все запасы черной краски и белил, и сходство было поразительным.
Теодор, улыбаясь, выглянул из кухни. Он снял сюртук, оставшись в одной белой сорочке. К одежде он всегда относился небрежно, словно ребенок. Вот и сейчас на его груди и манжетах красовались яркие пятна.
– Вы уже вернулись! А я приготовил нам вишневый пирог. Хотите попробовать?
Он скрылся в кухне и тут же вернулся, неся тяжелую чугунную форму с пирогом. Выглядела выпечка на удивление сносно: золотистое песочное тесто в потеках темного вишневого сиропа.
Они пообедали прямо в гостиной. Потом Лаура ушла к себе, а Уинифред с Теодором отправились на кухню. Их дом был настолько маленьким, что они отказались от прислуги – Лаура вполне справлялась с их нехитрым бытом самостоятельно, да и сами они не чурались работы.
Теодор, закатав рукава сорочки, с усердием чистил посуду, а Уинифред заваривала травяной чай, к которому успела пристраститься еще в Лондоне. Она обрывала с засушенных и свежих веточек листочки чабреца, мяты, иван-чая и отправляла их в маленький заварочный чайник.
– Ты куда-то ходила? – поинтересовался Теодор, стряхнув с вымытой тарелки воду.
Уинифред, не выказывая удивления, опустила в чайник резной лист мелиссы и облизнула влажный палец.
– О чем ты?
– Перед тем, как отправиться к Лауре.
– С чего ты взял, что я куда-то ходила?
Пожав плечами, Дарлинг отложил тарелку и взялся вытирать полотенцем оловянные ложки.
– Просто я подумал, что вас слишком долго не было. Тебе бы наскучило так долго глядеть на море.
Уинифред ощутила на языке кислый привкус и сунула листочек в рот. Ей не нравилось врать Теодору или что-то утаивать от него по большей части потому, что она ненавидела то, как своей обезоруживающей откровенностью он заставлял ее чувствовать вину.
– Я ходила к доктору, – наконец спокойно сказала она и отложила веточку.
Лист мелиссы горчил на языке, но эта горечь была приятной.
Послышался лязг – Дарлинг уронил ложку и нагнулся, чтобы поднять ее. Отвернувшись к мойке, он глухо спросил:
– Что-то случилось? Тебе нехорошо?
– Нет-нет, что ты. – Уинифред потянулась и тронула его рукав. – Просто рука немного беспокоила, только и всего.
Дарлинг повернулся и поймал ее пальцы. Невольно скривившись, Уинифред попыталась их высвободить.
– Тебе больно?
– Нет. Просто… мне не нравится, как она выглядит.
– И что? – изумился Теодор.
Уинифред вспыхнула и выдернула руку.
– Ничего. Не хочу, чтобы ты на нее смотрел. Не хочу, чтобы ты к ней прикасался.
Юноша снова протянул к ней руку, но Уинифред спрятала свою.
– Почему? – спросил он. – Пожалуйста, не злись. Я правда не понимаю.
Уинифред скривилась от острой досады на саму себя. Глупо переживать из-за такой мелочи.
– Я всегда была красивой, – выдавила она.
Теодор пальцем стер слезинку с ее щеки.
– Не важно, насколько дрянной я человек, у меня имелось по крайней мере одно достоинство – красота. А теперь…
Она взмахнула изуродованной рукой, и Теодор поймал ее.
– Теперь я лишилась и этого. Это ведь уродство, иначе не назовешь.
– Не понимаю. Ты ведь все еще красива.
– Не безупречно красива. Людям ведь зачастую достаточно одного такого маленького изъяна, чтобы испытать отвращение.
– Неужели для тебя красота – в безупречности? – с недоумением спросил Дарлинг.
На мгновение Уинифред задумалась. Бывало, ей самой нравились неидеальные вещи, неидеальные люди. Даже у Теодора были изъяны.
– Не всегда, – наконец призналась она. – Просто мне предстоит привыкнуть к тому, что я тоже теперь небезупречна.
Зажмурившись, Дарлинг нежно поцеловал ее перебитые пальцы.
– Невозможно не любить то, что является частью любимого человека, – сказал он. – Может, сейчас тебе в это сложно поверить, но я люблю твои руки, даже если сама ты их ненавидишь.
Уинифред рассмеялась сквозь слезы и наклонилась вперед, чтобы поцеловать Теодора. Его губы были сладко-терпкими от вишни. Юноша, не отпуская руки Уинифред, одной ладонью мягко обхватил ее лицо.
– Я тоже. Я буду любить тебя, даже если ты сам себя возненавидишь, – пообещала она.
Теодор прислонился лбом к ее лбу, часто и тяжело дыша. Его пальцы сильнее сжали ее руку, будто проверяя, действительно ли Уинифред все еще здесь. Уловив этот жест, она прошептала:
– Я никуда не уйду.
Вечерами Уинифред, сняв кринолин, садилась на диван в гостиной и принималась читать вслух. Книги выбирал Теодор, а читала она медленнее, чем менялись его пожелания, так что ни одну из книг они так и не закончили. Сам Дарлинг пристраивался подле нее на полу. Иногда, когда его клонило в сон, он опускал голову ей на колени, а она рассеянно гладила его по волосам. Так случилось и сегодня. Заметив, что дыхание юноши стало ровным, Уинифред отложила «Дон Кихота» на подушки.
Пальцами она принялась перебирать и распутывать его черные пряди и вдруг приметила в них серебряную нить. Затаив дыхание, она разделила пробор, чтобы рассмотреть светлый волос, и увидела еще один, совсем рядом. Издалека могло показаться, что у Дарлинга в волосах запуталась паутина. Ей вспомнился их разговор в лондонской квартирке на Харли-стрит – Дарлинг тогда хвастался, что пошел в мать, у которой волосы до сих пор оставались иссиня-черными. А у самого теперь появились седые волоски на затылке и темени, хотя ему еще не исполнилось и двадцати лет.
Уинифред стало горько за него и за его рано утраченную юность. Она обхватила голову Теодора обеими руками и нежно поцеловала в пахнущую мылом макушку. Юноша тут же проснулся и зашевелился.
– Винни?
– Что?
Он сонно моргнул и потянулся вперед, пожимая ее локоть.
– Все в порядке?
На секунду Уинифред заколебалась, рассказывать ли Теодору о найденных у него седых волосах. Их было не так уж много, и разглядеть их в зеркале он не сумел бы. Сообщи она ему, и Дарлинг наверняка бросится скупать всякую дрянь вроде краски для волос, а цилиндр начнет носить даже в собственной спальне.
– Все хорошо, Тедди. Почитать тебе еще?
– Да, пожалуйста.
Он повернулся и положил голову ей на ноги, а она взяла в руки томик. Но не успела Уинифред перелистнуть страницу, как он снова позвал ее:
– Винни?
Ее насторожило то, что Теодор не повернулся к ней лицом.
– Да?
– Мы можем поговорить?
Уинифред захлопнула книгу и хотела было встать, но юноша, не пуская ее, крепче прижался головой к ее ногам.
– Если ты о Хэзервуд-хаусе, то можешь даже не начинать, – отрезала она.
– Прошу тебя! – взмолился Теодор.
Он все еще не оборачивался, хоть и знал, в какое Уинифред приходила раздражение, когда не могла прочесть на его лице каждую мысль.
– Лаура…
– Не пори чушь про Лауру! – рявкнула она, и Дарлинг вжал
