По пути обратно в столовую поляк заглянул в спальню, и теперь, когда револьвер приятно холодил живот, чувствовал себя уже увереннее. Артемий Иванович, опасливо относившийся к огнестрельному оружию, сжимал в руке медную кочергу.
– Видите ли, мадам, – сказал Фаберовский, когда они сели за стол. – Когда я говорил вам, что я англичанин, я не солгал, но не имел тогда возможности сказать всю правду. Дело в том, что русское императорское правительство пригласило меня сюда в Россию для борьбы со страшным вибрионом, поражающим мозг человека и вызывающим приступы паранойи. В периоды обострения больному кажется, что его преследуют шпионы, он подозревает всех окружающих в каких-то дьявольских кознях и пугается даже собственной тени.
– Я, как бывший владелец аптеки, полагал, что такого рода заболевания более по части психиатрии, – важно сказал Минус.
– Разумеется, если речь идет об обычном душевном заболевании. Здесь же мы имеем дело с эпидемической болезнью, характер которой недавно был выяснен в клинике Пастера в Париже. Особая опасность ее состоит в том, что в России она с ужасающей быстротой стала распространяться среди закрытых сообществ, таких как гвардия и духовенство, и почти не затрагивает обычных людей. Очаги ее были выявлены в Семеновском полку, в Штабе гвардейского корпуса и среди некоторых офицеров полиции…
– Так вот почему жандармы все сплошь…! – вскричал было Минус, но осекся и приложил палец к губам.
– Скажите, граф, а среди православных священников эта болезнь не может распространиться?
– Вы можете спокойно ходить на исповедь, заразе подвержены только монашествующие особы.
– А я вот теперь уже и боюсь ходить на исповедь, потому как подозреваю, что и среди белого духовенства появились больные.
– Подозреваете? – обернулся к ней Артемий Иванович, и задетая ногой кочерга, приставленная к ножке стула, с грохотом упала.
– Что это? – дернулась Сеньчукова.
– Ничего-с. Обычная кочерга. А вы сами, случаем, не заразились?
– Какой ужас! Вы так думаете?
– Все может быть, – трагическим тоном сказал Фаберовский. – А что привело вас к подозрениям относительно распространения болезни среди священников? Они стали задавать вам на исповеди неприличные вопросы?
– Если бы! Мой деверь внезапно заимел какие-то странные дела со священником Полюстровской церкви.
– Расскажите-ка поподробнее, – заинтересовался поляк и подвинулся к ней ближе. – Неужели эпидемия расширяется?
– Мне кажется, что расширяется. Вчера я осталась у отца в гостях, и ко мне по делу заехал деверь. С ним был как раз отец Серафим, я его хорошо знаю, он к мужу в участок на каждый праздник христославить приходит. Остался отец Серафим в передней, мы с деверем переговорили, и я их проводила, и дверь стала на лестницу закрывать, как слышу: отец Серафим деверю и говорит: «А не боитесь ли вы, Александр Александрович, что брат ваш пристав жене своей о нашем деле все разболтает, а она и донесет? У ней же в голове ветер свищет!» Этакая свинья! А я ему третьего дня на церковь рубль пожертвовала! И это когда я вам, как мне кажется, двадцать рублей должна?
– Фрумочка?! – дернулся Минус и обратился к Фаберовскому дрожащим голосом: – Скажите, граф, а излечима ли эта болезнь, если уже произошло несчастье?
– Я с Луи Пастером изготовил вакцину, позволяющую остановить развитие болезни…
– Путем впрыскивания ее в зад, – добавил Артемий Иванович.
– … а также добиться регрессии и последующего полного излечения, если вовремя произведена прививка. Так, один парижский полицейский стал воображать, что все на улицах называют его коровой, и после курса в 50 уколов полностью излечился, вышел в отставку и теперь благополучно проживает в собственных палатах в Шарантоне. Русское правительство очень не хочет огласки этого скорбного положения в императорской гвардии, и потому миссия моя строго секретна и состоит в том, чтобы в индивидуальном порядке производить вакцинацию, не привлекая к ней внимание. Когда вы видели меня на Шпалерной, я как раз пытался в собрании господ офицеров, среди которых был и капитан Сеньчуков, уговорить их дозволить мне попытаться их излечить, но их воспаленный мозг не поддался моим внушениям, они разбили мои ампулы с вакциной по 54 франка за ампулу, а меня попытались убить!
– Это просто не верится!
– А что же академик? – спросила Сеньчукова.
– Я думаю, вы уже и сами догадались, увидев весь этот разгром, который он у себя учинил. – Фаберовский показал рукой на гору фотографических карточек в углу гостиной, выдернутых Артемием Ивановичем из рамок. – Пытаясь исследовать неизвестный ему вибрион, он пал жертвой этой же болезни. Мы привили его и отправили на излечение в семью.
– Не сомневаюсь, что Татьяна Кирилловна выходит его, – сказал Минус. – А эта болезнь не лечится уксусом?
– Папа, как тебе не стыдно! – воскликнула приставша.
– Но должен вас предупредить: мы облечены широчайшими полномочиями, – Фаберовский продемонстрировал отцу с дочерью свой открытый лист, – и вправе требовать от вас полнейшего молчания обо всем, что я вам рассказал.
– Конечно, господин профессор, – закивал Минус. – Мы будем молчаливы как камбалы. Скажите, а каким способом передается эта болезнь?
– Заражение происходит путем прикосновения, – пояснил поляк, – обычно при нахождении в тесном строю во время разводов и караулов. Затем заразные начала проникают сквозь кожу и переносятся по организму венами и лимфатическими сосудами.
– Послушай, Фрума, – сказал вдруг озабочено Минус. – Ты недавно ездила со своим деверем на извозчике, совсем как в тесном строю, и я с тобой тоже ехал на извозчике. Ты могла заразиться этим опасным вибрионом, я так думаю. И я тоже мог. Скажите, граф, а мы с дочерью можем рассчитывать на профилактическое прививание, ведь мы же будем переносчиками болезни? Я заплачу вам за прививку. 108 франков – это сколько будет на рубли?
– Сорок восемь рублей шестьдесят копеек, – подсказала Сеньчукова отцу. – Мне кажется, что вибрион поразил уже и некоторых высших должностных лиц империи.
– А нельзя ли как-нибудь подешевле?
– Папа!
– К сожалению, по контракту с господином Пастером мы не можем продавать вакцину менее чем за 54 франка, – сказал Фаберовский.
– Ну, хорошо, однако вы сделаете нам с Фрумой вакцинацию?
– Сделаем. Побудьте пока тут, а мы с ассистентом приготовим шприцы и раствор.
Поляк с Артемием Ивановичем удалились в кабинет к академику и заперли за собой дверь.
– Ты что им наговорил?! – зашипел Артемий Иванович сдавленным голосом.
– Я видел у академика шприц, – сказал Фаберовский. – Возьми вон ту металлическую коробку на полке.
Артемий Иванович открыл коробку и достал оттуда большой шприц с кольцами для указательного и среднего пальцев.
– Поставь самую большую иглу для острастки, чтобы больше неповадно было ходить сюда. Что бы сюда налить? Это что такое синее в большой колбе?
– Написано: «Метиленовый синий».
– Набирай!
– И то верно, – сказал Артемий Иванович. – Хотел нас на сорок рублей надуть!
– Ты слышал, что она сказала про капитана?
– Я даже видел этого попа, когда в участке сидел!
– Выходит, что этот поп в ихнем заговоре, заодно с капитаном и приставом. А Сеньчуковой они, похоже, не доверяют и используют в темную.
– Слушай, Степан, давай послезавтра, как проспимся, в Полюстрово съездим и попа этого за бороденку подержим. Легонько так, чтобы ничего не заподозрил. Завтра Васильев день, так еще и свининкой, может, успеем разжиться. Там, в Полюстрово такие свиньи водятся, я у пристава одного свина в хлеву видал! Просто царь среди свиней! Этакого царя бы заколоть да окорочок ему подкоптить на огоньке!
– Ну, ты сейчас договоришься! Пойдем лучше.
– Господин Минус, – обратился поляк к уксуснику, открыв дверь и кабинета. – Прошу прилечь на диван. Сейчас мой ассистент сделает вам вакцинацию.
Артемий Иванович зловеще улыбнулся, выдавив из шприца на конец иглы синюю капельку.
– Это будет больно? – спросила Сеньчукова, побледнев.
– Ну что вы, пани! – поляк вышел в гостиную и закрыл дверь за вошедшим туда Минусом поплотнее. – Укол совсем не болезнен, а мой ассистент знает свое дело.
Квартира академика огласилась сперва боевым кличем Артемия Ивановича, а затем ревом уксусника.
– Отец!
Приставша в волнении вскочила, но поляк мягко усадил ее обратно на диван.
Минус вышел с перекошенным от боли лицом, держась за правую ягодицу.
– Теперь я понимаю, почему господа офицеры чуть не убили вас! – сказал он, силясь улыбнуться, и примостился левым боком на стуле. – Теперь ты, Фрумочка. Крепись, это ужасно больно.
– Граф, не могли бы вы сделать укол? – волнуясь, сказала Сеньчукова и встала с дивана. – Я стесняюсь вашего ассистента.
Она бросила сквозь открытую дверь кабинета взгляд на Артемия Ивановича, который деловито вытер окровавленную иглу о какую-то грязную тряпку и снова набрал полный шприц синей жидкости. Ей стало худо, и она опустилась на диван.
