Зрители все прибывали. Не обращая внимания на собравшуюся толпу, окружавшую его со всех сторон, Леонардо рисовал портрет цыганки, стараясь достоверно передать ее порывистые движения. Такую девушку нужно непременно запечатлеть на полотне, вот только кем же ей предстать – ангелом или дьяволом-искусителем?
Сделав набросок, Леонардо стал выбираться из обступившей его толпы и неожиданно столкнулся с приором, прятавшим тощее лицо в глубокий клобук.
– Леонардо? – удивленно произнес священник, попридержав его за рукав. – Что вы тут делаете?
Маэстро усмехнулся:
– Очевидно, тоже самое, что и вы, святой отец, любуюсь танцами цыганки. Не находите, что она прекрасна?
– Не богохульствуйте, Леонардо, – строго произнес игумен. – Я здесь для того, чтобы наставлять на путь истинной веры заблудшие души. А эта цыганка самая скверная грешница из всех, что мне приходилось видеть.
– Это почему же?
– Потому что она невероятно красива. Своей красотой она вводит в искушение самых стойких мужчин, заставляет забывать их о доме и семье. И всех их впоследствии поглотит геенна огненная!
– Значит, святой отец, вы пришли в эти притоны для того, чтобы торговать раем? А не совестно ли торговать тем, что вам не принадлежит ни по какому праву? И есть ли у вас от Господа Бога разрешение на эту торговлю?
– Узнаю слова еретика, – зашипел приор. – Уверен, что когда-нибудь я увижу, как вы заканчиваете свои дни на костре святой инквизиции! Трудно даже представить, как это в одном человеке может уживаться дьявол и ангел! Ведь именно эти руки днем рисуют божественное обличье Христа, самое прекрасное, что есть на Земле, а ночью, вооружившись ножом, эти руки потрошат в моргах покойников!
– Святой отец, могу вам сказать одно… Если бы я не заходил в морги, то не было бы и Христа, что я нарисовал… Хотя вам этого не понять!
Не прощаясь, Леонардо зашагал прочь от площади, а в спину, будто бы насмехаясь над его душевными терзаниями, звучал звонкий голос молодой цыганки и мелодично звенели бубенцы.
Домой Леонардо вернулся далеко за полночь. Злобные слова, оброненные священником, вопреки его ожиданию, семенем сомнения проникли глубоко в душу и успели дать первые ростки. Не привыкший долго спать, Леонардо пробудился с первыми лучами солнца. Денег у него оставалось ровно столько, чтобы расплатиться со слугой и прикупить себе новое платье. Лодовико Сфорца уже полгода задерживал обещанное жалованье, ссылаясь на трудности в герцогстве, однако это совсем не мешало ему почти ежедневно проводить балы и увеселительные маскарады, тратя при этом десятки тысяч дукатов на поваров, слуг, фейерверки и постановку различных спектаклей.
Предстоящий день был знаменателен еще и тем, что статуя шагающей лошади наконец была изготовлена, труд многих лет был завершен, и теперь, стоя на постаменте с колесами, изваяние дожидалось своего часа, чтобы быть выдвинутым на главную площадь города. Для Сфорца изготовление скульптуры имело немалое политическое значение. Заняв трон не по праву, он воздвигал ее в честь своего отца, основателя новой династии, тем самым внушая всем миланцам, что данная власть законна!
Первое, что решил сделать Леонардо, так это еще раз осмотреть конную скульптуру – прекрасно осознавая, что совершенства достигнуть невозможно, но к нему следует попытаться хотя бы приблизиться.
Взяв кисти и краски, он направился к статуе. Огромное, высотою в девять метров, изваяние шагающей лошади производило величественное впечатление и выглядело настоящим памятником правящей династии. У всякого, кто лицезрел гигантскую статую, невольно от накатывающего восторга перехватывало дыхание: ни один из скульпторов не создавал более впечатляющего образчика творчества.
В статуе было столько грации, эмоции и движения, что невольно возникало чувство, что лошадь, вот-вот встряхнув гривой, умчится вдаль по пустующим улицам.
Добавить было нечего, только разве что подкрасить потускневшую у самых копыт краску. Каркас статуи получился очень прочным, в таком состоянии лошадь могла простоять не менее десяти лет. А там кто знает, может, Сфорца найдет средства и тогда картон можно будет поменять на бронзу.
До дворца герцога Леонардо решил пройти пешком, к чему располагала ясная солнечная погода. Город просыпался и оживал: хлопали ставни, впуская в комнаты прохладу народившегося утра. Лавки и мастерские гостеприимно распахнули двери. Купцы с золотыми цепями на белоснежных рубашках, одетые в широкие буфированные баски, направлялись в свои магазины. Молодые щеголи в куртках, отороченных мехом, возвращались с ночных свиданий; придворные в легких меховых накидках спешили на службу во дворец; студенты, одетые в удлиненные закрытые блузы, торопились в университет; преподаватели в длинных, едва ли не касавшихся тротуара мантиях выходили из парадных подъездов и величественно садились в кареты. Даже утром город выглядел великолепно и буквально утопал в роскоши и богатстве. С базаров, успевших открыться прежде, приказчики и купцы уже зазывали народ совершать покупки.
У лавки с детскими игрушками Леонардо остановился. Купив за два сольдо свистульку, потопал дальше. Недалеко от дворца проживала молодая вдова с пятилетним сыном, и Леонардо нередко баловал мальчика подарками. И тот, завидев Леонардо издалека, устремлялся к нему, раскинув руки.
Мальчика он заметил сразу, едва повернул за угол. Мать крепко держала его за руку и хмуро посматривала на приближающегося художника. Что-то здесь было не так. Более приветливой женщины, чем эта миловидная вдова, он не встречал во всем городе, а сейчас она держалась так, как если бы он был одет в звериные шкуры.
– Что-нибудь случилось, Жанна? – обеспокоенно спросил Леонардо. – Тебя кто-то обидел?
– Господин Леонардо, больше не подходите к нам, – сухо проговорила женщина.
– Мы же с тобой виделись еще вчера, неужели за ночь произошло нечто такое, от чего ты не желаешь меня больше видеть? – удивился Леонардо.
– В городе говорят, что именно вы повинны в смерти молодого герцога Джана Галеаццо.
– Что за чушь! – в негодовании воскликнул Леонардо.
– Он съел две груши с дерева, которое вы отравили, и умер.
– С чего ты решила, что именно я отравил дерево?
– В городе знают, что только вам под силу такое злодеяние.
– Боже ты мой! – простонал Леонардо.
Каким-то образом в городе узнали о том, что он занимался опытами с отравленными деревьями. Записки со своими наблюдениями он передал Лодовико Сфорца, а что если герцог воспользовался его работами в своих целях?
От ужасного предположения у Леонардо да Винчи закололо в висках. Но этого просто не может быть!
Мальчик еще теснее прижался к матери и со страхом посматривал на Леонардо да Винчи.
– Я принес для Франческо игрушку, – растерянно произнес Леонардо.
– Нам ничего от вас не нужно, господин Леонардо, – отступила женщина в сторону. – Больше не приходите к нам.
– Как скажешь, Жанна, – растерянно произнес Леонардо. – Больше я к вам не подойду.
Запахнув плащ, Леонардо да Винчи зашагал во дворец.
Повсюду его встречали опасливые и полные недоверия взгляды – странно, что он не заприметил их прежде.
– Он самый настоящий колдун, – слышалось едва ли не с каждого угла.
– А глаз-то у него какой дурной. Такой раз посмотрит, так сразу же и сокрушит!
Теперь город не казался ему радушным, все в нем было пропитано страхом и злобой.
– Говорят, что он ходит в морги для того, чтобы творить заговоры над покойниками, – глядя со страхом на проходящего Леонардо, произнес рыжебородый купец.
– Он их рисует, а потом режет! – понизив голос, ответил ему другой. – А затем смотрит, что у них там внутри.
Монашка, собиравшая на углу улицы милостыню, троекратно перекрестилась, приметив долговязую фигуру художника. Проходя рынок, маэстро обратил внимание, что люди перед ним опасливо расступились, и Леонардо, встречая враждебные взгляды, протопал по образовавшемуся коридору на противоположную сторону.
– Антихрист! – кто-то громко произнес ему в спину.
Приостановившись, Леонардо хотел обернуться, ожидая худшего. Но нет, никто не толкал его в спину, не набрасывался с кулаками, и он враз отяжелевшими ногами зашагал через площадь.
– В него вселился дьявол! – шептал ремесленник, который прежде был весьма приветлив с Леонардо. – Как же такими руками можно рисовать «Тайную вечерю»!
Скрипнув в бессилии зубами, Леонардо прошел через ворота во дворец герцога. Даже швейцарские пехотинцы, стоявшие на карауле у входа, выглядевшие всегда беспристрастно, в этот раз, как показалось маэстро, смотрели на него пристально.
Поднявшись в кабинет Сфорца, Леонардо сказал секретарю:
