Леон в ответ лишь взмахнул воздушным платьем, словно парусом. Она видела такие платья лишь на обложках модных журналов. Ажурное, легкое, оно казалось сотканным из морской пены. Длинная юбка искрилась блестками. Нет, не то что надеть, но даже и дотронуться до такого платья ей казалось невозможным.
— В этом платье тебя приняли бы даже при дворе короля Михая! — Леон приложил его к плечам Тони. — Прелестно!
— А где ты его раздобыл?
— О, не спрашивай. Это целая история!..
— Я не видела таких в магазинах.
— Еще бы! Это же брюссельские кружева!
— Настоящие? Не подделка? — зачем-то спросила Тоня.
— Ты ничего не понимаешь! — вскипел Петреску.
— Ладно, не обижайся, — сказала она. — Лучше скажи, как оно к тебе попало.
— Какое это имеет значение?
— Имеет. Я не хочу носить чужие платья!
Петреску побледнел от обиды.
— Если бы ты не была женщиной, я бы тебя ударил! Это платье было недавно прислано жене генерала Монолеску, начальника штаба армии, и я получил его в благодарность за одну важную услугу.
— Какую же именно? — дерзко спросила Тоня.
— Нет, с тобой можно сойти с ума! Ну что изменится от того, например, что я помог генеральше погрузить на корабль несколько лишних сундуков? Если ты меня спросишь и о том, что было в этих сундуках, я отвечу: не заглядывал. Я не люблю лазить по чужим сундукам!.. Ну, хватит! Прощай. Завтра ровно в половине второго я здесь. И будь к этому времени готова.
Ровно в восемь она подошла к пустынному входу в Александровский сад. Никого! Ни Дьяченко, ни Егорова! Вдалеке дворник подметает улицу. Проскочил, хлопая разорванным брезентом кузова, военный грузовик. Усталый полицейский вышел из-за угла, поглядел во все стороны безразличным тусклым взглядом, передвинул фуражку со лба на затылок и вяло побрел куда-то своей дорогой.
Тоня присела на край ближайшей скамейки и стала поправлять прическу. Ну и задал же ей забот Петреску! Это платье требует и какой-то особенной прически, и даже, вероятно, особенной походки — величественной, плавной… И вообще, зачем, собственно, он тащит ее на эту помолвку? Действительно ли хочет иметь рядом с собою богато одетую девушку или это какой-то новый, еще не разгаданный ход? И не странно ли, что именно теперь Фолькенец проникся к Леону такой дружбой, что пригласил его на свою помолвку, да еще вместе с дамой! В чем таится правда? В чем кроется ложь?
…Четверть девятого! Где же ты, Егоров? Почему не идешь, Дьяченко? Куда вы все подевались?!
Надо ждать… Ждать… Кто-то должен прийти. Не может не прийти…
Следят ли за ней?..
Худощавый человек в сером пальто завернул за угол… Ушел… Конопатая женщина с рыхлым лицом уселась на соседней скамейке, роется в узелке, вытаскивает смятые деньги, считает… Старая спекулянтка с Привоза!..
Егоров с размаху бросился на скамейку, — Тоня даже испугалась.
— Ну, Тонечка, мне и досталось!
Несколько секунд он молчал, осматриваясь по сторонам, и, убедившись в безопасности, начал:
— Буду краток. Лодка в пути. Дача Тюллера, на счастье, расположена у самого берега. Об этом можно было только мечтать! В ста метрах — большие камни, когда-то, наверное, обвалился берег. Ближайший немецкий пост наблюдения примерно в километре. Я сообщил Савицкому координаты. Условились, что ровно с двадцати одного часа через каждые полчаса в сторону моря буду посылать по три коротких световых сигнала. Окна гостиной обращены в сторону камней. Когда группа водолазов достигнет берега, я пошлю в окно четыре световых сигнала. И тут ты должна сделать все возможное, чтобы уговорить Фолькенеца выйти на веранду подышать воздухом.
— А если это не удастся? Пойми, я ведь там всем чужая!
— Тогда распахни настежь рамы правого окна гостиной. Нам придется несколько нарушить свадебный ритуал.
— Но вокруг дачи, я думаю, будет охрана. Не так-то Фолькенец прост.
— Охрану постараемся тихо убрать… Конечно, Тоня, дело предстоит нелегкое. Савицкий, между прочим, сказал, что если не удастся взять самого Фолькенеца, можно заменить его каким-то другим крупным чином. Там ведь шантрапы не будет, публика, можно сказать, отборная!
Он крепко сжал ее ладони. Как давно она не сидела с ним рядом, как давно они не говорили о себе, а говорили только о деле, о риске, о явках!..
— Где ты ночевал? — спросила Тоня.
— У радистки. Ох, и злая же тетка! Рассказывала, как однажды у тебя тол в сквере на Соборной площади забирала, а ты ей не вовремя подала знак. До сих пор помнит.
— А лавку ты видел? — помолчав, спросила Тоня.
— Издалека… Она уже разгромлена.
— Значит, вас с Федором Михайловичем ищут!
— Да, к сожалению, это именно так. И теперь уже — кто кого! Машина запущена. Обратного хода не будет.
— Но ведь они и меня проверяют, я это отчетливо чувствую!
— И будут! Хорошо, что ты хоть в лавочку приходила не часто! Там они тебя не засекли.
Помолчали.
— Слушай, Геня, я что-то не все понимаю с этим липовым аэродромом. Они что, хотят заманить десант и уничтожить в воздухе?
— В воздухе ночью десант не уничтожишь, Тоня. Ты помнишь, Дьяченко говорил о тысяче мин?
— Ты хочешь сказать…
— Вот именно, — прервал он ее. — Они хотят заманить десант на минные поля. Если кто останется жив, перебьют из пулеметов или возьмут в плен.
— Но зачем этот аэродром?
— Никому не придет в голову, что летное поле может быть заминировано. Неужели ты сама не понимаешь?
Он сидел нахохлившийся, обросший рыжеватой щетиной, как в то давнее утро, когда она увидела его на лестничной площадке.
— Значит, Петреску говорил правду!..
— Выходит, правду.
— Это очень важно, Геня!..
— Тюллера мне жаль, — проговорил Егоров. — Все-таки Зина ему дочь, да еще как бы вновь обретенная.
Помолчали.
— Странно! — усмехнулся Егоров. — Мы здесь как-то по-иному стали на жизнь смотреть. Люди везде мечтают о своем счастье. И я вот, например… как только вернемся, приду к Савицкому и скажу: «Хватит! Тоня моя жена, и попрошу нас больше не разлучать…»
— Ох, и фантазер же ты, Генька!
Он поднялся.
— В случае неудачи — всякое может быть! — иди на запасную явку…
Он быстро пошел к выходу из сада — щуплый, в стареньком пальто на ватине, в котором сейчас наверняка жарко. Но ведь кто знает, где застанет его ночь!..
Словно почувствовав ее беспокойный взгляд, Егоров на углу обернулся, и Тоне показалось, что он посмотрел на нее с тревогой. Только что они сидели рядом! Почему же она сказала ему так бесконечно мало? Ведь, возможно, это была их последняя встреча…
И суток не прошло, как исчез Федор Михайлович, что с ним — неизвестно, а сегодня — Дьяченко! Теперь ушел и Геня. Она одна!.. Совсем одна! Небольшая случайность — и все может разлететься в прах. Вдруг Фодькенец решит в последний момент, что дача Тюллера слишком далеко от Одессы. Подводная лодка опоздает, обходя минные заграждения. Водолазы по ошибке высадятся на другом участке.
Не мог же Егоров знать, о чем она думала во время их разговора, о чем не переставала думать со вчерашнего дня, когда там, в лавке, сжала в своей руке прохладный металл вальтера.
Было начало одиннадцатого. К часу надо вернуться домой. Что ж, можно еще успеть!..
Вскоре она остановилась на углу Картомышевской улицы, у двухэтажного дома. Недалеко упала бомба, и штукатурка местами осыпалась, обнажив ребра гнилой дранки. Так у распавшейся на куски древней мумии обнажается высохший скелет.
Улица была почти безлюдна. Смелее!.. Смелее!..
Она вошла под невысокую арку, сразу же резко остановилась. Держа в руке ведро с водой, Коротков медленно поднимался по крутой лестнице на галерею, шлепая по ступеням домашними туфлями на босу ногу.
Черные неглаженые брюки, широкие старомодные подтяжки, перерезающие застиранную бывшую белую рубашку, перекошенные от тяжести ведра плечи, — все это вызывало даже сочувствие.
Коротков поставил ведро и обернулся, разминая оттянутую руку.
Их взгляды скрестились. Он болезненно улыбнулся, подхватил ведро и скрылся за покосившейся дверью, с которой свисали лохмотья рыжей истлевшей клеенки.
Он ждал ее с тревожной напряженностью, стоя посередине комнаты, и, когда она вошла, приветливо воскликнул:
— Тонечка! Какими судьбами! Ну, заходи, присаживайся. Прости за беспорядок. Не ожидал гостей…
Салфеточки, салфеточки! На столах, на этажерках, на комоде. На стене, под пыльным стеклом, — Коротков в молодости, еще с густой шевелюрой, а рядом с ним молодая женщина: остренькое личико, маленькие прищуренные глазки… В комнате стоял душный запах давно непроветриваемого жилья.
— Вы постоянно здесь живете? — спросила Тоня, все еще продолжая стоять.
— Да нет, изредка прихожу, когда деваться некуда. Да ты присаживайся… Бледненькая! Жизнь, вижу, тебя совсем загнала…
