Я вспомнил маленького Питера Харриса, брошенного на вокзале Кингс-Кросс. Какое-то время он тоже находился в приходских яслях, а потом его передали в частный приют. Хотя обстановка там была спартанской, но, безусловно, лучше, чем здесь. Несчастным малышам, которые оказались в этой дыре, крупно не повезло в жизни.
– Садитесь, господа, – пригласила хозяйка.
Поттер уселся; мы же невольно застыли на месте, увидев остальных обитателей комнаты. На попечении миссис Доусон находилось не меньше дюжины разновозрастных малышей. Одни только ползали, другие умели ходить. Самые маленькие лежали в колыбельках, устроенных в ящиках из-под апельсинов. Нескольких малышей постарше приставили к работе: они мыли тарелки в тазу с грязной водой. Наверное, то была единственная вода, к которой за день прикасались их руки; мне показалось, что сегодня детей не купали. И они сами, и их одежда казались неимоверно грязными. Все питомцы миссис Доусон были худенькими, рахитичными и не по-детски молчаливыми. Они не сводили с нас огромных испуганных глаз. Нескольким малышам побрили головы, наверное, из-за вшей; на бритых головах выделялись ярко-фиолетовые пятна.
– Генцианвиолет, – заметил Моррис, обращаясь ко мне. – Моя жена всегда держит бутылочку в своей аптечке. Очень хорошо заживляет ранки на коже.
С трудом взяв себя в руки, я сел на предложенный мне стул. Роуч занял шаткое кресло. Моррис остался стоять у двери.
Поттер вкратце объяснил цель нашего прихода и показал миссис Доусон предписание. Она даже не попыталась его прочесть; я решил, что она, скорее всего, неграмотна.
– Значит, хотите кого-то из них забрать? – осведомилась она, сразу приступая к сути дела. – Выходит, мистер Поттер, мне вычет сделают, так, что ли?
– Несомненно, мадам, вскоре место этого ребенка займет другой, – заверил ее Поттер.
– Кого вы хотите забрать? – равнодушно спросила кормилица, обводя рукой комнату со своими питомцами.
Дотти протянула мне щербатую эмалированную кружку с черным чаем.
– Хотите подбавить туда капельку рома? – вежливо предложила миссис Доусон.
– Спасибо, не стоит, – ответил я.
– Ну да, вы ведь на службе, – кивнула она. – Может, джентльмен хочет? Или вы, мистер Поттер? Обычно-то вы не отказываетесь.
Поттер, которого ее замечание совсем не обрадовало, раздраженно сказал:
– Только когда у меня болит грудь из-за тумана.
– Номер двадцать седьмой! – громко сказал я. – Девочка по фамилии Флинн.
Миссис Доусон снова потрогала свой пучок и рассеянно оглядела малышей.
– Вспомнить надо… Которая тут двадцать седьмая?
– Вон она, мамаша, – сказала Дотти, указывая на один ящик из-под апельсинов.
Она проворно подбежала к колыбели. Мы следили за ней, почти не дыша. Дотти вытащила младенца и повернулась к нам с довольной улыбкой:
– Ну вот, так и есть! Номер двадцать семь.
Ребенок тихо лежал у нее на руках. О том, что девочка не спит, можно было понять только потому, что она пошевелилась и слабо взмахнула в воздухе крошечным кулачком, как будто желая что-то схватить.
– Вы… уверены? – хрипло спросил Роуч.
– Ну да, конечно, уверена. Вот, видите… – Дотти задрала грязную рубашонку малышки и показала кусочек картона, примотанный к ножке бечевкой. – Я сама и написала ее номер. Я всех записываю, кто к нам поступает.
– Дотти у нас мастак по буквам. – В голосе миссис Доусон зазвучали нотки материнской гордости. – Выучилась в воскресной школе.
Я отставил кружку и подошел взглянуть на девочку. У нее были красивые голубые глаза, как у ее матери, но смотрела девочка безразлично. Такое выражение часто встречается на личиках брошенных детей, которых никогда не ласкали, над которыми никогда не ворковали матери. У миссис Доусон – я не сомневался – дети были заброшены двадцать три часа из двадцати четырех. Такие дети не плачут. Они уже поняли, что плач им не поможет. Меня переполнял гнев, но я понимал, что не имею права давать себе воли. Перевернув картонку, я прочел на ней каракули: «27 Флинн».
– Это она, – сказал я, обращаясь к Поттеру.
Чарлз Роуч поднялся. Он являл собой внушительное зрелище: солидный джентльмен с серебристыми бакенбардами, в парчовом жилете, с золотой цепочкой от часов. В этих грязных, переполненных яслях он казался Юпитером, который вот-вот свершит свой суд. Миссис Доусон встала и испуганно расправила складки на платье.
– Мы забираем мою внучатую племянницу и немедленно уходим отсюда, – объявил мистер Роуч.
– Как? – спросила практичная Дотти.
Вопрос был уместным. До стоянки кебов ребенка придется нести на руках. А так как в Уайтчепеле никаких стоянок кебов нет, возможно, нести ребенка по улицам придется далеко. О том, чтобы путешествовать с младенцем в омнибусе, не могло быть и речи – мы привлекли бы к себе ненужное любопытство.
– Прошу вас ненадолго отпустить с нами Дотти, – обратился я к миссис Доусон. – Она понесет малышку… Мы хорошо заплатим.
Глаза Дотти засверкали, но ее мать язвительно заметила:
– Так мы скоро разоримся. Я гораздо больше трачу на их одежки и прокорм, чем мне выделяет приход!
Мистер Роуч понял намек и полез во внутренний карман со словами:
– Позвольте, мадам, возместить ваши расходы.
Несмотря на его саркастический тон, миссис Доусон осталась невозмутимой. Рука ее взметнулась, как змеиный язык, и выхватила протянутый им банкнот.
– Ну вот, – сказала она, пряча деньги под лиф своего грязного платья, – я же говорю, человека благородного сразу видать.
Мы с облегчением покинули ее ужасный дом. Но что за странную процессию мы собой являли! Развлечение для любого зрителя! Возглавлял шествие Поттер; он старательно делал вид, что не имеет к нам никакого отношения. За ним семенила Дотти с младенцем на руках. Роуч, Моррис и я замыкали шествие.
Чарлз Роуч, который довольно долго молчал, наконец обрел дар речи. Его голос прерывался от ярости.
– Такое нельзя допускать! Эта… эта ведьма заботится о бедных детях не больше, чем… – Он осекся.
За миссис Доусон неожиданно вступился сержант Моррис.
– Других-то нет, сэр, – заметил он. – Приход платит ей немного. Ей приходится брать много ребятишек, чтобы хоть как-то заработать себе на жизнь. Я, сэр, ее не защищаю. Но на такую работу мало найдется охотников.
– Значит, я не успокоюсь, пока не изменю существующих порядков! – отрезал Роуч.
В его искренности я не сомневался, но сомневался в способности многое изменить. Приходские власти стремились делать как можно меньше, чтобы уменьшить поток просящих о помощи. Неимущий сирота – бремя на плечах почтенных налогоплательщиков и потому дело нежелательное. Каждый грош, который тратился на сирот, приходские власти отдавали скрепя сердце.
Поттер словно и не слышал слов Роуча. Он ускорил шаг и еще больше увеличил расстояние между нами. Наконец, мы увидели крытый четырехколесный экипаж и подозвали его.
– Кому передать ребеночка? – спросила Дотти.
– Берите, Моррис! – приказал я. – Вы у нас человек семейный.
Моррис послушно протянул руки, и на них переложили малышку номер двадцать семь.
– Вы что, собираетесь везти в моем кебе младенца? – возмутился возница. – Его еще, чего доброго, стошнит на мои подушки… а то и что похуже!
– Вам оплатят все неудобства, – громко сказал Чарлз Роуч.
Возница, как и миссис Доусон, сразу признал благородного человека и кротко ответил:
– Хорошо, сэр.
– У меня предложение, – сказал Моррис, когда мы отправились в путь и наше средство передвижения загрохотало по булыжникам мостовой. – По-моему, нехорошо, если молодая леди, миссис Крейвен, впервые увидит свою малютку в таком виде… Давайте сперва заедем к нам домой. Моя жена искупает малышку и переоденет ее в красивое платьице. Я знаю, у нее отложены детские вещи. Обе наши дочери уже замужем, и миссис Моррис ждет не дождется внуков!
* * *
Так мы и поступили. Миссис Моррис и ее сестра при виде ребенка громко ужаснулись. Выхватив девочку у доброго сержанта, женщины унесли ее и через некоторое время вернули чистенькую, в накрахмаленном белом батистовом платьице. Девочка преобразилась, хотя пройдет еще какое-то время, прежде чем в ее голубые глазки вернется жизнь.
Мы повезли ее в Челси. Когда горничная впустила нас, в холл выбежала моя милая Лиззи с криком:
– Она у вас? Ах, пожалуйста, скажите, что она у вас!
– Она у нас, – сказал я.
Лиззи разрыдалась; я впервые увидел, как она плачет, хотя нам уже случалось попадать в переделки. Я отвернулся и довольно долго смотрел в окно, на пустынную улицу. Не выйдет ничего хорошего, если инспектор столичной полиции во время исполнения своих служебных обязанностей даст волю эмоциям.
Потом, конечно, мне уже не нужно было так сдерживаться.
– Клянусь тебе, Лиззи, – пылко сказал я, когда она вышла проводить меня на крыльцо. – Когда я понял, что малышка жива и невредима… точнее, настолько невредима, насколько это осуществимо, находясь на попечении миссис Доусон… мне захотелось прокричать: «Аллилуйя!»
