– Вот эта… – показал он, – …найдена у тела жуткой Катеньки, вот эта – на снегу у мертвого тела одного господина. А эту передал мне доктор Могилевский. Во всех – один и тот же страшнейший яд. Сделайте одолжение, выпейте глоточек. Хочу посмотреть, как человек умирает от его действия. Напишу статейку для криминалистического журнала.
Ванзаров отошел подальше. И присел на край стола.
– Давайте, ротмистр, убивайте себя, мешать не буду, – сказал он с отменным равнодушием. – Вы мне неинтересны. Все ваши тайны мне известны. Мистер Маверик – шулер, кого-то крепко обыграл у себя в Америке, чего доброго, с ним расплатились коробкой брильянтов, потом владелец опомнился, понял, что его надули, и захотел вернуть украденное. Агентство Пинкертона вас наняло для этого. Невелика тайна…
Больная голова Францевича не вынесла подряд два удара. Он беспомощно переводил взгляд с Лебедева на Пуйрота и Ванзарова. Везде его встречало холодное равнодушие. Это было выше его сил. Ротмистра подкосило. Он сполз по стене, выронил склянку и схватился за виски. Револьвер при этом опасно болтался на пальце.
– Я могу забрать… это? – осведомился Лебедев.
Несчастный застонал в ответ. Его было жалко. Аполлон Григорьевич подобрал пузырек, предложил лекарство от головы, но получил отказ. Милосердие – важное качество не только частного сыщика или чиновника сыска, но и вообще человека. О чем порой принято забывать. Ванзаров подошел к ротмистру, присел рядом с ним и что-то шепнул на ухо. Францевич поднял на него больные глаза.
– Это правда? – тихо спросил он.
– Честное сыскное, – ответил Ванзаров и предложил свою руку, чтобы помочь встать. Ротмистр тяжело оперся на нее. Ему предложили идти отсыпаться до утра, про особое управление, к счастью, можно забыть. Сил сопротивляться у него не было. Лебедев обещал не только довести больного до номера, но и облегчить страдания. Для этого в походном саквояже имелось достаточно средств.
Ванзаров обернулся к Пуйроту, державшемуся тихо в сторонке.
– Хотите задать мне вопрос, месье?
– Нет-нет, не стоит беспокоиться… – последовал вежливый ответ.
– Быть может, вам нужна помощь в вашем розыске?
– О, как мило! – Тонкие усики разошлись в улыбке. – Не понимаю, о чем это вы, месье!
– Что ж, будет о чем поговорить на полицейском балу, – Ванзаров отдал поклон и вышел. Ему показалось, что тянет дымком. Горелым несло из его номера.
Разыскной рапорт № … (не помню)
Ваше превосходительство!
Преследую убийцу…
Он в двух шагах…
Силы на исходе…
Но я не сдамся.
Будьте уверены в полном успехе порученного мне задания.
Честь имею
Францевич П. Ф.
Ротмистр ж/кНа столе возвышалось пузатое нечто. В полумраке предмет казался живым, пыхтя дымком. Электрический свет разрушил волшебство. Обычный самовар гнал из трубы серый, пахнувший типографской краской, дым. Тело самовара было холодным. Ванзаров не стал открывать краник кипятка, сразу поднял крышку. Внутри воды не было. Зато труба была горячей. В ней что-то догорало.
Самовар был началом. На столе нашлось еще нечто любопытное: ровный ряд коробочек в простой упаковке различного размера. Каждая подписана, кому предназначена. На коробках лежал конверт. Ванзаров вскрыл его, не желая угадывать, что в нем. Письмо, вернее – записка, оказалось кратким. Все тот же ровный каллиграфический почерк сообщал:
«Дорогой Ванзаров! Прошу завтра вручить подарки моим гостям. Проследите, чтобы они дошли нужному адресату. Полагаюсь на вашу честь и благородство. Несчастного оправьте и похороните за мой счет. Деньги для этого найдете у него в номере гостиницы. Его паспорт на вашем столе. Полагаю, что называть гостиницу – оскорблять ваш разум. Вы не разочаровали меня. Это было великолепно».
Отсутствие подписи было лучшей подписью. Если б появилась некая закорючка, это разрушило бы совершенство волшебства. А ничем иным, кроме волшебства, это не могло быть.
Беспокоить Лебедева по пустякам после трудного дня и поездки на нартах было излишне. И так ясно, что чернила не блестят, достаточно высохшие, чтобы их нанесли не сегодня. Ванзаров посмотрел на стол. Паспорт прятался под некрупной коробочкой. Открыв его, он убедился, что игра шла по самым высоким ставкам. Победить в ней не было никакой возможности. В лучшем случае – не дать проиграть в самом конце. Его импровизация с «особым управлением» не помешала намеченному плану и лишь ускорила его. Просто потому, что сам он был не игроком, а пешкой, которой делали ходы. Почти все ходы пешки были известны заранее. Это было печально, но неизбежно, как снег за окном.
Он взял самую крупную коробочку, на которой была выведена надпись «Марго». Искус был слишком велик. Потому он не мог посмотреть, что там.
Ванзаров понимал, что им только что сделали еще один ход, красивый и окончательный. Он знал, что легким движением руки может порушить его, но смысла в этом большого уже не было. Он знал, что там, внутри, находится примитивное подтверждение логического вывода. Реальность только оскорбила бы его оружие, его логику. И рука его не поднялась развязать простую пеньковую веревку, завязанную бантиком, даже без сургучной печати. Он положил коробку на место. Пусть подождет до утра. Что ему делать до того часа, когда все оставшиеся соберутся в гостиной, он не знал. В эту минуту он понял, что за ним остается последний ход, который волшебник не принял в расчет. Точнее, думал, что он так прост, что совершенно неизбежен. Ход будет невыносимо трудный, но пойти на него придется. Потому что психологика – это его открытие и инструмент. Он не позволит распоряжаться ими чужой воле. О том, что он сделает, быть может, он будет вспоминать и жалеть весь остаток жизни. Но если не решится, если поддастся слабости, не сможет с этим жить. Нельзя танцевать с гвоздем в подметке. С занозой в душе – жить не выйдет.
Ванзаров походил по комнате, поглядел в окно, где была тьма непроглядная, и убедился, что не обрел даже счастья усталости, которая свалила бы в забытье. Сила и несчастье его были в том, что он мог сутки напролет отдаваться работе. Не чувствуя ни усталости, ни голода, ни жажды. Только звериная устремленность к цели. Стоило ли достижение цели таких жертв? Теперь он был не уверен.
Надо было что-то делать. Хоть уйти гулять по сугробам. Побродив по клетке, Ванзаров сдался: даже его воля не могла устоять перед желанием. Как бы глупо оно ни было.
Из комнаты Францевича доносился смех. Аполлон Григорьевич развлекал больного историями, которых у него было непочатый край. Кажется, они чудесно проводят время. Тем лучше…
Ванзаров робко постучал.
Она открыла сразу, как будто ждала. Силой втянула к себе. Какие приличия, кому до них теперь дело, когда остались считаные часы.
– Где вы пропадали? Я места себе не находила! – говорила она торопливо и все смотрела ему в глаза. Губы ее были так близко, только тронь.
– Марго… Простите… Я все знаю, – заставил себя сказать Ванзаров, как бы он этого ни хотел.
Девушка замерла, но не убрала своих рук, державших его.
– Что вы знаете?
– Дарья Семеновна вам ничего не объяснила?
– Про Веронина? Мне очень жаль, но через несколько часов я избавляюсь от опеки. Навсегда. Вы не забыли, что у меня завтра день рождения? – кокетливо спросила она. – Пусть это будет последний мой день рождения, и я не встречу следующий, но хоть один день я буду свободна… Только не дарите мне подарок… Особенно хороший. За часы до смерти мне будет обидно…
– А больше она вам ничего не рассказала?
– Тетушку как подменили… Только плачет и от меня не отходит ни на шаг. Еле выпроводила ее…
– Марго… – начал Ванзаров и понял, что не сможет сказать то, что должен, никакая сила его не заставит. – Марго… Я знаю, что… завтра все будет хорошо. Я вам это обещаю. Больше не о чем беспокоиться.
– Вы нашли убийцу?
– Нашел…
– А противоядие?
– К утру будет готово…
– Так, значит… – Марго радостно охнула… – завтра я получу свое наследство! Я смогу им владеть!
– Сможете, – сказал Ванзаров.
– Мамин дар станет моим! Какое чудо! Какой подарок на Рождество! – В порыве она обвила его шею и жарко поцеловала в губы. Губы ее были сухими и терпкими, как полынь. – Ванзаров, понимаете, что это значит?
Понимал он значительно лучше, чем хотел бы. Только не мог этого сказать.
– Марго… – начал он.
Она зажмурилась и замотала головой.
– Не хочу, не хочу сейчас ничего слышать, ни плохого, ни хорошего… Пусть все случится завтра…
Ванзаров не возражал: завтра так завтра. Оно и к лучшему.
– Завтра… Завтра… Остались считаные часы, когда стрелка перейдет рубеж двенадцати, и в моей жизни начнется волшебство, – шептала она, положив голову ему на грудь. – Ванзаров, Ванзаров… Тетушка назвала меня ведьмой, не верьте, я совсем другая… Я так ждала этого часа… Я так хочу любить… Какую счастливую жизнь я жду…
