Нашлись и ценители, кто большие деньги платил за него.
– И кто же это был? – спросил Муромцев, листая блокнот.
– Кольбин брал, Сафаров брал. А больше мне никого и не надо было, меда ведь дикого много не соберешь, – ответил Андрей и вдруг добавил: – А еще я понял, что лучше сильничать девчонок, тогда мужская сила ярится, еще больше медведем становишься!
– Сколько же девочек вы, таким образом, убили, – каменным голосом спросил Роман. – И почему только девочек?
– Почему – только? – отозвался Андрей. – Мальчишки тоже попадались. Только я их не сильничал, как-то на них у меня сила мужская и не заводилась, а один крепкий попался, ножиком меня пырнул в бок. И после того случая я решил не рисковать, девчонок стал охотить. А сколько точно, не скажу. Я ведь не на кажную луну обращался. Иной раз одной и на год хватало. Может, десятка два было их, может, и больше.
– Скажите, – продолжил допрос Муромцев, – вы не ели тела убитых, как медведь?
– Бывало, пробовал, – ответил Андрей, потупив взгляд, – но тут я, видно, не до конца в медведя превратился. Не могу сырое мясо помногу есть. Кусок, два, а дальше не лезет. Еще падаль пробовал, как подгниет, да утроба не приняла, чуть не вывернуло наружу. Варить пробовал, да голос черный сказал, мол, не по-медвежьи это, так и бросил.
Послышался глухой стук – это упал в обморок писарь. Лицо его было бело как мел. Рафиков с Романом кинулись его поднимать, а отец Глеб выплеснул ему на лицо остатки воды из стакана. В двери тут же показался конвойный.
– Ибрагимов, забери его отсюда на свежий воздух, – приказал Рафиков.
Конвойный, здоровенный детина, схватил писаря под мышки
