Капельмейстер нашел, наконец, свою палочку под стулом контрабаса, вернулся на место и взмахнул ею. Под торжественные звуки оркестра на сцену вывалил кордебалет, перед которым шествовали два танцовщика, несшие на большом серебряном блюде высокий жбан с крышкой, резной ручкой и рыльцем. Процессия направилась к директорской ложе. Самого бенефицианта Фаберовский видеть не мог, поскольку его наблюдательное место располагалось прямо над самой директорской ложей, но ему было зато хорошо видно блюдо в стиле рококо, все в чеканных завитках, и русские петушки на жбане, соседствовавшие с поздравлением балетмейстеру, выведенным славянской вязью.
– Ой, Леонид, – раздался за стенкой на галерее девичий голос. – А где же госпожа Никитина?
– Мне капельдинер в гардеробе сказал, что с ней что-то вчера случилось, – ответил тот, кого барышня назвала Леонидом. – Она внезапно заболела, и будет смотреть балет из директорской ложи. Говорят, она сильно хромала на правую ногу, когда приехала сегодня в театр. Наверное, подвернула. Жалко, она так выворотно танцевала. Вот и в афишке зачеркнута. Вместо нее будет Кшесинская-вторая.
– Если будет Кшесинская, то наверняка цесаревич приедет, – сказал еще один мужской голос с сильным еврейским акцентом.
– Соломон, цесаревич нас не очень волнует, – мрачно сказал Леонид. – Нам важно: приедет ли царь?
Фаберовский насторожился, отложил бинокль и приник ухом к перегородке.
– Мне кажется, что царь все-таки не приедет, – сказала барышня. – Смотрите, над великокняжеской ложей никого нет.
– Это еще ни о чем не говорит, – сказал Леонид. – А здесь в ложе может кто-нибудь и сидеть. Видели, сколько жандармов сегодня в театре?
– Может быть они из-за бухарского эмира тут?
– Не смешите меня, Варенька. Кому он нужен, ваш бухарский эмир?
– Мне страшно, Леонид. Как вы думаете, мы сегодня попадем?
– Конечно, попадем, Варенька, – сказал Соломон.
– Попасть – дело нехитрое, – пробасил Леонид. – Хитро потом жандармам не попасться. Соломон, ключ от ложи у вас?
– У меня.
– Как свет гасят – идем.
Похоже, что эти трое и будут его убивать. Фаберовский взял сковородник и просунул его под латунную ручку двери. До решающего момента оставалось еще несколько минут. По сцене протопали за кулисы артисты, вручавшие бенефицианту жбан. Поляк лихорадочно оглядел зал в поисках Артемия Ивановича и сразу же увидел его не на положенном месте между двух коронованных птичьих голов, а в почти пустой ложе в третьем ярусе. У барьера сидела Агриппина Ивановна, безотрывно глядела блестящими неподвижными глазами на хрустальную люстру и ломала в руках веер. Рядом с ней сидели обе ее дочки и муж, которые почему-то смотрели не в зал, а назад, вглубь ложи. Там стоял Артемий Иванович и, изображая сегодняшнее побоище, размахивал револьвером. Василиса оглянулась на поляка, увидела, что он смотрит на них в бинокль, и сообщила об этом семейству, тыкая пальцем в его сторону. Фаберовский увидел, как кухмистер и Глафира тоже обернулись, а Артемий Иванович помахал ему ручкой.
«Уже пьян, холера, – подумал поляк. – От него помощи ждать не приходится».
Оркестр заиграл увертюру, и люстра стала медленно гаснуть. Вспыхнули огни рампы, осветив главный занавес с написанными на нем толстыми купидонами, удерживающими перевитую розами тяжелую картинную раму. Посреди рамы был изображен античный храм со статуей Аполлона, стоявшего в позе Барклая де-Толли у Казанского собора и приветливо махавшего зрителям пухлой розовой ручкой.
Фаберовский взял в руку револьвер и стал у двери. «Надо ключ в замок вставить», – подумал он, но сделать уже ничего не успел. Он увидел, как из скважины вылезла латунная головка ключа, повернулась, и раздался роковой щелчок замка. Дверь дернули. Поляк придержал рукой сковородник. Дернули сильнее. Сковородник опять помешал двери открыться.
– Не открывается, – раздался взволнованный голос Леонида. – Что же делать?
– Назад! Жандарм идет! – предупредил голос Вареньки, и тут же хлопнула дверь на галерее.
Фаберовский выдернул из ручки сковородник и выскочил вместе с ним в коридор. Навстречу ему действительно шествовал жандарм. Стараясь не шуметь, поляк бросился ему навстречу, делая пассы.
– За угол! За угол!
Недоумевающий жандарм подчинился.
– Сейчас трое пытались вломиться ко мне в ложу. Мы должны их арестовать. Они наверняка повторят сейчас свою попытку, тут-то мы их и накроем.
– Дозвольте за подмогой? – спросил жандарм. – Вдвоем можем не справиться. Вдруг как стрельбу поднимут.
Жандарм сбегал в левое крыло коридора и вернулся вдвоем с еще одним унтер-офицером. Фаберовский тем временем положил сковородник на полу так, чтобы ему был виден конец коридора, примыкавший к его ложе. Прошло минут пять, прежде чем дверь с галереи открылась и оттуда высунулась голова барышни. Убедившись, что жандармов нет, она рискнула выйти, а за нею гуськом еще двое. Поковырявшись ключом в замке, они отперли ложу и скрылись в ней.
– Попались мышки в мышеловку! – Фаберовский выскочил из-за угла и жандармы, топоча сапожищами, понеслись следом. Места для настоящей схватки в ложе не было, поэтому дальнейшее больше напоминало кучу-малу, в которой кто-то повизгивал, кряхтел и громким шепотом матерился. Наконец, злоумышленники были скручены и выволочены на свет в коридор.
– Ты куда сапог дел? – спросил один из жандармов у товарища, который, сопя и отдуваясь, выбирал волосы Вареньки из аксельбантов.
– Может, в партер улетел? – спросил тот, оглядывая ногу в одном полосатом носке домашней вязки в длинной ниткой на конце. – У, скотина! – Жандарм со злостью заехал в ухо Соломону.
– Вот ваш сапог, – Фаберовский закончил привязывать Вареньку бечевкой к стулу и выкинул сапог в коридор. – Отведите этих двух к Ширинкину, а я барышню тут допрошу – мне место свое не велено покидать.
– Мы мигом обернемся, – пообещал жандарм. – Одна нога там, другая здесь.
– Смотрите, опять сапоги не потеряйте. – Фаберовский прикрыл дверь в коридор и выглянул в зал. Декорация на сцене изображала гостиную председателя Зильберхауза.
– Степан, ну как ты там? – на весь зал, перекрывая музыку, раздался знакомый голос. – А мы тут уже в буфет сходили.
В партере зашикали, даже дежурный жандармский офицер в последнем ряду привстал со своего кресла в попытке рассмотреть, кто это сказал. По залу опять разнесся глас Артемия Ивановича:
– Степан, а кого это ты к себе в ложу привел? Там у тебя темно, мне не видно.
– Да заткнись же, пан Артемий! – крикнул ему в ответ Фаберовский.
– О! Расшипелись как змеи! – Артемий Иванович после битвы на Конюшенной был в ударе. – Уж и поговорить не дадут!
Фаберовский шелкнул рычажком выключателя и зажег лампу в буквенно-оптическом телеграфе и, порывшись в чемодане с кассой, составил слово «АРЕСТОВАЛ». После демонстрации неведомому агенту слова «ПОДОЗРЕВАЕМЫХ» в зале замелькали фонарики, и сразу человек восемь сорвалось со своих мест и бросилось к выходу. Среди них поляк с удивлением усмотрел и обоих генералов-балетоманов. Из великокняжеской ложи бельэтажа зааплодировал бухарский эмир. Встретившись с Фаберовским взглядом, эмир усмехнулся в черную бороду и, отцепив с груди большую звезду, покачал ею в воздухе, зажав между двумя пальцами. Поляк поклонился, прижав руку к груди, и обернулся к барышне.
Варенька сидела ни жива ни мертва, прикрученная бечевкой к стулу, и пучила глаза от удивления. Рот ее был заткнут белой нитяной жандармской перчаткой.
– Что, курва драная, убить меня захотела? – заорал на нее трясущимся от бешенства голосом Фаберовский. – Не на таких напала! Это кто там сказал внизу: «Потише»?
Он перегнулся через барьер.
В оркестре возникло замешательство, музыка расстроилась, и стало слышно, как на сцене переминается Дроссельмейер, пытаясь попасть в изменившийся ритм. В ложу постучали, и в приоткрытую дверь сунулся жандарм.
– Вот, ваше благородие, вы инструментик свой в коридоре забыли. – Он поставил в угол сковородник с зеркалом. – Ну что, отвести барышню к полковнику Ширинкину?
– Нет, я сам ее допрошу.
– Тогда позвольте-с у барышни перчатку забрать. Нам без нее не положено-с. Взамен могу платок предложить. – Жандарм порылся в кармане шаровар и достал скатанный в плотный шар засморканный носовой платок.
– Не надо! – просипела Варенька, с ужасом скосив на это орудие пытки глаза. – Я буду молчать.
– Вы будете говорить! – рявкнул на нее поляк и знаком велел жандарму убраться. – Кто вы такая?
– Варвара Алексеевна Мартынова, – пролепетала Варенька.
– Где вы проживали до ареста?
– На 8-й линии, в доме Мизулиной.
– Кто те двое, что были с вами?
– Соломон Варшавчик, слушатель Военно-медицинской академии, и Леонид Аксентьев, студент Технологического института.
– Как вы связаны со Свято-Владимирской лигой?
