Родион Георгиевич погладил вороненый ствол и перламутровую рукоятку. Он был неравнодушен к браунингам. В его сейфе хранился FN-Browning M1903, или, как чаще называли эту модель, Browning № 2. В Бельгии для русской полиции была закуплена небольшая партия таких пистолетов, и коллежскому советнику удалось получить для себя один. Наганы образца 1895 года, стоявшие на вооружении Департамента полиции, он не уважал.
Ванзаров с сожалением отправил дамское оружие в ридикюль и посмотрел на обессилевшую женщину. Неожиданно он понял, что не испытывает к ней ненависти.
От запаха нашатыря девица вздрогнула, мотнула головой и вдруг осмысленно посмотрела на Ванзарова. Она поняла, кто сидит перед ней, захотела что-то сказать, но резкий приступ головной боли заставил ее застонать. Арестованная попыталась поднести руки к вискам, но запястья были скованы наручниками.
— А, кандалы!.. — глухо сказала она и опять скривилась от боли.
— Прошу прощения. Бить женщин — это верх неприличия, но ваш браунинг не оставил нам выбора, — ответил Ванзаров. — Вам принести воды?
— Я от вас ничего не возьму. От ищеек «охранки» — лучше смерть, чем помощь!
Джуранский угрожающе засопел.
— Мы не «охранка», а сыскная полиция. И вы это отлично знаете. Так что, сударыня… — Ванзаров запнулся. — Кстати, а как вас называть: Елена Павловна Студзитская, или Елена Савская, или Ольга Сергеевна Ланская? А может, агент Охранного отделения Озирис?
Ротмистр удивился куда больше барышни. Мечислав Николаевич недоумевающе глянул на своего начальника, а потом, с некоторым уважением, на даму в наручниках.
— Я погляжу, вы много знаете! — она безвольно уронила скованные руки.
— Даже больше, чем вы можете представить, — согласился Родион Георгиевич. — Так как вас величать?
— Ну, раз уж погибать… — красавица расправила плечи и выпрямилась, — так лучше под своим именем. Меня зовут Хелена Валевска. Я полька и горжусь этим! Я ни о чем не жалею и ни в чем не буду раскаиваться! Все, что я сделала, я сделала ради одной великой цели — свободы моей несчастной, униженной родины! И жалею только об одном: слишком мало я успела сделать, чтобы нанести смертельную рану вашей империи!
Она чеканила каждое слово с глубокой верой фанатика. На правом виске горела ссадина, волосы сбились в комок, под глазами выступили глубокие черные круги. Но в бешеном порыве убежденности Валевска казалась удивительно прекрасной. Ванзаров невольно залюбовался ею.
Джуранского тоже сразила внутренняя сила несгибаемой женщины. Он невольно поправил галстук и пригладил волосы.
— Что ж, пани Валевска, раз уж мы познакомились, может быть, сможем поговорить? — вежливо спросил Ванзаров.
— Я ничего вам не скажу, — холодно ответила она.
— Охотно верю, да и Мечислав Николаевич в этом не сомневается, правда? — Ванзаров указал на ротмистра. — Хотя рассказывать вам все равно придется — полковнику Герасимову и его подручным. Они не будут церемониться. Мы же просто хотим с вами побеседовать. Без всякого протокола, заметьте.
— И о чем же? — в голосе Валевской слышалась откровенная издевка.
— Может, расскажете, как вы убили Марию Ланге и профессора Серебрякова? — дружелюбно спросил Ванзаров. — Расстрел агентов в банке мы видели собственными глазами. Что же касается отравления Дэниса Брауна и доведения до скоропостижной кончины Эдуарда Севиера…
Валевска застонала.
— Я не убивала их, — тихо сказала она.
— Кого именно?
— Марию и Александра Владимировича, — Валевска снова застонала.
— Ротмистр, принесите воды! У Власкова наверняка имеется графин, — распорядился Ванзаров. — И пожалуйста, побыстрее!
Джуранский выскочил из кабинета.
— Благодарю вас… — еле слышно сказала Валевска.
Сыщик встал со стула и пересел на место Джуранского.
— Как я понимаю, пани Хелена, если не вы это сделали, то, следовательно, виновата госпожа Уварова, или, точнее, Фаина Бронштейн.
Родион Георгиевич внимательно следил за реакцией барышни. Видимо, сила воли у польской революционерки просто стальная. Ни один мускул на лице не дрогнул. Она молчала, принимая решение. Ванзаров ждал.
— Фаина у вас в арестантской? — наконец спросила Валевска.
— К сожалению, нет, — Ванзаров печально вздохнул. — Вчера она погибла. В этом кабинете.
— Ее били? — сдержанно спросила Хелена.
— Она попыталась убить ножом… — Ванзаров осекся, подбирая слова, — одного важного полицейского чиновника. Сопровождающий агент застрелил Фаину в сердце. Мне очень жаль. Поверьте.
Валевска закрыла глаза.
— Каждый должен платить за свободу свою цену. Значит, она заплатила свою! — сказала Хелена с глубокой убежденностью. — Профессор был сумасшедшим, заносчивым, эгоистичным, но увлеченным человеком. А Мария просто безобидное существо. Для меня убить их было бы большим грехом.
— Вы хотите сказать, что их убила Уварова?!
— Вы же сами сказали, что кроме нее это сделать некому, — бросила Хелена.
— Как вы узнали о смерти профессора?
— Вечером 31 декабря я приехала к Серебрякову и застала его в состоянии глубочайшей истерики… — Валевска говорила медленно, смотря перед собой в одну точку. — Он сказал, что Мария погибла. Ее нашли на улице мертвой. Он не представлял, как это могло случиться. Накануне вечером профессор рано лег спать, и Фаина осталась с Машей. Как она ушла, Серебряков не слышал. Так что Александр Владимирович резонно подозревал Фаину. Хотя в этот же день Фаина пришла к нему в дом и поклялась, что не убивала Марию.
Родион Георгиевич подумал, что теперь точно известно одно: Фаина была вечером накануне убийства в квартире профессора. Зачем же Серебряков ее выгораживал? А перед кончиной вдруг вспомнил и обвинил? Хотя, если у Ланге пропал ключ от квартиры профессора, то Фаина могла его взять. Чтобы ночью открыть дверь и незамеченной уйти. А перед этим убить гермафродита…
В кабинет вбежал Джуранский с графином и наполненным стаканом.
Валевска жадно осушила весь стакан и облегченно вздохнула.
— Предположим, все так, — продолжил Родион Георгиевич. — Ну а как же профессор? Не хотите же сказать, что Бронштейн его утопила?
Валевска запрокинула голову.
— Это было дня четыре тому назад. Рано утром Фаина ворвалась в номер, который я снимала в «Сан-Ремо», и с безумными глазами заявила, что профессора столкнули в прорубь. Она сама видела мертвое тело в полицейском участке.
— И что же? — не понял Ванзаров.
— Откуда она могла знать, что профессора именно столкнули, а не он сам, например, решил покончить с собой? Или его сначала убили, а потом бросили в прорубь? — Валевска холодно посмотрела на сыщика. — Мне хватает собственных грехов, я не желаю отвечать за чужие.
Ванзаров помассировал лоб. Это невероятно, но, кажется, он ошибся. Причем сильно. Неужели предсмертный крик профессора «Что ты наделала Надежда!» был самым прямым фактом, указывающим на убийцу? Но как хрупкая Уварова без помощи Хелены смогла вытащить на улицу тело Марии Ланге? Как она могла знать, что дворник Пережигин напьется и не закроет ворота? Сказочное совпадение?
— Допустим, вы правы. А кто придумал написать записку от имени сыскной полиции и оставить портье «Сан-Ремо»? — задумчиво проговорил Родион Георгиевич.
— Фаина, — коротко ответила Валевска.
— А кто дважды ездил на дачу профессора?
— Тоже она, — Валевска посмотрела на Джуранского с легкой улыбкой. — Она рассказала, как в нее четыре раза сумел не попасть, очевидно, этот господин.
Родион Георгиевич просто отказывался во все это верить. Если Валевска врет, то делает это виртуозно. Или просто спихивает все грехи на покойную. Но есть один момент, который она, кажется, не учла.
— В таком случае мне бы хотелось спросить… — Ванзаров нарочно сделал многозначительную паузу. — Откуда госпожа Бронштейн узнала, что расследование веду именно я?
Глаза Валевской забегали, выдавая растерянность. Но Хелена сразу нашлась.
— Я видела вас в «Медведе», — сказала она и отвернулась.
— Я вижу, вы, пани Валевска, сильная и решительная женщина, — с долей почтительности сказал сыщик. — Как же вы могли так долго быть близки с убийцей?
— У нас с Фаиной общее дело, ради которого все остальное неважно, — уверенно ответила Хелена.
— Великий бог всеобщего счастья?
— Что вы об этом знаете?! — с презрением бросила Валевска.
— Очень многое! Например, то, что профессор открыл состав легендарного напитка богов и решил с его помощью построить рай на земле. А самому ему хотелось, видимо, занять скромное место творца, нового Фауста, сверхчеловека. Правда, он не учел одного. Последствия приема этого наркотического вещества оказались несколько неожиданными. Ведь так?
